Ася Анистратенко

За отраженным светом

* * *
и когда ты стоял прижавшись
к ограждению на мосту
глядя как грохоча ужасно
поезд сыплется в темноту

и когда на тебя дохнуло
сквозняком из других глубин
пробрало ли подземным гулом
утешался ли что любим

поспешил ли нарезать водки
прослезился ль ночным письмом
что ты понял своим коротким
голубиным своим умом

отдавать целовать не охать
не считать за плечом теней
а потом налетает грохот
и утягивает в тоннель

* * *
никогда не кажется, что легко.
осторожно дуешь на молоко,
обжигаясь, пьешь ледяную воду.
вымеряешь каждый свой жест и шаг,
и свобода сладко поет в ушах...
но опять - обступят, замельтешат,
и осалит кто-то, и крикнет: "вода!"
и другого качества станет воздух.
и забудешь сразу же, как дышать.

вспоминай, смиряйся, ищи, лови.
это детский взрослый язык любви.
это первый вечер от сотворенья.
это море вышло из ручейков
и вспороло твердь ледяных оков.
ты влипаешь в глупые повторенья,
словно новогодний андрей мягков,
но еще ухабистей и бодрее,
потому что фильм у тебя таков.

настигай добычу в углу, в пыли,
в темноте, на самом краю земли
(детский "домик" и древняя вонь фекалий).
убираешь пряди с сырого лба,
прижимая палец к ее губам,
это салки, праздник, игра, судьба.
это так положено, чтоб искали,
чтобы, обаукавшись, не нашли.

тишина. охотники далеко.
только жилка мечется под рукой,
как птенец, подобранный под ольхой,
слышишь - бьется, бьется за тонкой кожей.
холодеешь, встрепан и бестолков,
шевелишь губами - но ни-ка-ко...
никакого звука из них не сложишь.
никогда не кажется, что легко,
но сейчас не кажется - Боже, Боже.

ты-то думал - может быть, пронесет.
но не пронесло. и накрыло. все.
ни пути обратного, ни ответа.
потому что перешагнул черту,
за которой всмотришься в темноту,
а она взрывается новым светом,
видным только тебе, только миг и тут.

потому что после - война, чума,
холокост и ядерная зима,
абсолютный ноль, ледяная стужа.
онемевший, стой, ослепленный, слушай.
вот она опомнится, вот, сама,
от твоей ладони - одним нырком
увернувшись - выберется наружу
и окликнет ищущих игроков.
никогда не кажется, что легко.

после смотришь старый фотоальбом
шевеля губами, морщинясь лбом,
и вбиваешь в каждый забытый снимок:
я всегда люблю тебя. я с тобой
я всегда люблю тебя. я с тобой
я всегда люблю тебя. я с тобой
понимая плохо, что, значит, с ними,
значит, с ними всеми - но эта боль
отзывается на любое имя.

не за то, что близок был, смял и смел.
не за то, что прицелился и сумел.
или, наоборот, не сумел, оставил.
не за то, что силен был, а, может, слаб.
глуповат ли был, трусоват ли, храбр.
мимо логики, мимо понятных правил.
не за то, что известно на всех углах.

не за то, что белесый вползал рассвет
в незнакомую комнату, заливая
утомленную тень под ее ресницы.
не за то, что приснится. оно приснится.
но не в этом ведь дело.
она живая.
и легко не казалось, но как - бывает -
никогда не уместится в голове.

раскопаешь детсадовский свой секрет
и смотри на просвет дорогой осколок,
это то, что в руках, но не взять руками.
пузырьки в синеве, вышина в стекле,
волосинкой трещина и свеченье.
это то, что случается на земле.
это то, чему ты не придал значенья,
но зрачок сохранил, но врастила память.
и отпустишь нескоро еще, нескоро.
и не кажется даже, что мог бы.
нет.

* * *
это то что сидит внутри
это внутренний лабиринт
это бездна без минотавра
не смотри в нее не смотри

это то что живет во мне
не отбрасывая теней
есть и пить молодец не просит
тихо дремлет на самом дне

так-то вроде простая баба
с ранним проблеском седины
зажигаю по жизни слабо
заурядная, как блины

в нужном месте имею узость
в нужном энную ширину
не чураюсь простых союзов
не вступаю ни с кем в войну

но прорвется всегда не в срок
не заткнешь ананасом рот
вечно ляпнет чего попало
со значением между строк

это просто как дождь и снег
это можно смотреть в окне
мне же мал золотник да дорог
заховаю и нет как нет

и живи на своем краю
свято веруя в ай лав ю
как в обрывки других материй
из которых фантомы шьют

солнце слепит глаза – иди
правда режет глаза - иди
не оглядывайся заманит
не задерживайся
в груди

* * *
забывается все телесное все живое
все что надвое разделено умножалось вдвое
лето сдает меня осени без конвоя
только память зрачка цепляется за июнь
где жизнь твоя как ранение ножевое
вспарывает мою

резано колото бережно безутешно
нежно ты помнишь как это было нежно
на том краю земли
где под времени прессом слиплись встречаразлука
если память руки забывает вторую руку
самый воздух вокруг болит

воздух в котором мы заведены кругами
по часовой
грабли свои пересчитывая ногами
черенки головой

будто бы ожидая что кто-то третий
скажет иди сюда здесь нора тепло
здесь я укрою тебя - и тебя - от смерти
здесь за пределом слов

а покуда стеклянный шар от стеклянной стенки
вновь оттолкнувшись катится в никуда
и кармин наших тел победили уже оттенки
холода: асбест иней туман слюда

и непонятно (разглядываю заусеницы
на пальцах забывших наощупь твое плечо)
почему в этот раз ножевым зацепило сердце
именно а не что-нибудь там еще

* * *
был упоительно счастлив: любил, любим...
но все, что делал, делал с одним лицом -
холодноватым. маетным. напряженным.
словно боялся: вот-вот разойдется дым.
словно боялся: вот-вот оборвется сон
утром глухим, тяжелым.

был упоительно счастлив - по паре дней.
спрашивал все: а любим ли? а как любим?
сестрински ли, матерински? как любят жены?
молча смотрел и не ведал: что делать с ней,
с этой любимой. вот-вот разойдется дым,
выплывешь - прокаженным.

ждешь, что пройдет, а оно никуда не хочет,
где-то внутри похохатывает, щекочет,
пляшет по серым обоям театр теней.
что-то болит под лопаткой внизу и слева,
новая твердь пробивает тугую плеву,
и никого не касается, что за ней.

та же, другая, в смысле - вообще не та,
не вопрошала и не отнимала рта
влажные недра, и медленно, и послушно
приоткрывала надобные врата.
чтоб наполняла опиум-пустота
после удушья.

чтоб возвращался - с ветром в пустых руках,
инопланетный, в отмыленных запахах,
в образе дурака - сквозь сомнений тьму -
спрашивать.
ибо легче, чем облака,
тоньше и непонятней, чем ДНК,
любовь
воспроизводит себя саму
нипочему

* * *
Два города, две жизни, две судьбы.
Одно окно, и в нем нарядный кокон
свивает тюль на облачном ветру.
В другом – плетет узоры ворожбы
свеча по седине морозных стекол,
румяный улей, гаснущий к утру.

И я там был - за отраженным светом,
за занавеской, за вчерашним летом,
за негасимостью, что в том и этом -
как кровь и плоть, и за ее чертой.
Мело-мело во всей земли пределы,
слипались части, становились целым,
и с ней лежал, и ничего не делал,
стоял смотрел, терзаем пустотой.

Выпалывай чертополох тоски,
сажай взамен веселенький шиповник -
услада сердца, милые черты.
Оно уже не бьется на куски,
оно уже само себя не помнит
от переменности и маеты.

Литература, мать ее ети.
Четыре слоя воздуха в гортани.
Один - дышать, один – гореть, как спирт,
еще двумя – рыдать "прощай-прости"
и целовать, покуда не устанет,
на выдохе, потом очнешься – спит.

Я буду там, пока метет и кружит.
Пока в окне, до края полном стужей,
ноябрь кончается, и снег стальной.
Качнется влево – может быть, не нужен,
качнется вправо – скоро будет ужин,
и ты со мной.

* * *
портятся отношения с тишиной.
все умолчания перестают быть мной.
это еще не рупор, но шаг к трибуне.
как говорил один милый, "ты говори,
ибо, когда я скажу, что в моем "внутри",
места уже не будет".

пользуйся этой спиной, этим плечом.
пользуйся тем, что я пока ни о чем.
тем, что сижу за стеной своей тишины и
отгородилась листом, монитором, холстом,
чтобы любое, выплеснувшись, потом
жило с моей стороны,

так скопидомно, по-жмотски - во мне, со мной,
переполняя копилку стихов и снов.
места не хватит - значит, пора расти.
так что, когда я впою еще пару нот,
бойся любой, кто осмелится подойти
ближе шагов пяти.

* * *
и внезапно поймешь, как мучительно все заверчено,
фотографируя взглядом раннюю синеву
сумерек. серебрящиеся навершия
труб. эти трубы и крыши. мерзнущую Неву.
дым, застывающий в небе. кильватер праздника -
осыпи елок, редкие фонари.
разом охватишь и вдруг понимаешь - разное.
видишь себя внутри.

вдруг понимаешь, что время - твоя материя,
вязкое сопротивление, плоть борьбы.
что золотые низки с бусинами-потерями
ярче других любых,
и что любимый, единственный в своем роде,
милое сердце, родная душа, фантом,
делает все не то. и на этом вы сходитесь.
ты точно так же делаешь все не то.

ты из всего, что дано, берешь - что заказано.
черпаешь слой за слоями внутренней немоты,
пусть заполняют пространство мечты и разума
книги. воображаемые коты.
пироги в воскресенье. часы в абажурном свете.
мирная повторяемость сонных фраз.
все, что так важно. ты делаешь все, чтобы этого
не было, не получалось. здесь и сейчас.

ибо твое откажет в счастливых средах.
ибо твое - твой голос и твой живот -
малопривычны к простому. ты - сумасшедший шредер,
распускающий мир на нарезку из слов. и вот
естествознатель еще, полоумный физик,
вычисляющий, сколько раз надобно - так и так -
грохнуть этот хрустальный шар,
этот дар совершенной жизни,
чтобы разбился.

и выбросил белый флаг
твой паразит, окаянный твой - будьте-нате...

а все равно будешь чуять, едва жива,
как, не мигая, молчит этот внутренний наблюдатель.
ищет слова.

К списку номеров журнала «ЗНАКИ» | К содержанию номера