Через площадь. Стихотворения

* * *

Бегу через площадь,
Вижу белые камешки на асфальте.
Хочется взять один —
Нарисовать солнце.
Пробегаю мимо.



* * *

Мой добрый сосед —
Молодой парень с красными волосами
И серьгой в ухе,
Игравший, кажется, на ударных?
Чем порою раздражал легко раздражающихся соседей,
Катавшийся зимой и летом на велосипеде,
Всегда говоривший мне «Привет» при встрече,
Пока я была в отпуске, попал под машину
Не знаю, с велосипедом или нет,
Я даже не знаю его имени.



* * *

На моей кухне роет проход крыса.
Серая, зубастая, наверное, хочет есть.
Не спрашивает приглашения на ужин,
Идет нагло, прогрызая зубами дорогу.
А сколько крыс — добрых улыбчивых крыс
Впустила в дом я сама?



* * *

1.

И думаешь, что любишь, а потом
Мучительно хватаешь воздух ртом
И забываешь все, что раньше было:
Так не скулила, словарей не жгла,
Ты до него и вправду не жила,
Ты до него и вправду не любила.



2.

И был тот день предпраздничным на вкус:
Река и лес, и солнечный арбуз
В жару холодный — ели мы руками.
А праздник — он вполне обычный день,
Мы разошлись, как тени на воде
По городу, что истирает камни.



3.

А город сер, и он страданьем сыт,
В твой тихий дом, в твой неуютный быт
Заглянет город равнодушным оком
Как у других: фиалки на окне,
На полках пыль, а в вазочке на дне
Лежит давно огрызок одиноко.



* * *

Я спрячусь от осени, не дам ей себя оплакать.
Стоят вдалеке скамейки без горожан.
Старушка гуляет с внучкою, и собака
Стоит чуть поодаль, от холода хвост поджав.
Старушек-то было трое, но только эта
От них отличалась ярко-рыжим пальто
и темно-бордовой ягодкою берета,
Но только писала я вроде бы не о том...
И дедушка с палочкой тихо идет по скверу,
И ветер осенний лезет за воротник.
И я принимаю слово «развод» на веру,
Как будто бы фразу, вычитанную из книг.



* * *

Кашире...


Отшелуши мою кожу, речной песок,
От неродного, лишнего, наносного.
Берег, как в сказке — не низок и не высок:
Родина, капище и бытия основа.
С древних времен, от дьяковских городищ
Вехи свои считаешь и воды полнишь.
То от татар кочующих оградишь,
То от фашистов, после — беды не помнишь.
Новые весны новый влекут разлив,
Снова твои поля в васильковой сини.
Солнечным бликом Успенский собор горит,
Вишни цветут и яблони — с новой силой.
И ни Иван II, ни Абдул-Латиф,
Чей венценосный дракон на гербе чернеет,
Сонмы пожаров, набеги, чума и тиф
Нет, не сломали тебя, не сломили тебя, вернее.



* * *

Ложью ты не спасешься от нелюбви,
Но и со всею правдой в чаду не выстоять.
Кликай, аукай, наощупь иди, зови,
Ноги сбивая о тверди тупые выступы.
Тело израня, выберешься жива.
О, оболочка, в ней тишина звенящая.
И облечешь безликость свою в слова,
Веруя только в прошлое, в настоящее
Не допуская мысли о том, что свет,
Лившийся в сердце, волосы и ладони, —
Это всего лишь люстра, а солнца нет.
Солнце — это иллюзия тех, что кроме.



* * *

Я молю тебя: пожалуйста, приезжай
Обними и ласково назови
Ты не помнишь имени моего, а жаль,
Жалость — откровение нелюбви.
Ни одно такси не отвозит меня к тебе,
Ни один бульвар ни ведет — искажен маршрут.
Линии на руке — вопреки судьбе —
Тоже уводят в сторону, ложный труд
Здесь пытаться найти знамения и причин,
Укорить, уколоть, уведомить, угадать.
Лишь количество долгих дней и на лбу морщин
Может — лишить, а может и даровать.



* * *

Она спрашивает меня: «Ты не знаешь, за что мне это, за что?»
Говорю: «Дождь сегодня весь день», отворачиваюсь к стене,
руку ее сжимаю. «Окно зашторь»,—
шепчет тихо, и мысли закостене-
вают, веет пропастью и бедой.
Тени ближних и дальних подкрадываются из угла.
Говорит: «Приходил поутру человек седой,
говорил: убьют меня ночью, а я ждала.
Вот тебя ждала, чтобы проститься, теперь уйду.
А жила я долго, работала честно и вот каприз,
Что лежу развалиной старой живьем в аду,
Если б можно таблетку было, иль просто вниз,
ну, в окно». Под прозрачной кожей рисунок вен,
А она начинает снова: «За что, скажи?»
Я спешу покинуть пропахший тленом квартирный плен,
А в подъезде колясок стайка — пребудет жизнь!
А в подъезде все те же надписи на стене,
Узнаешь вот свою помаду и хорошо.
«Оля любит Вову» и ниже еще «Е. Н.»
Вот уже стемнело, и дождь, наконец, прошел.



* * *

Посмотри на небо, оно отекло от слез.
У тебя в стеклянных глазах ни одной слезы.
Если даже не вместе, это не значит «врозь»,
Если дождь всю неделю, то ждешь все равно грозы.
По кому ударит? Кому утонуть в дожде?
В серых лужах смыслов, в затоне багровых вод.
На костяшках пальцев, на детских цветных драже
Погадаешь на вечность или наоборот.
Когда кончится слякоть, промозглая злая тишь,
И в твое окно проникнет тревожный свет,
До тех пор ты ломаешь пальцы и ты молчишь,
До тех пор тебя в этой комнате просто нет.



* * *

В Божьем храме
возле иконы святой Матроны
билась в стекло бабочка —
углокрыльница или простая капустница.
Я пришла поставить свечу
И заказать панихиду: бабушке сорок дней.
Вот так сейчас душа ее мечется,
Ищет место свое по ту сторону.
Вот так и мы здесь, на земле
бьемся незрячие,
выхода не видя.



* * *

Л.


Мне кажется, в ее квартире должно быть много зонтиков —
черных зонтиков, забытых мужчинами:
обычных и с длинной ручкой — тростью.
Мне кажется, что, несмотря на это,
На нее порой попадают дождевые капли:
ей мокро и холодно.
Ведь кто-то должен стоять рядом и правильно держать зонт.



* * *

Говорить не стоит, не о чем. Говорим
ни о чем, рассеивая слова
бессистемно, сорно. Чашка, что ты дарил
соскользнула, поймали едва-едва.
И рука руки коснулась на самом дне,
словно в печь несем-отдаем ее обжигать —
эту глиняную безделку. В моем окне
видно стол, и тумбочку, и кровать.
И земному злому холоду вопреки,
теплым телом равнодушие распластав,
потечет огонь по венам моей руки,
изменяя летучего вещества состав.
Отпечаток луны, осколок в радужке и зрачке.
Не порань глаза, если будешь в мои смотреть.
Это больше, чем эта комната, горше, чем
Гнать. Держать. Терпеть.



* * *

Когда-то встречу, может быть... Когда
глаза потухнут в равнодушной стыни,
замерзнет вся соленая вода
на всей земле, и не оставив сини
в твоих глазах ни пяди мне, тоска
забьется голубем седым и старым.
Пойду по городу себя искать,
в метро спущусь, за неименьем пары
схвачусь за поручень так крепко, что земля
меня отпустит в долгое скитанье.
И мне уже не страшно, что зима,
что стен коробка, вечное молчанье
в ответ на риторический вопрос
самой себе: «А был ли мальчик? Не был?»
Седой старик свою роняет трость,
ребенок шарик отпускает в небо.
Вот там, быть может, встречу...