О людях, живущих вне какого-либо страдания

Так просто снять фильм или написать песню о человеке, живущем без какого-либо страдания. В мутном или прозрачном мире — но (сразу видно, что) в таком, где страдание — случайность или поломка интерфейса. Искусство есть искусство создания развлекательных развлечений: бесконечное разнообразие одного и того же, и страдания там нет. Включит кто-то рядом радио, или посмотришь фильм — все и всё про это. Считай, что все «там» так живут. Значит, и «здесь» — по эту сторону стекла — тоже так. В романе Сэйса Нотебоома «Ритуалы» сказано: «Тот Винтроп герой романа, каким был он сам, отказывался не только страдать, но и соприкасаться с чужим страданием. Он превратил свое бытие в непрерывное движение, по опыту зная, что при необходимости так легче всего улизнуть от других, а в конечном итоге и от себя». Короче, как будто страдания нет. Мне там и с ними неуютно…

Двести лет назад для возникавшей тогда «большой литературы» была открытием и соблазном — возможность появления героев, живущих в мире без страдания. «Просто жизни самой по себе». Ведь страдающий человек — вполне себе каноничная фигура этой литературы. Вот, Акакий Акакиевич родился сразу же со знанием того, что придётся ему страдать, причём много и нипочему. Произошла эволюция культуры, она стала большой, богатой и изгнала страдание из поля своего внимания. Может быть, такие старые темы массовая культура не вынесла, не удержала бы — она же не для христианского просвещения, а для успокоения и увеселения, по преимуществу; но без страдания было невозможно, поэтому оно стало маленьким, приватно-частным, домашним и разрешимым (т.е. задачей, а не проблемой). Так что и теперь кто-то умирает, и это эстетизируют. И когда кто-то умирает — это нормально, и тут слёзы и т.п. Классические сюжеты не перемонтируешь, а должны же у сюжетов быть пружины. Когда героя убивают на войне — это вообще красиво (до ужаса). Или мелкий калибр: оне расстались. Но наконец-то после сеанса (=морок рассеялся) «вышли мы на свет из кинозала», дочиталась книжка, и — встряхнув головой, обнаруживаешь вокруг: всё нормально. Это было кино.

Эти страдания там, в произведениях искусств века их технической производимости — вполне современны: это страдания от нехватки. Скажем, от нехватки свободы (из такого рождается политический триллер). Или от нехватки секса (студенческая комедия положений). Или от нехватки той, которая вымечтана для невероятного секса (в перспективе — любовная драма). Или от нехватки денег на мечты. Или от нехватки денег (драма социальная; часто трудно удержаться от мысленной рекомендации пойти, наконец, кого-нибудь бортануть и начать, наконец, жить). Не является ли основным жанром массового искусства комедия страданий от нехватки? Она переходит в жизнь повседневную. В жизни повседневной своих нехваток достаточно (сил, времени, места, денег, свободы, близости, дружбы и пр.), но благодаря искусству эти нехватки превращаются в источники хотелок, часто пожизненных — ну, так и назовём их: «хватки». «Хватка» как то, что заполняет собой, источая блеск сияние и искры, верхние уровни повседневности. Чего-нибудь хотеть. К чему-нибудь хотеть. К кому-нибудь хотеть (естественно — туда, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин). Понятно, почему какой-нибудь сценарист или постановщик или журналист применяет сюжеты, взятые из всё тех же учебников, в надежде и расчёте на зрителя. И они находят друг друга, меняются «хватками»… И вот наблюдаешь вокруг себя людей, равнодушных к страданию, пугающихся страдания, при этом занятых этой своей «хваткой», восполняющих её всеми силами. И почитающих тех, кто выстроил вокруг этого свою жизнь, потому что люди любят успешных, и потому что эта любовь к успешности и комедия страданий нехватки взаимосвязаны, как чётное и нечётное.

Как подумаешь об этой любви и субъектах её — так вспоминается интернет-мем «небыдло». Хорошие люди, в общем (ну, как минимум чтобы вместе культурненько — выпить, шашлык-машлык, закусить). Опора нации.  Такое… метафизическое небыдло. «Они» любят чемпионов «хватки».

Они потому — те, у кого всё в порядке с «хваткой». Каким надо быть хотеть. Сколько ярких журнальных издательских проектов состоялось на этом культе, о!

И ты, всего лишь вечный трамвайно-маршруточный пассажир, среди них смотришь на себя как бы со стороны — ты как бы лох, но Будда учил учеников о счастье такими словами: «мы — не больные среди больных», и ты, вспоминая «Дхаммападу» на путях своих, распознаёшь ободряющий намёк? Вот так:… не здоровый, но не-больной. Это уже Серен Кьеркегор: все пребывают в отчаянии, но отчаяние есть разных степеней. Ты не-больной: ты знаешь, что есть страдание. Есть — во всей полноте этого слова. А «хватки», нехватки и эта возня — её почти что и нет. То есть она именно что кажется.

Потом идёшь дальше… приходишь куда-то хоть в гости, и встречаешь ещё и других людей. Не небыдло, другую породу. Наверное, массово встречаемую исключительно в больших городах, где уже три поколения не носят воду из колонки. Тех, кто родился и вырос в мире, настолько устроенном для них и для их употребления, что никакого страдания в этом мире не может быть. Если творчество — то в радость. Дружба — чтобы делиться секретами и вообще «делиться». А Бог — это любовь, и никак иначе. Жизнь их радостна и продолжается как увлекательное приключение самопознания. Трудно разделить — что там, в структурах этой жизни, от любящих родителей, а что — от общей бытовой комфортабельности и обустроенности больших городов. Там, и правда ж, по-человечески хорошо. Они рады тебе, потому что ты приходишь в их жизнь как вестник нового, интересного. Даже хочется поделиться счастьем. Вот здесь корни настоящей благотворительности, она радует как любовь и как спонтанное благо: высшая форма «хватки» — суперхватка, так сказать, — это деятельная, искренняя, настоящая любовь к человеку. Т.е. гуманизм. Человек, рождённый в большом городе в мир-без-страдания, гуманист. И уже тем более гуманистка.

Смерть удивлённо обходит их дома, потому что искренняя радость не пускает её-к-ним-в-дом. (Ну… до поры до времени). Она уходит в те дома, где живут люди, переживающие нехватку как личную несостоятельность или как социальную несостоятельность, и где о ней знают и потому её боятся. Туда же потом медленно бредёшь и ты, чей мир со страдания начинается и к страданию направляется, немного ошалев от общения с гуманистами и гуманистками. Ну, а ты — не гуманист, ты хочешь сверхчеловеческого… Тому ли учили тысячи лет все эти, так сказать, неудачники «хватки», чтобы теперь мы забывали об отчаянии, о страдании, о пустоте? Нет.

Тебе кажется, они в комфорте своём, не знают, что сочится из всех онтологических швов, а ты — знаешь, но это знать невозможно, разве что догадываться, нет, нет, нет, нет.