Трансмутация света

Валентину – светописцу на языке мифов

1. АПОКРИФИЧЕСКОЕ

«Сердце мое сожжено…»
Сердце мое сожжено.
Сердце мое в Освенциме,
в газовой камере
твоего непонимания,
невнимания –
сердце мое еврейское
неверующего Фомы –
пустыня любви галилейская
с бесплодными смо…ков…ни…
ца…ми…
26 июля 2006

САВЛ

Я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин<…>. Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба. Я упал на землю и услышал голос, говоривший мне: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Я отвечал: кто Ты, Господи? Он сказал мне: Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь.
Деяния, 22: 4-8

С надеждой на преображение, а также МК, который здесь Иоанн

Савл, Савл, что ты гонишь Меня?
Когда Я был распят, то прежде всего – за тебя,
ибо тебя избрал из тварей земных,
и когда Пилату указывала толпа,
громче всех кричал ты: «Распни, распни!»,
и ладонью рот тебе зажимал
Иоанн, апостол, любимый мой ученик –

Я знал уже, что ты будешь один из них:
самый пламенный, самый деятельный из них,
разве что кроме кто головою вниз
за три отреченья сравняется сам со Мной,
разве что кроме кто трогал раны Мои
разве что кроме кто рот тебе зажимал рукой…

Савл, Савл, что ты гонишь Меня? –
Ведь ты будешь прославлен Мной,
ибо вскрою вены духовной руки твоей,
чтоб Слово текло, сущее, словно кровь,
и  только во Мне ты познаешь, Савл,
истинный свет и истинную любовь.

Савл, Савл, что ты гонишь Меня?
Тьма, что покрыла твой взор земной –
твоя духовная слепота,
что ты гонишь Меня, ты ведь пойдешь за Мной
во имя Мое, по всей Ойкумене,
за пределы себя, встанешь с прокрустова ложа
своей навязчивой племенной идеи,
и прозреешь: есть только Моя любовь
и нет в ней ни эллина, ни иудея.
(16 июня 2009 года 16-18 30, автобус 123 и квартира МК)

БАЛЛАДА О СВЯТОМ ГЕОРГИИ

Девице.

Сизой тоской приголублен город.
Сивый мерин под ним, на гербе – ворон:
въезжает в город Святой Георгий.

Сколько это может длиться?
Сердца годы нет в груди.
Старый, страшный, тощий рыцарь,
дочь мою освободи!

Бог со мной и в безднах ада.
Не смотри на стать мою:
не возьму ни власть, ни злато,
дай мне в жены дочь твою.

Сухой жарой измельчало море.
У былого прибоя на берегу трое:
Святой Георгий хромой, косой, колесованный,
змий, блистая чешуей золоченной,
положил голову девушке между ног.
Она же воину зрачок в зрачок:

Что, пришел на мне жениться?
Еженощный, тяжкий сон…
Опасайся змия, рыцарь:
победит скорее он.

Я и не таким испытан
наяву, а не во сне:
воскрешенный после пыток,
знаю я, что делать мне.

Спешившись, воин не меч, не копье –
арфу надтреснутую берет,
вдруг крылатым становится бледный конь,
и остатки вод, и небесный свод,
и насмешливой девушки юная кровь, –
все, божественной волей его, поет.

Что ты сделал, странный рыцарь?
Без меча и без огня
победил его, девица!
Не его – скорей меня.

Это ты ли, статный, страстный,
словно змий мой, в час ночной
бывший юношей прекрасным?
Да. И ты пойдешь со мной.

Сияньем и пеньем наполнен город –
жениться едет Святой Георгий.
(29 июля 2009, метро – Смоленка – метро)

2. СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКОЕ

Жан Жене

Вере Вересияновой

Поэт и вор, как Вийон.
Краденое вино.
Гроздья тюрем.
Графины арго.
Грязная брань и святая любовь.

Ибо Марс неразлучен с Венерой,
и воздастся тою же мерой.

Голубая кровь.
Убийца-аристократ.
Дориан Грей.
Книги – автопортрет.
Не платонически – по-платоновски.

Ибо краше всех – андрогины,
и давно прощена Магдалина.

Свят и словами распят.
Как приговор, зачитан.
К губам мирозданья прижат,
как пять столетий назад.
Мужское и женское – неразрывны.

Голубиные перья боли,
и меняются только роли.
(12 октября 2007)

РЕЧИ КРОВИ

Кровь во мне говорит: я – та, которая есть во всех,
которая пить, если ты – вампир,
которой причащаться, если Христа,
которую проливать, если врага в бою;

я – кровь, я физический знак родства,
текущая нить, связующая мать и дитя,
пока оно между ничто и нечто
мной созидает себя из ее естества;

я – кровь, певчая, голос легких, почек и печени,
их Пиаф, Азнавур, телесное начало женщины,
ее календарь, ее благовонное масло
для врат любви, деторождения, ее право
быть не только ребром Адама, но планеты меридианом;

я – кровь, русская рифма-сестра любви,
ее отражение плотское, не бесплотное,
я – жидкая соль земли, красный свет мира,
ибо смерть я снаружи и жизнь внутри;

я – кровь, я люблю тебя, если та,
которая стала мои уста,
ибо я зазеркальный, мебиусов покров,
речь моя до времен, я не знаю слов,
только энергию, волю, земную, множащую любовь –
а сама я единство, братство и побратимство,
группы мои словно евангелисты,
словно алые лепестки готической розы ветров –

если любит она тебя, словно кровь,
говорящую в горле, плачущую ногой,
смеющуюся касанием в артериях-венах метро,
если ты любишь ее, словно кровь
свою скорпионскую, внутреннее свое,
которое видеть боязно, но которое единственное твое
на всей земле, над и под землей,

то я спокойна, моя совершенна речь:
мне в потомках ваших, как в предках, течь!
(5 мая 2009 года)

ПТИЦЫ ЩЕБЕЧУТ ПРЕДВЕСТНИЦАМИ ГРОЗЫ…

Птицы щебечут предвестницами грозы,
прохожие-пузырьки в легких  придорожной листвы,
юность мою, заросшие рутиной пруды
ни души не видно ни зги, помоги
сквозь пение птиц услышать свое и твое – имя,
пением возвести, воссоединить руины
парковых павильонов, молодости, тоски…
…там Вы, там ты, там все мы проходили в детстве
и сейчас иногда, в кроссовки-сандалии сбитые ноги одеты,
до родника, в синяках коленки,
«мне не больно», листвы зеленка
на душе и птичьего пения йод,
это детство мое, вечно мимо, и твоего дома,
мимо садов с падучими яблоками поет
за родниковой водой с бутылками из-под колы,
пусть всегда будет лето, не хочется в школу,
там не любят, высмеивают и бьют,
тут замки, как в книжке, леди Мэриэн, Робин Гуд,
как я училась читать и любить с разницею в 12 лет,
на Украине, вдали, но те же птицы и зелень
на душе как щербет их щебет и шелест,
и мне 16 или 12 лет, и времени нет…
и может быть, этот мальчик
в очереди к роднику, похожий на меня, тоже с мамой
тобой окажется, и все будет иначе –
но нет, но железный занавес между нами,
китайско-берлинская злая стена,
и на месте пустыря, где к бабушке я гуляла –
еще не зная, что мимо тебя и тянет меня куда –
с зелеными крышами дом, нового средневековья башни,
и как в детстве в парке несбыточная гроза,
моя любовь тебе удивительна и страшна.
(14 июня 2009)

3. МУЗЫКАЛЬНОЕ

Слушая Radiohead в час ночи.

Бесконечная длинная песня:
падение листьев,
разложение, возрожденье вселенной.
Умирание звезд – газовые их шлейфы,
как фата-фатальность, словно путь млечный.

Нота, взятая, словно вечность,
все тот же путь, одна без камней дорога,
бесконечная и прямая.
Вдоль дороги – осень,
вдоль дороги с косами
стоят мертвые
звезды и ноты, но это все листья,
застывшие
в воздухе, еще заставшие
твое рожденье, твою первую музыку.
К моему вдохновенью
они уже становятся снегом,
потоками Леонид, замогильной речью,
серебристой чернобыльской розой Харона.

И то, что было, становится тусклой радугой
в янтарной сепии фотоаппарата.

И то, что было – того не будет,
и то, что было, всегда остается с нами.

Том Йорк идет по английскому городу,
листья, звезды, ангелы и миры падают ему на голову,
падают мне на голову,
превращаются в пчел,
в радужных пчел Персефоны.

Я еще угощу тебя их волшебным медом,
я еще пройдусь по радуге до краев вселенной,
до святой воды в кастальских глазах-колодцах,
за изнанку зеркал, в будущее и прошлое.

Это стихотворение не имеет конца и начала,
оно вращается вокруг сердца,
как спираль вселенной, как песни Radiohead,
прослушанные без остановки
ночью,
как любовь, как радуга отраженная.
(Ночь с 22 на 23 июня 2008)

ОРЛИЦА

она была невысокой, стройной, с удлиненным лицом, большими темными глазами и густыми медно-рыжими волосами, из-за которых трубадуры выводили ее имя от слов aigle en or — «золотая орлица».
Из Википедии об Элеоноре Аквитанской

Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
Ахматова

Королеве лебедей и тебе,  ее моему лебеденку

Когда в гербовники вошло
сухим крапивное крыло,
стал лебеденок королем,
но песнь отчасти не о нем.

Она о клане журавлей,
о перстне ворона в гербе,
о лике матери твоей
и обо мне и о тебе:

в ней брат становится сестрой
в озерном зеркале времен,
ее невидимо крыло,
она и лебедь и орел,
Элеонора, aigle en or.

В ней ты, орлицы сын, возрос
один (на месте четверых,
и женщин – как на четверых),
и, Сердце Львиное, дрожишь
и к скалам от воды бежишь,
зовешься снова Да-и-Нет,
и «я – вопрос, ты – мой ответ».

И песнь, и камень – тот же рок:
в чем будешь, лебедь, воплощен?
Плантагенетов желтый дрок
пускай внутри меня растет
зеркальным пением озер.

…как ноты Вагнера, летит –
письмо, печать – фамильный клин,
иною стаей мечен сын:
тебя хранит целебный герб,
как латы имени, –  латынь,
по крышам вагнерит закат…

Светопиши меня нежней
и королеве лебедей
позволь моей подругой стать!
(Июнь 2009 и всегда)

ОКТЯБРЬ МОЙ ВАГНЕР

В октябре и ноябре рожденным

Октябрь мой Вагнер
липкое пламя
листвы червовой
чреват любовью

октябрь мой Вагнер
смерть листьев пламенных
с клинками в сердцах их,
с мечом мороси – текущим, ртутным.

Пой мне, Тангейзер:
глуха Венера.
Ей, мне ли –
кольцо Нибелунгов/кольца Сатурна?
Падают листья: золото Рейна,
nature product.

Октябрь мой Вагнер
огненной воды
из сердца лип хмельного меда,
и будем мы с тобой Тристан-Изольда –
меж нами 18 дней стальных –
дыханье друг у друга пить из горла,
из кубка губ зеркальных.
Пой, Тангейзер.
Пой мне, Тангейзер, светом, камня сердцем,
разбитым сердцем парков царскосельских,
железным ржавым сердцем проводов,
гомункулом бензинных драгметаллов
в осколках луж как витражей…

…когда гудят асфальтовые храмы
автомобильным пробочным органом,
когда звенят дорог железных храмы,
дорог подземных трубчатые храмы
тирольским горлом рельс в душей моей –
я знаю, это нам коронованье,
по Данте, путеводное венчанье,
и первый снег, спадающий на плечи,
вином растает, ибо это клечет
октябрьских вагнеровских лебедей…
(29 июня 2009)

4. РАДОМЫШЛЬСКОЕ (ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ЦИКЛ 2009)

ТРАНСМУТАЦИЯ СВЕТА.

В день печальной вести, в ожидании благой.

Люби меня высоким светом яблок –
вкусив друг друга, стать взаимно кровью
и зреньем брачной птицы, что на кровле.

…вот почка черная цветеньем белым станет,
оно заплодоносит сердцем алым,
и будем каждый Ньютон или Амор.

…из августовских уст, ещё зелёных,
поют паденьем сладким абрикосы;
земля здесь влюблена и плодоносна,
подобно мне, ей небо – словно ты…

Любовь есть свет и слово станет плотью,
и мы с тобой сиянье в пальцах носим,
и слепком света станет наш ребёнок;

тобой иль мною, зрением иль речью
так много раз рожден близнец-предтеча…
Мне быть  твоей как свет носить во чреве.
(4 августа 2009, сад в Радомышле (район Лесхоза)

ДВА В ОДНОМ (МУЗЫ).

Городу и человеку.

Это твоя земля, потому что моя по духу,
простотой и невзрачностью внешней тебе подобна –
принимают за глухомань, принимают за идиота,
но это моя любовь, моя воля, вотчина,
право первого шага, первого слова.

Это мое приданое = моя родина:
кто еще даст тебе что подобное?
Я тебе вкупе с вечностью целый город,
по обычаю майората, по праву крови.

Это край моих предков и наших потомков:
Дантово полесье, сосновое да болотное,
как  Ленинградская область…
…и рай земной.

Водяной ли волной, звуковой ль – все одно:
мельче Тетерев. Но не в моей речи.
И за наших потомков молятся души предков
на волынских кладбищах и, может быть, в Лавре Печерской.
(6 августа 2009, Радомышль)

ГОРОД СОЛНЦА

Тебе, Фома неверующий

Это, Тома Кампанелла, мой Город Солнца,
в зелени трав и дерев утопленный,
город, раздувшийся, как утопленник,
и речная и рыбная сонная в нем и венозная кровь
вечеров над рекой обмелевшей, вонючей,
с ржавой вблизи, а на фото синей водой,
в памяти черной, именем птичьим канючащей
у облаков сорокадневный дождь,

ибо все в этом городе, Городе Солнца,
намного хуже, чем было раньше:
ремесла сгинули, выжила лишь торговля,
в центре варварски разбирают башню.

Вот, Тома Кампанелла, моя псевдоколокольня –
не верь глазам детским, но верь краеведам:
краснокирпичная, водонапорная…
Но музей экспонатами еле заполнен,
сдавая зал предпринимателям-пенсионерам;
а там газеты моей позапрошлой жизни,
декаденсткого детства двадцатого века –
каждая война – возрастной кризис,
на первый-второй рассчитайтесь, на Ближний Восток, Ирак,
столетний мальчишка погиб, слава Богу, в терракте,
но в речке моей стало меньше раков.

Но старая любовь не ржавеет, Тома Кампанелла,
пусть не ловятся раки, пересыхают реки,
двадцатьпервый раз Вий поднимает веки
по приказу прекрасной панночки –
в советском кино анимэ-посланницы:
мы на дамбу пойдем, а под нею пасут коров,
ибо не выйдет из берегов
птичья речка, но птичьего молока
вспомним тезкой-мороженным вкус
на кончике языка.

Ах, Тома Кампанелла, это как будто я
лежу головой к Киево-Печерской Лавре
на ее былых землях, бумажной фабрике
времен моих пращуров, польских магнатов,
лес моя голова, дорога моя рука,
церковь цвета грудного грядущего молока
и дома –
на холмах,
это лежит-сторожит душа…

Мы поменялись ролями, Тома Кампанелла –
ты теперь говоришь руками и светотенью,
не клюет в реке рыба, и солнце ушло на рынок,
как время утопий, но память ни в чем не утопишь,
и Город Солнца да будет наш хронотоп
по праву одежды белой,
любви последней и первой.
17 августа 2009