Максим Кабир

Бигборд. Стихотворения



НУНЧАКИ

В десятый день рождения отец
Вручил наироскошнейший подарок:
Нунчаки. Он их изготовил сам,
Когда ещё работал на заводе,
В один из тех двух дней, когда был трезв.

Малыш ласкал крепёжные детали,
Касался палок, теребил цепочку.
Отец сказал, дыхнув одеколоном:
Теперь, сынок, ты будешь, как Брюс Ли.

Потом отец смотрел футбол, и наши
Всухую проиграли, и пришлось
Ему забрать подарок, чтобы маму
Избить в прихожей от избытка чувств.
И именинник тоже подвернулся
Под те нунчаки, позже он лежал
В крови, в реанимации, и думал:
Вот вырасту и стану, как Брюс Ли.

Ещё отец, напившись, повторял:
«No serviam», что по латыни значит
«Не подчиняйся». Так сказал один
Из рая депортированный ангел
В гордыни Господу, когда земля была
Похожа на ревущий экскаватор,
Блюющий магмой, алой, словно рана
На лбу десятилетнего мальчишки,
Пытавшегося маму защитить.

Всё заживает, остаётся шрам.
И мир такой же, как и был в начале.
Мы на цепи, а значить, мы – нунчаки.
No serviam.



АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА
В АРХАНГЕЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ,
ИЮНЬ 1976 ГОДА


слеза комсомолки бежит по щеке комсомолки,
из сельского клуба течёт примитивный мотивчик.
она вытирает себя и пытается долго
найти в стоге сена свой скромненький беленький лифчик

а он по работе, он завтра умчится в столицу
умолкнут лаванды гитары и сбивчивый компас
собьется но будут ночами настойчиво снится
и свитер под горло его и небритая колкость

его и горячие пальцы его и такая
упругость его и упорство и неповторимость
и виснут на ветках часы и часы истекают
и всё, что казалось вот здесь скоро станет незримо.

руины амбара, что стали горящим руаном,
она, кто, как жанна пылала на этой соломе
пусть будут слова воробьями, надежда – обманом,
но где-то на кромке должно быть хоть что-нибудь кроме

как странно, родная, мечты остаются за кадром,
но торф не кончается, жизнь не кончается лето
и то не кончается тундра укрыта закатом
огромным закатом, как будто партийным билетом.

кофейны глаза его были, но горек осадок,
а память сладка вопреки в девятнадцать неполных
и в общей тетради стихи евтушенко асадов
небольнонебольнонебольнонебольнонебольно

закончится практика, сядут студенты в вагончик
она замечтается, глядя, как нежатся пары.
тряхнёт головой и решит, что с собою покончит.
но тихо родит к февралю кареглазого парня.

БИГБОРД


Ни скользящий джилетт, ни часы, ни шампунь, ни торт
Со стриптизом, ни милую плюшевую гориллу.
На день рожденья она заказала бой-френду бигборд
С его трёхметровым рылом.

В правом нижнем углу стихи: без тебя лишь скука.
Без тебя не жизнь, а мука. Навеки мой.
Будь со мной. Я люблю тебя.
Херовая рифма.

Над бигбордом горят химические небеса,
Под ним пешеходы угрюмо шагают вон.
Глядит с бигборда простой городской бурсак.
(Надёюсь, он тоже в дурочку эту влюблён).

Над каждым чиновником, милиционером, бомжём,
Над каждым стяжателем денег, над каждым рабом ТV,
В городе этом страшном, в городе этом большом,
В городе, умирающем без любви.

И дождь метит косо, грохочет гром, невесёлый плебс
Ведёт своих пассий в грязные номера.
Из таксопарка несётся Григорий Лепс.
Несутся по встречной гонщики умирать.

И даже когда его вменят на "Киевстар",
Из-под условной женщины с дебильными детками на руках,
Как из-под христианства богиня Иштар –
Проступит лицо обычного бурсака.

И пусть по прошествию тысячи лет его
Четырёхрукие археологи очистят от пыли,
Отправят в музей с табличкою "Божество
Первобытного строя, эпохи, когда любили".

***
В коробке с надписью «утиль»
Бракованная кукла Машка
Прижалась к плюшевой груди
Бракованного Чебурашки.

Сердечки делали прыг-скок
И мыши по углам шуршали…
С какой предсмертною тоской
Он укрывал её ушами!

Коробил Барби сытый смех,
Шли на разборку робокопы,
А он стелил дырявый мех
И обещал любить до гроба.

Не будет сказок, добрых фей,
В шкафу фанерном грустной Буки.
Ребёнок толстый скажет «фе!»,
И не возьмет их на поруки.

Не спас влюблённых серый за-
яц, не помог им пупс пузатый,
И он прикрыл её глаза,
Когда пришёл утилизатор.


БРИК


Алые флаги книг.
В них затаившись, «Про Это» вой!
Мёртвая кукла Брик,
Кобра на шее поэтовой.

Браунинг или ЧК?
Или «Ищите женщину»?
Вышептал «Ли-ле-чка»,
Тот, молодой и бешенный.

Лирика, лодка, быт…
Чёткость предсмертного почерка…
Что она там вопит
С фотопортрета Родченко?

Крыса, миледи-вамп,
Ела поэта досыта.
«Всё посвящаю Вам!»
Словно бы «Будь ты проклята!»

ПИСЬМА

1.

Бенито Муссолини – Кларе Петаччи

Я останусь с тобою
Счастливым, наивным слепцом,
Генри Миллером секса,
Самцом, изначальным скопцом,
Не забудь покормить
И кровать не забудь застелить,
Когда время настанет,
Меня не забудь застрелить.

Я останусь в тебе.
Недоношенный яблочный плод.
Посмотри и потрогай,
Я плоть твоя, жаркая плоть!
Нанеси на меня
Анархистские злые тату.
Я останусь в тебе,
Я теперь никуда не уйду.

Я останусь тобой,
Я твои примеряю глаза,
А на горле уже
Итальянская зреет лоза.
Кто на шарфиках дамских,
А кто – на дрожаньи осин,
Мы ж на Пьяцца-Лоретто
К земле головами висим.

А когда нас простят,
По прошествии тысячи лет,
Мы в театр абсурда пойдём,
Там отличный буфет.
Шоколадом наполним
Красивые мягкие рты.

Я люблю тебя так,
Как не сможешь любить меня ты.

2.

Клара Петаччи – Бенито Муссолини

Я держу твою руку.
Её не отдам никому.
Потому, что ты муж мне,
Последний и истинный муж.
Мы навеки одни.
Тихо плачет на кухне вода.
Будь со мною собою самим.
Генри Миллер – мудак.

Лав-парада не будет.
В то утро, когда нас умрут,
Сорок женщин, Бенито,
Придут, чтобы плюнуть в твой труп.
И тогда я возьму
И отмою тебя от войны,
Расцарапанный голос твой спрячу
В футляр тишины.

Рим захвачен туристами,
Сочной лозою увит,
И убийство Вождя
Потонуло в народной любви,
Льюис Керолл загробный
Встречает с цветами в аду,
Мы навеки одно,
Я теперь никуда не уйду.

Мы однажды забудем,
Как крестят паническим «Пли!»
Побежим за мечтою
На край этой скучной земли,
Но в буфет театральный, увы,
Не пускают таких.

Я люблю тебя больше, чем ты
Ненавидел всех их.

***
Нибелунг выползал за хлебом в ночной ларёк,
Пил разведённый спирт и ругался с Гёте
И тёплая женщина, нежный живой зверёк,
Ложилась к нему в постель, приходя с работы.

Ему участковый с похмелья кричал «Дыхни́!»
А он не дышал вообще. Он твердил «мещане»,
Увидев в парадной соседей, но, впрочем, они
Знали, что он нибелунг, и ему прощали.

И жизнь отливала говна от своих щедрот,
Снег опускался на плечи, холодный, колкий,
Но ночь приходила, и он танцевал фокстрот
С женщиной, что приручила степного волка.

***
Как Лев Толстой в прозрении писал,
Роняя пепел на клавиатуру,
Что бабы – дуры, а литература
Единственное, что ещё спаса-
Ети их мать, была бы колбаса.
Но вегетарианская баланда
Не удобряет хмурого таланта,
И энтропия множится опять.
Любовь Эммануила факкин Канта
Простым российским смертным не понять.
Толстому снятся овцы, свиньи, куры.
Огромная съедобная страна.
Он анти-ганди, русский сатана.
Он отлучил вас от литературы.
Идите на.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера