И наступает день… Стихотворения

НОЯБРЬСКИЕ СТАНСЫ

Пока живая – я или космос – не различить одно от другого –
явление, вихрь, прядь светила, светило, харизма –
нет меня, пока жива – и до смерти не будет.

Сладко дремлется в пути накануне рожденья.
Только б дорога, льющаяся дорога, не завершалась,
Но завершение скоро, так скоро.

Миру этому я ничего не должна.

Но листья, и мгла, и чуть тёплая изморозь.

Я в неоплатном долгу
всему, что носит меня в своём лоне,
пока я жива.


СТАНСЫ НА СМЕРТЬ СТАРОЙ КОШКИ

Прости, старуха.
Теперь душа твоя бегучим огоньком стремится к кошачьему гнезду.
Там кошек много, только все – одна
кошачья сущность.
Старуха задремала морозным сном, и Ангел Ноября принял её.
вверху крылья, внизу – смех мышей.

Вот так и человек: ветшает, как платье.
Живой, посмотришь, говорит, глядит,
а всё внутри не то, лишь тень осталась.
Ему вновь не надеть себя, да и не хочет,
лишь клеится к столешнице насущной пластилином.
Все краски и слова, все запахи и звуки умчались прочь.
Лишь стрела воображенья иногда пронзит истёртый образ.
И наступает день, когда память о времени и о человеке
как кошачье тельце, почти что невесомое, уносят вон.

Старуху снесли в пелёнке чистой, старой, детской,
в сумке с модным словом – вон.
Как и когда за ней пришли кошачьи ангелы, предвестники кончины,
не уследили мы.
Как некогда выходила чёрного кота, теперь виновна в смерти старой кошки.

Понять бы мне, что бабка, стоящая почти весь световой день возле подъезда,
в велке покровца, в пальтушке, в войлоке – предвестник смерти,
но ведь и смерть старухи-кошки – весть.
Бабушка та как цветок: маячит, стынет, заговаривает с соседями,
но слов и мыслей хватает только на пару фраз,
смысл которых не сразу внятен.

Но вот вокруг неё как купол тишь. Там духи памяти, прислуга Мнемозины,
там время кольцами, начало сатурналий,
там Юп, как Моисей ветхозаветный – фараонидой,
упрятан Амалфеей. Кормилица глядит огромным глазом,
в котором зеница грядущего,
она острее взора Горгоны.

Не так ли кошачья старуха, вскормившая простой кошачий мир,
мать кошек и котов, душа кошачья. Теперь она летит, а здесь едва ходила.
Парит превыше облаков, мышей и всякой прочей кожекрылой твари,
в кошачье небо. А над ним земля,
там реки молока и горы лакомств.
Словом, всё, чем вознаградит создатель кошек за скупую жизнь.

Однако то, как здесь она заснула, в прозрачной тьме, на холоде,
так жутко и нечаянно,
как Бог не дай кому,
бомжу ли, маньяку,
останется на мне до самой смерти.
Так что прости меня, старуха, и ступай,
сопровождаемая кошачьими ангелами,
ты вспомни обо мне в земле кошачьей.

СТАНСЫ

Теченье судьбы – ожидание сына.
При рождении светлый хвостик поманит,
потом – с первым плачем – и мозг разветвился, и кудри его.

Понемногу, с влюблённостью, в судьбы приходят ладони и пальцы,
Стопы, нежная кожа их. А если свыше – то губы и рот,
А потом – неожиданно – появляется мама,
первое: жить не могу.

Мама! Или просто Она? То прекрасная, то сонная вечно,
ищущая руками в полночь источники радиации, ладонями по стене,
в покинутой папой квартире – во чреве новых домов
(мы с вами не спим).

В сорок плод уже точно готов, но ему ещё надо поплавать,
увидать, рассмотреть. За шестьдесят – он учится ходить.

К семидесяти наступят роды.
Так ночью кошка ложится на грудь.

Вот и мама под венчиком в узкой постели, всё белое, бело,
А светящийся новый человек делает первый шаг,
Его кожа атласна, он влюблён, он прекрасен и молод.

И будто нет памяти, как были спелёнуты ручки младенца,
Как слюни его доставали до пяток,
Как было беспомощно и риторично всю жизнь.

НЕКТО И НЕГДЕ

Не разорвать себя напополам, на двух возлюбленных, не раздарить себя нищим,
а ведь пыталась, разменивала на мелочь, да не берут нищие мелочь.
Лебедя нищему подавай, а он скажет, что и десяти лебедей он дороже, его лохмотья.

Жизнь снегом ложится, обе любви как одна граница.

Не так будет, что, любя, останешься чистой, нет,
любовь – совсем иная, вязкая, солёная влага,
столпописание о победе.
Не так будет, что, любя, забудешь или изменишь, а ежели что и случится,
тяга возобновится.
Век бы душе метаться от одного к другому,
сгинуть бы в пути, когда бы не слава
блеском своим манила, как манит лисица коня,
не доехать бы от конечной и до конечной.

Человек как кохинуровский карандаш: пиши им, что хочешь.
Но Некто и Негде пишет прекрасно,
Ему нет соперников в слове,
в судьбах, в любовях, в цветах и звуках,

потому и слава бежит, огненным хвостом манит, лисица:
параллельные прямые пересекаются!

Да Некто – Спутником, покуда
не станет ясно:
не разорвать себя, не разрезать,
не разломить, как хлеб.

Не все как хлеб,
но все были зёрнами.

ЭЛЕГИЯ СЧАСТЬЮ

Вот и ты, моё счастье, лучик наивный, всё в тебе дивно и длинно,
не обрывается твоё пространство, кожа твоя ничем никогда не поранится.

Ты возьми меня из глубокой дремучей лесной долины
ладони твои едины, единственны.

Тень твоя огибает судьбы моей пень, деревенский плетень.
Звала б тебя родиной, а от неё осталось лишь ты да песчаник владимирский,

ты лишь да озеро торфяное, и другое, крупные камни моет,
не позабыть, как купалась в купелях твоих, моё счастье.

Завтра не будет, а я вот очи открою для жизни новой,
где тебя только знаю, а всё остальное внове и даже пугает всё остальное

Умрёт всё, ты будешь живое, мужеска пола, икона живая моя,
путеводная песенка. Счастье и я, Эвридика, Орфей.