Стихи немецких поэтов в переводах Бориса Марковского

Райнер Мария Рильке


* * *
Здесь воздух затхл, как в комнате больного,
где смерть исхода терпеливо ждёт;
на мокрых крышах — отблеск дня иного,
как от свечи, что через миг умрёт.

Есть даже в смерти некий промежуток:
вот ожил лист — и всё, и был таков...
И, как над лесом стая диких уток,
ползёт по небу стая облаков.



На Малой Стрáне

В каждом каменном изгибе
древних башен — боль и трепет,—
узкий двор себе на гибель
навсегда забыл о небе.

Лестничных амуров сразу
узнаёшь по жалким позам;
высоко на крышах в вазах
лепестки роняют розы.

Есть калитка там. Кто знает,
чтó за слово удивлённо
солнце по складам читает
там, где слёзы льёт мадонна?



У капуцинов

Добрейший патер Гвардиан
мне предлагает рюмку водки,
такой, что судорога — в глотке,
глоток — и мёртвый будет пьян.

Он ищет ключик от ларца
с сокровищем. Не взял ли кто-то?
Нашёл! нашёл! И капли пота
стекают с жирного лица.

Наполнив рюмки в третий раз,
он каламбурит: «Все мы — гости;
однажды сгинем на погосте,
но дух! — останется от нас».



* * *
Над белым зáмком хлопьев хоровод.
В пустынных залах — леденящий холод.
Повсюду — смерть. И край стены отколот.
И снег лежит от окон до ворот.

Повсюду — снег. На крыше — серый лёд.
То — смерть моя вдоль белых стен крадётся
в продрогший сад... Она ещё вернётся
и стрелки на часах переведёт.



* * *
Ночь залегла в глубинах парка,
и звёзды кротко светят нам;
луны серебряная барка
плывёт к далёким берегам.

Фонтан рассказывает сказку,
как будто грезит наяву,—
почти без звука, глухо, вязко
упало яблоко в траву.

А от холмов, где кем-то щедро
гряда дубов наклонена,
уже летит на крыльях ветра
дух виноградного вина.



Венеция

Чуждый говор. Мы — в гондоле.
Город в сумрак погружён.
Лодка движется там, что ли,
мимо мраморных колонн?

Тишина. Лишь гондольеров
смех звучит. Весло поёт...
Из каналов тёмно-серых
ночь огромная встаёт.

Чёрный след волной изрезан,
кóлокола дальний звон.
Снится мне: я — мёртвый цезарь
в день державных похорон.



Осень

Листва летит с деревьев и с небес,
чтобы, очнувшись на оконной раме,
пролепетать: «Не так ли будет с вами?»

Так и земля, как мотылёк на пламя,
летит сквозь ночь звезде наперерез.

Вот так же падает, скрывая страх,
из рук твоих — заколка или скрепка...

И всё же есть Один, кто держит крепко
паденья наши в бережных руках.



* * *
Чужими стали ваши плечи,
чужими — золото волос,
и обольстительные речи,
и редкие ночные встречи,
когда во тьме пылают свечи,
чей воск неотличим от слёз.

Мы словно два изображенья
над опустевшим алтарём:
ещё исполнены движенья,
ещё полны любви, смиренья,
как будто от богослуженья
мы всё ещё чего-то ждём.



В старом доме

Я в старом доме; тишина.
Всю целиком, как на ладони,
я вижу Прагу в медальоне
распахнутого вдаль окна.

Закат давно уже погас,
лишь вдалеке, мерцая скупо,
вздымает свой волшебный купол
загадочный Sankt Nikolas.

Звезда над городом горит,
как будто свет зажёгся в храме,
как будто в старом доме «Amen»
мне тихий голос говорит.



Когда наступает весна

Трава блестит под солнцем ярко;
земля весенняя согрета;
мелькнула первая карета
         в аллеях парка.

И где вчера лишь ворон каркал,
один, среди морозных елей,—
сегодня птицы вдруг запели
         в аллеях парка.

Весенний ветер слишком жарко
ласкает гипсовые плечи;
всё те же поцелуи, речи —
         в аллеях парка.



Дворянский дом

Дворянский дом с причудливым фронтоном,
весь в готике, как шрифт на обелиске.
Пустынный двор, и в нём — булыжник склизкий,
и лампа тусклая — в стекле оконном.

Сизоголовый голубь клювом старым
стучит в окно, как дятел или плотник;
здесь ласточки гнездятся в подворотнях;
здесь — колдовство, здесь — колдовские чары.



* * *
Здесь что ни день — один и тот же сон:
здесь дети спят, уткнувшись в звёздный полог,
здесь старики, чей век — увы! — недолог,
глядят из окон строго, как с икон.

Здесь что ни день — один и тот же сон:
вечерний звон над полем тихо льётся,
и девушки, сгрудившись у колодца,
в смущенье ждут, когда растает он.

Не туча ли закрыла небосклон?
Нет, это липа машет мне ветвями
и вдаль зовёт... Так дни летят за днями,
и что ни день — один и тот же сон.



В предместье

Старуха в чёрном, что жила над нами,—
она мертва. Но кто она? — Бог весть!
У нищих нет имён, а если есть —
какой в них прок? Бог с ними, с именами...

Внизу пылятся траурные дроги.
Дверь заколочена; ну что ж, пора!
Гроб с руганью выносят со двора,
едва не уронив среди дороги.

Унылый кучер трогает и вскоре,
забыв про смерть, орёт: «Чёрт побери!» —
как будто там лишь жалкий гроб внутри,
а не вся жизнь её — любовь и горе.



Осенний день

Над нами — время. Лето — позади.
И тень Твоя уже на циферблате,
вот-вот пойдут осенние дожди.

Ещё хоть несколько таких недель!
Так целой жизни оказалось мало,
чтобы допить — уже со дна бокала —
вина осеннего тяжёлый хмель.

Кто одинок — тот будет им и впредь.
Кто счастья ждёт — тот не увидит счастья,
тот будет вздрагивать, ломать запястья,
бродить в аллеях парка и смотреть,
как листья падают в часы ненастья.



Пауль Целан


Песня в пустыне

Чёрный венок из обугленных листьев я сплёл на окраине Аккры:
там я скакал на коне и потом заколол его шпагой.
Из деревянной посуды пил пепел колодезный Аккры
и на восток по развалинам неба шёл медленным шагом.

Просто ангелы умерли, просто Бог вдруг ослеп в окрестностях Аккры,
нет никого, кто бы сон мне вернул и покой подарил мне.
Месяц — прекрасный цветок — он растоптан в окрестностях Аккры:
руки шипами цветут и сплетаются в бешеном ритме.

Что ж, напоследок склониться в поклоне, когда они молятся в Аккре...
О, как непрочна кольчуга у ночи — кровь каплет из раны!
Брат ваш смеющийся, ангел железный из Аккры,
всё ещё имя твердит и всё ещё помнит тот отблеск багряный.



Воспоминание о Франции

Повторяй за мной: небо Парижа, огромный
осенний безвременник...
Помнишь, на цветочном базаре мы покупали сердца:
они были голубыми и расцветали в воде.
Вдруг в нашей комнате закапал дождь,
пришёл сосед, месье Ле Санж, печальный карлик,
мы сели играть с ним в карты, я проиграл зрачки,
ты одолжила мне волосы, я проиграл их,
он встал и вышел.
Дождь, как слуга, последовал за ним.
Мы оба умерли, но мы могли дышать.



Фридрих Гёльдерлин


Дубовая роща

От людей пришёл я к вам, гордые дети природы!
От людей, где деревья живут в дружелюбном
пространстве,
Окружённые вечной любовью и вечной заботой.
Но вы! Вы стоите, как гордое племя Титанов,
У подножия гор, подвластны лишь солнцу и небу,
Вас вскормившему и воспитавшему вас на свободе.
Не у людей вы учились хорошим манерам,
Нет, вы уходите вверх, к облакам, ваши сильные корни
Переплетаются между собой, и, как коршун добычу,
Вы когтите пространство, в то время как шумные кроны
Тянутся ввысь и уже облаков достигают.
В каждом из вас — целый мир, вы, как звёзды на небе,
Сосуществуете мирно в свободном союзе.
Ах, если б только и я мог с рабством смириться:
навряд ли
Стал бы завидовать вам — скорее, вернулся бы к людям.
Впрочем, довольно с меня, прочь, одинокое сердце,
Прочь от людей навсегда — лучше в лесах затеряться!



Герман Гессе


Без передышки

Сердце, птаха, что с тобой?
Всё твердишь свои вопросы:
Скоро ли минуют грозы?
Скоро ли придёт покой?

О, я знаю: и в аду
Успокоимся едва ли,
И в раю найдём беду,
Ту, что раньше не встречали;

И опять, в который раз,
Всё завертится по кругу
В шевеленье звёздных масс,
В притяженье их друг к другу.



Элеонор

Вдруг осенью я вспомнил о тебе —
Леса стоят во тьме, сам по себе
День вдруг погас за дальними холмами.
Какой-то звук доносится с небес:
Не ветер ли раскачивает лес
С безлиственными деревами?

Ночь подступает; стали вдруг видны
На небе звёзды; бледный серп луны
Неярким светом землю озаряет
И равнодушно смотрит сверху вниз
На сонный лес и на лепной карниз,
Что плотно к крыше прилегает.

Зимой, когда за окнами темно
Становится, и снег стучит в окно,
И страшный ветер сад ночной тиранит,—
Рояль звучит, и с чудною тоской
Мне прямо в сердце льётся голос твой
И, словно нож, мне сердце ранит.

Тогда вдруг к лампе тянется рука,
Неверный свет плывёт издалека,
И твой портрет в тяжёлой старой раме
Грустит, как встарь, под бременем надежд —
Тогда целу́ю край твоих одежд
И на колени падаю, как в храме.



В тумане

С лёгкой котомкою странник,
Куст или камень у ног,
Кто бы там ни был в тумане —
Каждый из нас одинок.

Всё же подымем стакан —
Дружба превыше всего,
Хоть над дорогой — туман
И не видать ничего.

Тот не приблизится к свету,
Кто в темноту не войдёт,
Кто не погрузится в Лету
И навсегда не умрёт.

С лёгкой котомкою странник,
Куст или камень у ног,
Кто бы там ни был в тумане —
Каждый из нас одинок.



На севере

Хочешь знать, о чём мечтаю?
Будто в молодости ранней
Вижу солнечную стаю
Жёлтых скал и белых зданий.

Белый город в дымке синей,
Город мраморных окраин
Вдруг предстал как на картине:
То — Флоренция, я знаю.

Там в саду, заглохшем, старом,
Где стучит от ветра ставень,
Счастье ждёт меня задаром,
Что когда-то я оставил.



Гавот

Две скрипки в городском саду
Поют в два голоса, и пары
Кружат, как лебеди в пруду,—
Всё тот же, тот же танец старый.

Ах, этот бедный старый сад,
Он знает: было всё иначе
Каких-то двадцать лет назад,
Но это ничего не значит.