Борис Кутенков

«Излишняя эмоциональность вредит и в творчестве, и в жизни» (беседу ведет Владимир Коркунов)



Имя Бориса Кутенкова – поэта и литературного критика, выпускника Литературного института им. А.М. Горького (а ныне соискателя кафедры современной литературы этого вуза; тема его диссертации - «Литературная группа «Московское время»: история и поэтика») не так давно появилось в литературном сообществе, но благодаря работоспособности, умению и желанию учиться, он достаточно быстро занял свою нишу. Сегодня Борис – постоянный автор многих литературных журналов и газет. Его статьи, рецензии и обзоры публикуются в «Знамени», «Литературной учёбе», «Детях Ра», «НГ Ex libris». Некоторое время он делал обзоры литературной периодики в журнале «День и ночь», позже - в «Литературной газете», сейчас – в «Бельских просторах». Не всё получалось сразу, процесс познания, интроспекция происходила бурно, как и бывает, когда открываешь перед собой удивительный и разнообразный мир литературы, познаёшь себя и переносишь эти знания в творчество. Впрочем, сам Борис Кутенков считает, что его истинным призванием является не критика, а поэзия. Но начали мы беседу о Литературном институте, о его богах и героях…

- В Литературном институте ты оказался сразу после школы. Как сильно изменил твоё мировоззрение творческий вуз?

- Не будет преувеличением сказать, что изменил если не кардинально, то очень сильно. Порог Литинститута я впервые переступил в 2005 году, начав посещать Лицей при нём (это что-то вроде подготовительных курсов) и имея весьма отдалённое представление о современной литературе. Сейчас, по прошествии семи лет, чувствую, что во мне мало что осталось от того, прежнего «неофита»… Но меняет творческое мировоззрение в итоге не вуз («институт», «государство» - слишком размытые понятия), а конкретный опыт: столкновение с огромным множеством текстов – и современных, и прошлых лет, - анализ этих текстов и общение в соответствующей среде. Сергей Есин, бывший ректор Литинститута, часто говорит студентам-первокурсникам, показывая на здание Тверского бульвара, 25: «Отрежьте от этого торта как можно больше». Надеюсь, что взял достаточно от обучения, хотя и жалею, что уделял мало внимания некоторым дисциплинам, будучи сосредоточен больше на современной поэзии.
Как бы ни ругали наш «alma mater», я всё же считаю, что это отличный институт для становления молодого литератора при условии, что последний обладает способностями и желанием учиться. Да, есть за что покритиковать Лит: необходимы реформы в отношении творческих семинаров, должно уделяться больше внимания, чем сейчас, текущему литературному процессу. Обо всём этом я писал. Однако то, что в эпоху повальной «гламуризации» существует место, где обсуждают классические тексты, дают советы относительно твоего творчества, - на мой взгляд, бесценно. Знаю, что спорят о маргинальности Лита, его существовании словно «на отшибе»… Но, по моему мнению, всё лучшее – и в искусстве, и в жизни – штучно, а следовательно, маргинально. Печальна ситуация с выпускниками нашего вуза, которые зачастую не могут найти работу после получения блестящего образования… В то же время, как заметил один из преподавателей, «над этими стенами всегда витал дух отщепенчества». Отщепенчество, на мой взгляд, – признак искусства в целом и поэзии в особенности.

- Становление молодого литератора – это, помимо, собственно, работоспособности и таланта, ещё и вклад учителей. Они не всегда на виду, но без знаний, ими переданных, не состоялось бы многих талантливых писателей… Разделяешь позицию?

- Разделяю полностью. Более того, придерживаюсь мнения, что нет людей плохих и хороших, есть учителя. А «не всегда на виду» - хотелось бы особенно подчеркнуть в твоём вопросе. Имена одних громко звучат, удостаиваются различных премий, а другие скромно ведут семинар два часа в неделю, разъясняя молодым авторам сущность литературы, ошибки и плюсы их текстов, - причём на голом энтузиазме (и за маленькую зарплату). Деятельность вторых в контексте незамеченности их педагогической деятельности предстаёт почти героическим подвигом. Таковы преподающие в Литинституте Сергей Арутюнов, Галина Седых, Инна Ростовцева…
С учителями мне всю жизнь везло. Вспоминаю с благодарностью занятия Татьяны Александровны Сотниковой (её-то уж недооценённой никак не назовёшь: кроме того, что беллетрист и автор многотиражных романов, по которым снимаются сериалы, она – доцент кафедры художественного перевода и ведущая творческих студий в Лицее). На этих студиях я узнал, что такое живой и дискуссионный разбор художественного произведения, впервые выступил с публичным чтением своих стихов и услышал мнение о «поиске индивидуального лица в поэзии…» В то время – оды – занятия по основам литературного мастерства вела Ольга Анатольевна Тузова (Нечаева) – поэт, выпускница Литинститута, участник объединения «Алконост» и настоящий мастер своего дела, отличный критик. Мне сильно помогли её профессиональные рецензии на мои творческие этюды. То, что она сейчас не преподаёт, считаю большой потерей для Лита, как и уход Жанны Анатольевны Голенко, - умной, по-хорошему въедливой соведущей семинара критики, которая не только прекрасно разбирала тексты, но и способствовала погружению студентов в современный контекст.
Больше всего мне дали семинары Сергея Сергеевича Арутюнова. Это не только блестящий, мудрый педагог, тонко чувствующий поэтическое слово, но и талантливый психолог. Меня всегда удивляло в нём умение максимально объективировать свою позицию, даже если написанное ему не близко, но в то же время он видит способности и перспективы автора. Обсуждения на арутюновском семинаре – именно готовясь к ним, я написал большинство своих рецензий – оказались для меня неоценимы в смысле работы с текстами и честной, неангажированной критики. Арутюнов, словно Гумилёв в «Звучащей раковине» по словам Шкловского, «делает из плохих поэтов хороших». Я благодарен Полине Константиновне Рожновой, чью литературную студию при Некрасовской библиотеке когда-то посещал: именно с её подачи вышла моя первая книжка (ещё слабая, сырая, которую не хочется сейчас афишировать, но ставшая для меня важным этапом), а Борис Лукин написал предисловие к ней. С подачи Рожновой и Лукина появилась в 2008-м моя первая подборка в «Литературной газете», где тогда работал Борис Иванович… С теплотой вспоминаю семинары Олеси Николаевой, Андрея Василевского, Евгения Рейна, студию Игоря Болычева «Кипарисовый ларец» при Лите, студию Елены Исаевой «Коровий брод» в МГТУ имени Баумана… А ещё семинары Евгении Вежлян и Дмитрия Веденяпина в Институте журналистики и литературного творчества, Игоря Олеговича Шайтанова в «Липках» и Андрея Немзера в ЦДЛ… Каждый из перечисленных педагогов в разное время обновлял моё представление и о литературе, и о моих текстах. На некоторые из этих семинаров продолжаю ходить и сейчас: окончание института – всего лишь биографическая веха, довольно условная, а вход на занятия всегда открыт. Век живи – век учись.


- Жизнь в творческой среде благостна и благодатна. Хотя бы бездонностью знаний, откуда ты можешь черпать без устали. Но, думаю, встречи с писателями, ставшими при жизни легендарными, дают не меньше, а то и больше… Расскажи о тех, с кем столкнула судьба в Лите и за его пределами.

- Жизнь в творческой среде – это ещё и зависть, «местничество», недружелюбная полемика. Всё это за шесть лет ежедневного изучения литпроцесса, - срок сравнительно малый, - я видел вдоволь. Но твой вопрос о другом.
В разное время мне посчастливилось разговаривать о своих стихах с Бахытом Кенжеевым, Юрием Кублановским (к последнему мы ездили с группой коллег на дачу в Переделкино для интервью, опубликованного потом в «Литературной России»), Евгением Рейном… Все эти моменты считаю подарками судьбы. Отдельно хочется рассказать о коротком общении с Юнной Мориц.
25 мая 2010 года я был на одной из редких встреч её с читателями – в Лите, на семинаре Геннадия Красникова. С какого-то момента стал записывать её хлёсткие, афористичные, а то и едкие высказывания. После встречи, затаив дыхание, дал Юнне Петровне свою подборку с просьбой об отзыве. На ответ не надеялся. И вдруг – мне позвонил её муж, сказав, что передаст письмо от неё (не привычный уже мэйл, а настоящее, напечатанное на листке бумаги). В таком способе получения письма мне виделось что-то необыкновенное, какая-то романтическая таинственность… Мы встретились 5 июня, прямо в мой день рождения, в 12 ночи у метро (так получилось, что это время подошло и мне, и ему). Письмо до сих пор храню как драгоценную реликвию. Юнна Петровна назвала мои стихи «калейдоскопом замечательных, талантливых строк» (что выглядело для меня незаслуженным, но приятным комплиментом), покритиковала за «русское смертолюбие» и сказала, что даже если «мировое экспертное сообщество» награждает русское смертолюбие орденами всяких подвязок и прочей звездучестью, Вы достойны более драгоценной награды - Жизни, от которой поэзия Ваша воплотится в живую речь».
Очень рад общению с Кириллом Владимировичем Ковальджи, чья поддержка со мной вот уже несколько лет, со времён первых Совещаний молодых писателей в ЦДЛ. Он вёл семинары поэзии с Лолой Звонарёвой, доктором исторических наук, литературоведом, умным, тактичным, доброжелательным критиком. Легендарна Мариэтта Омаровна Чудакова, которая ведёт в Лите спецкурс по проблемам 20-х-30-х годов и чьи лекции для меня незабываемы; Игорь Леонидович Волгин, ведомую которым студию «Луч», существующую около 70 (!) лет, посещаю и по сей день. Не забыть Станислава Стефановича Лесневского, который вёл у нас спецкурс «Художественный мир Блока» и с которым мы исходили все музеи, связанные с Серебряным веком… Этот известный в советское время литературовед, а ныне – главный редактор издательства «Прогресс-плеяда», когда-то собственноручно перевёз знаменитый блоковский колдовской камень-«валун» в Шахматово и приложил много сил для восстановления усадьбы поэта. У Лесневского существует традиция – на каждом семинаре дарить студентам массу книг, в основном по Серебряному веку. Всё это преданные «домочадцы литературы» (выражение Тынянова), беззаветно служащие ей десятилетиями… Мне жаль молодых литераторов, которые лишились радости общения с ними, ведь мы – возможно, последнее поколение, которое их застаёт. Считаю, что не перенять хотя бы частичку их опыта – большое упущение.

- Семинары или студии – что важнее? Или тут главенствует роль наставника?

- Как назвать предмет – нет особой разницы, от этого его суть не изменится. Безусловно, важно, какого масштаба личность будет вести занятия – седой ли мэтр, уставший от всего, молодой энтузиаст с достаточным опытом за плечами, кто-то другой… Представители второй категории, как показывает практика, могут дать начинающим не меньше, чем именитые преподаватели, но не всегда готовы служить литературе бескорыстно.

- Борис, переходя к поэзии, начнём с элементарного, но, в то же время, самого сложного и определяющего – что для тебя поэзия?

- Дать точный ответ на этот вопрос - всё равно что попытаться определить сущность любви. Можно найти научные дефиниции, но вряд ли они позволят приблизиться хоть на йоту к истинному пониманию вопроса. Мне близки разные определения: и кольриджевское - «лучшие слова в лучшем порядке», и Бродского о «высшей форме существования языка», и слова Геннадия Русакова: «Поэзия – дело мужское, кровавое»… Для меня это, надеюсь, не хобби, а дело всей жизни, да не прозвучит это пафосно. В периоды разочарований в своём деле стихи не отпускали, «прорываясь» даже спустя длительные периоды молчания. А критика помогает увидеть не только чужие ошибки, но и плюсы, и, кроме того, я вижу в этом своеобразное «служение» поэзии: мне очень важно поддерживать её в период маргинализации и полузабытости, важно напоминать читателям о присутствии талантливых коллег, зачастую недооценённых, - именно поэтому я стараюсь выбирать не слишком замеченные, но значимые имена для своих рецензий. Хотя знаю, что для критика более продуктивна другая стратегия – писать о фигурах резонансных.
Не хотел бы, однако, чтобы со мной произошла инверсия, - из поэта в критика: сам я в первую очередь ощущаю в себе поэтическое призвание, и частота появлений в печати того-другого – не в счёт. Относительно поэзии скажу только, что сейчас (по сравнению, например, с ранними институтскими годами) считаю всё более прикладной роль рифмы и выточенность размеров. В последних стихах, напротив, стараюсь стремиться к отсутствию ритмической инерции, большей свободе. Гораздо важнее, чем пресловутая «версификация» - дело техники – для меня то, что условно можно обозначить как некую «чудинку» или «сумасшедшинку», присутствие энергии растравы. Так что поэзия – это ещё и род душевной болезни, если угодно, противостоящий для меня всему нормативному и «обыденному». Наличие этой «сумасшедшинки» - или, напротив, её отсутствие - я могу почти всегда интуитивно определить в тексте, и, если она есть, готов простить и отсутствие индивидуального голоса, и технические погрешности, - при том, что всё это тоже немаловажно учитывать. Если её нет – для меня вообще бессмысленно говорить о стихотворении. Поэт, как говорила Ахматова, величина постоянная. Для меня поэзия – понятие не оценочное, а нечто изначально данное (и отделяемое от «стихов» в их формальном понимании). Стихи могут быть любыми, а присутствует ли в них поэзия – вопрос отдельный. И только потом начинают проступать категории вроде «плохой-хороший», разговоры об особенностях техники, приращении смысла, стилевой манере и прочем…

- Скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Чьи книги сейчас лежат на твоём столе и – если взять глобальнее – кто из авторов проходит с тобой через годы?

- Сейчас стараюсь пристальнее изучать критику прошлого, преимущественно формалистов: Тынянова, Шкловского, их последовательницу Лидию Гинзбург. «Записные книжки» последней – чудо! Такая бездна смысла, хочется выписывать из книг точные психологические и жизненные наблюдения.
Иногда испытываю желание заново поучиться в Лите и читать в два-три раза больше, чем раньше, причём присовокупив к этому сегодняшнее неплохое знание современной литературы. В своём возрасте я здраво отдаю себе отчёт, что многие возможности для меня упущены: в институте я уделял больше внимания поэзии, в основном нынешней, и что-то упускал из виду. А самообразование не помогает всё наверстать. Но ни о чём не жалею: такое пристальное внимание к текстам своих коллег помогло мне выработать, надеюсь, более-менее объективные суждения о поэзии и научиться разделять художественную ценность и критерии личного вкуса. Вопрос об особенностях текста, его сильных и слабых сторонах для меня намного важнее, чем противостояние литературных группировок и «лагерей». Хотя мне ближе, условно говоря, «либералы», в поле моего внимания могут попасть совершенно разновекторные авторы: меня в равной степени интересует то, что делают и такие традиционалисты, как Геннадий Русаков, Нина Краснова или Лариса Миллер, и последователи «авангардной» и постмодернистской традиции – к примеру, Алексей Порвин, Анастасия Афанасьева, Николай Звягинцев… Лишь бы это было талантливо и «светилась» та самая поэтическая искра. Оценивая текст, я почти всегда стараюсь понять его эстетическую значимость независимо от того, близко мне или нет написанное.
В прозе я – скорее «вкусово» ориентированный читатель. Из современных авторов интересны Татьяна Толстая (великолепный стилист, недавно с упоением прочитал её сборник рассказов «Река»), Марина Москвина, Роман Сенчин, питерский прозаик Роман Всеволодов… То есть – то, что можно отнести, по условному определению Сергея Чупринина, к «миддл-литературе», сочетающей художественную ценность и смысловую внятность, стиль и занимательность.
Из классики – произведения Уильяма Сомерсета Моэма идут со мной рука об руку всю жизнь. «Луна и грош», «Незнакомец в Париже», «Бремя страстей человеческих»… Рассказы Шукшина и Платонова всегда понуждали становиться лучше. Когда-то моё творческое сознание сильно изменили два поэта – Татьяна Бек (она, как верно заметил учившийся у неё Сергей Арутюнов, - наша «литературная бабка», и я очень ценю эту преемственность, а её стихи люблю независимо от оной, просто так) и Борис Рыжий.
  Меня можно упрекнуть в незнании каких-то классических текстов (как писал Гандлевский в одном из эссе, «читать лучше вовремя. Только стыд не позволяет мне привести здесь длинный перечень всего, что прочесть следовало, а я не прочёл в срок и уже вряд ли прочту, а если и прочту, то движимый не любопытством, а стыдом: литератор, как-никак»). Но литературную периодику я стараюсь штудировать всю, без остатка, - при этом обращая наибольшее внимание на критику.

- Самоидентификация в поэзии, поиск голоса и звучания – процесс сложный, а порой и неосуществимый окончательно. Меж тем в поэтическом пространстве множество авторов, стилей и течений. Чтобы не заблудиться в этом многообразии, выделим условно два направления – поэзия прикладная, и поэзия – двигатель прогресса. Полагаю, что и та, и другая – нужны. Первая хоть как-то поддерживает интерес читателя (при этом, правда, удручает зачастую очень низкий её уровень), вторая интересна скорее «профессионалам»… И обе двигаются в направлении друг от друга. Не пришло ли время объединять их в единый вектор?

- Не нужно их объединять. И даже если бы это было возможным, рычаги для «объединения» - точно не в наших руках… Полагаю также, что «прикладная поэзия» - оксюморон. Поэзия, в конечном итоге, всегда была уделом избранных, элитарным делом. Если в советское время она брала на себя большие смысловые полномочия, чем сейчас, то только потому, что выполняла зачастую несвойственные ей функции отсутствующей фактически публицистики, журналистики… Сейчас, слава Богу, поэзия может обратиться к своему истинному призванию – говорить от имени человека и о человеке. А делать это можно (что и замечательно!) разными способами, зависящими от личности автора. «Язык поэзии – язык трудный», об этом ещё Шкловский писал. Мне близко также высказывание Дмитрия Бака: «Поэзия – это право на сложный язык»… Если говорить о «миддл-поэзии», - Мария Ватутина, Иван Волков, Елена Исаева, - вполне ясной и при этом не теряющей своих художественных достоинств, - то эту ветвь я принимаю и поддерживаю. Но не считаю её единственно возможной. И уж точно не рекомендую «примешивать» к этой линии круг всем известных медийных лиц, версификаторов, спекулирующих на непонимании «простым» читателем истинных задач поэзии и её разнообразия.
В конце концов, думаю я, поэта по-настоящему может понять лишь коллега по перу, но и то – отчасти. Непрофессионал способен уловить смысловую подоплёку, отреагировать на «слова-маркеры», о которых хорошо писал Фёдор Сваровский в эссе «Встречи с неподготовленными читателями» на сайте «Новости литературы», анализируя свой опыт встреч с представителями этой категории.

- В январском номере «Знамени», в дискуссионном клубе, речь зашла о читателе – птице, упорхнувшей в 90-е и пока не вернувшейся, не надышавшейся свободы. Или задохнувшейся в мешанине огромного всепоглощающего вала массовой культуры, детективов, ток-шоу, домов-2, форумов и прочего. Интересную мысль высказал Андрей Василевский: «Функцию поэзии в современном обществе играет песня. Это и та самая презираемая попса, это и рок, и блюз, и рэп, и бардовская/авторская песня. Люди, ориентирующиеся на те или иные сегменты песенной культуры, — это колоссальная аудитория». Мне это кажется определяющим в отношении поиска читателя. Где бы его пытался отыскать ты?

- Как говорится в приведённом в той же дискуссии интересном стихотворении Ивана Волкова: «Кто сказал, что читателя нет? / Есть, он ищет укромное место, / Где его не растопчет расцвет/Элитарного et tout les reste а…» Другой вопрос – песня выполняет всё-таки «функцию поэзии»? То есть становится её заместителем, симулякром? Но это не говорит об их тождественности. Если же брать во внимание поэзию «профессиональную», то ситуация, сложившаяся вокруг неё, видится мне грустной, но отчасти справедливой. Варианты изменения ситуации – либо вмешательство государства (и, как следствие, диктат с его стороны), либо сознательное опрощение самих поэтов, игра в поддавки. И то, и другое, как ты понимаешь, для поэзии губительно. Кроме того, я думаю, что любая насильственная популяризация поэзии так или иначе ведёт к снижению её сакрального статуса. Поэтому пусть уж написанное пером, а не паркеровской ручкой будет предназначаться для интересующихся и самих творцов. Остаётся только  объяснять какие-то вещи желающим – людям не обязательно пишущим, но внимательным, чутким, стремящимся постичь магическую основу этого искусства. И роль Литинститута, как и компетентных литературных студий, тут, на мой взгляд, незаменима.


- Поэзия без критики не существует, равно как и критика без поэзии. Переходя с одной платформы на другую, займёмся и тем, и другим. Уж коли ты выступаешь в прессе чаще как критик, предлагаю тебе сходу сделать краткий анализ двух стихотворений. Одно пусть будет традиционно-прикладным, второе – в свободной форме. Чтобы не углубляться в дебри, предлагаю воспользоваться заветами дедушки Фрейда – похвалить и поругать. Выдели  кратко плюсы и минусы каждого текста.

*   *   *
Ныряешь в ночь, в темнеющий пролёт.
Вслед не гляжу, иначе – не вернуться.
Ночная улица тебя не отдаёт,
лучи перерезая солнцу.
Я в детстве часто солнце рисовал,
сейчас мне кажется, что за его лучами
твой чуткий взгляд меня оберегал,
подсказывал себя найти вначале.
…Что там, внутри светящихся зрачков?
Не то ли счастье,
то ли просто чайная
располагает. Этот разговор –
он больше долгожданный, чем случайный.
И если я сейчас хочу молчать –
лишь потому, что ты – моё открытие.
Мне так тепло… но, знаешь, мятный чай
успел остыть на краешке улыбки.
…И всё казалось донельзя простым,
но, отпуская в ночь, я вдруг подумал,
что солнце в детстве рисовала ты,
а я был где-то в уголке рисунка.

*   *   *
вигнер что будет
экспериментатор умрёт
не показав кота
ты ждал друзья ждали
вселенная
неживой кот пьёт молоко из блюдца
живой кот ест консервы из миски
между ними мёртвый мужчина
который не жив и не мёртв
суперпозиция

- Первое стихотворение - из разряда тех приятно-банализированных, что легко слушаются на вечерах и имеют успех у аудитории. То есть - как раз образец "миддл-поэзии", о которой мы говорили выше. Видно, что оно наполнено светлым мироощущением (что не всегда хорошо). Самое удачное в нём - концовка, радующая высказанной не в лоб, довольно-таки многозначной деталью. Тут и интенция "отодвигания" себя на второй план в сравнении с любимым человеком, и аллюзии к советской передаче для детей "В каждом рисунке - солнце" (у Сергея Арутюнова есть рассказ с таким названием, по которому я когда-то писал курсовую по теоретической стилистике), и память об известной песне на стихи Ошанина... Остальное в этом стихотворении не так радует: я запутался в хронотопе - сначала "ночь", "темнеющий пролёт", кто-то куда-то убегает, затем - чайная, милый разговор... Кроме того, не оправдывают себя приёмы, явно искусственные: звукопись как самоцель - "зрачков", "чайная", "молчать"... Чувствуется тут некоторый нажим, рациональное усилие. Взгляд выхватывает небрежности вроде "не то ли - то ли" (уж либо один союз, либо другой). Понравились укороченные или, наоборот, удлиннённые строки: "лучи перерезая солнцу", "сейчас мне кажется, что за его лучами" - Ахматова, по воспоминаниям Наймана, не любила шестистопный ямб в пятистопном, видя в этом неумелость, но здесь, как мне кажется, такие вещи разрушают ритмическую инерцию. В связи со вторым стихотворением вспомнилось определение верлибра Игорем Шкляревским, сравнившим свободный стих с беглым детдомовцем, который не может определиться, с прозой он или с поэзией… Думаю, оно только выиграло бы, будучи записанным в строку: получилась бы такая рубленая, лапидарная проза, напоминающая «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова… Аутичный герой в компьютерном пространстве. Явна попытка «компьютеризировать» жизнь, перевести всё на язык виртуальных кодов. Почему бы автору ради интереса не провести стилистический эксперимент, развив эту идею? Ну вот, допустим, так: «Неживой кот пьёт молоко из блюдца. Живой кот ест консервы из миски. Между ними мёртвый мужчина, который не жив и не мёртв». Как видно, в плане мелодики оно не сильно потеряло, но осталась энергия сухих, словно бы безэмоциональных констатаций.

- Мы не раз говорили с тобой о литературной критике. В чём ты видишь основную задачу критика? Это санитар леса или лакмусовая бумажка?

-- Себя я отношу не столько к критикам, сколько к категории рецензентов и обозревателей. Аналитических статей у меня лишь несколько: мне гораздо интереснее работать с текстом конкретной книги, с её особенностями, достоинствами и недостатками, так или иначе вписанными в существующий контекст. Это мой любимый жанр. Второе по значимости – это обзор периодики, помогающий читателю сориентироваться в море современных тонких и толстых литературных журналов…
Филологическая критика мне не близка – к сожалению, она слишком часто расписывает «под хохлому» даже ничтожные тексты, опираясь на «сумму приёмов» больше, чем на эстетические достоинства. Но критику стоит уметь вовремя отодвинуть свои субъективные взгляды, если он чувствует художественную значимость текста. Именно поэтому я нередко работаю даже с не очень близкими мне, но талантливыми произведениями, - проникновение в чуждую стилистику прибавляет опыта не менее чем общение с тем, что вызывает эмоциональную сопричастность. Например, имя Гандлевского для вступительного реферата в аспирантуру (из этого имени затем уже «выросла» тема кандидатской диссертации) было выбрано не случайно: мне важно было разобраться в причинах изначального отторжения по отношению к этому, безусловно, значимому поэту. Постепенно пришло понимание – и причин, и различий во взглядах, и его роли в истории литературы. Что касается функции «санитара леса», то она должна присутствовать, но скорее – не в смысле «ликвидации», намеренного замалчивания или отодвигания локтями, а эстетического отбора – одной из важнейших задач критики.

- Слово – материал подвижный, а мысль и того пуще. Наверняка, давая определение тому или иному процессу, осуждая или восхваляя что-либо, позднее, ты менял своё мнение… Признаёшь, что не везде был прав?

- Как человек склонный к самоедству, часто анализирую свои неудачи. Однако чувство сожаления считаю неконструктивным: гораздо важнее опыт – как известно, «сын ошибок трудных», - заключающийся в набивании шишек, в совершении ошибок, их переосмыслении: только таким путём достигается и адекватное понимание ситуации (при условии достаточно вменяемой оценки событий), и истинный профессионализм. Мне отчасти повредило то, что я вступил на литературную стезю совсем молодым человеком со всей свойственной молодости торопливостью, некоторой наивностью. Но, как писала Ольга Берггольц, - «и так, чтоб в прошлом бы ни слова, /ни стона бы не зачеркнуть»… То время, за которое я стремился как можно больше напечататься, я, если бы случилось заново «пройти весь путь», посвятил бы более внимательному изучению наследия прошлого. С возрастом приходит и более чуткое понимание и людей, и некоторых институций, и явлений, осуждавшихся прежде и оказавшихся на деле не такими уж вредоносными. «Ты молод и свиреп, но знай, что будешь/ Нежней, чем грусть, и ласковей, чем рожь. / И то, что ныне беспощадно судишь, / Ты пощадишь, помилуешь, спасёшь!» (Юнна Мориц). Когда-то Жанна Анатольевна Голенко после обсуждения на семинаре критики мудро предостерегла: «Вы – молодой, креативный поэт, вам ещё выбирать, с кем дружить… Поссориться в нашем деле очень легко, а помириться практически невозможно». Но смысл любых высказываний, даже самых верных, опять-таки возможно постичь только на собственном опыте.
Есть у меня и статьи, и записи, многие из которых по пересмотру спустя годы кажутся не такими уж актуальными. К примеру, однажды после депрессии близкого человека, невозможности помочь и обусловленного этим чувства досады зашёл в Журнальный Зал и прочитал в «Новой Юности» талантливые стихи советской – и шире, русской – поэтессы, божественно-ясные, на тот момент совершенно мне не созвучные, в которых мне почудилась нота нравоучительности, как мол, нужно быть счастливым. Погорячившись, накатал в Живом Журнале пост о «садово-дачной поэзии», не выходящей за пределы переделкинского дома, поучающей, как жить, и не приносящей истинной помощи… Сейчас хорошо понимаю, как были уязвимы мои теоретические выкладки. Потом узнал от общего знакомого моего и той поэтессы, что эти обманчиво-счастливые стихи вызваны тяжёлым опытом преодоления душевной боли, депрессиями, побуждающими, вероятно, к некоторому аутотренингу… Не передать, как было стыдно. Постинг я стёр тем же вечером. А потом мои слова через этого знакомого дошли и до поэтессы, которая передала мне книгу с вопросом: «А он точно будет её читать?» О поэтессе я написал статью, - главным образом чтобы разобраться в собственных чувствах, выяснить (прежде всего для себя) феноменологию изначального раздражения (всё-таки нет дыма без огня, и своей интуиции я верю), и поговорить о достоинствах замечательных стихов, которые – даже в порыве эмоций я это подсознательно понимал! – того заслуживают. Излишняя эмоциональность вредит и в творчестве, и в жизни.

- Меня заботит и такой момент – критика сегодня всё больше скатывается к комплиментарным рецензиям. Или поверхностным обзорам. Есть ли в этом отражение литпроцесса и, может быть, и впрямь стоит честно писать лишь хорошие статьи о понравившихся книгах?

- Слово «комплиментарный» мне кажется не совсем точным: критическое произведение должно быть достаточно глубоким и неоднозначным, чтобы не скатываться ни в откровенную похвальбу, ни в ругань. А положительное суждение о тексте – не обязательно комплиментарное, так же как и отрицательная оценочность не исключает хладнокровия и не подразумевает неприязни. Момент так называемой «профессиональной этики» не должен переходить в излишний плюрализм: даже если явление имеет негативный вес не только в твоих глазах (признанность, репутация – отнюдь не показатель уровня текстов), всегда должна быть попытка взгляда с иного ракурса. Репутационный вопрос для меня вообще малозначим. Я стараюсь выбирать значимые объекты для анализа, при этом словно бы отстраняясь и учитывая возможность другого взгляда, но, как правило, обозначая и недостатки: совершенных книг не бывает, как и ничего идеального в мире. По этому поводу мы уже довольно долго дискутируем с критиком Эмилем Сокольским: он считает, что если книга в целом хороша, то незначительные минусы стоит обойти вниманием, чтобы они не затмили главного. В моём стремлении сказать об этих недостатках (что отнюдь не является сознательным выискиванием их в тексте!) он видит следы литинститутской семинарской работы, когда непременно присутствует указание на ошибки и видение, обозначение перспективы. Последнее для меня тоже важно и, как правило, занимает отдельное место в моих рецензиях. Если это след семинарского обучения – возможность не только проследить путь стиха, но и дальнейший вектор движения – то я этому рад.

- Помимо центральных журналов и газет, ты активно публикуешься в региональных, к примеру, в выходящей в Тверской области «Литературной гостиной» или – пензенской «Суре». Тебе важен периферийный читатель? Или важна сама возможность высказаться?

- Мне важен читатель вообще. В основном это касается критики, теряющей без читателя свой смысл. Что касается стихов, с годами всё больше прихожу к мысли, что они, напротив, – дело одинокое, самоценное независимо от признания и публикации, и оценить их полностью невозможно. А регулярного появления в печати критических материалов для меня – в профессиональном отношении – вполне достаточно. Если говорить о периферийных изданиях, то опубликоваться там, как правило, предлагают сами редактора, и я этому только рад.
Тут есть и другой аспект: такие печатные органы, как «Литературная гостиная», возглавляемые самоотверженными подвижниками, я считаю необходимым поддерживать. Ибо именно они зачастую отражают истинное положение вещей – повествуя не только о региональной литературной жизни и будучи противовесом околосоюзописательской графомании, которая, к сожалению, представляет искажённую картину творческой среды того или иного региона. Мне вообще кажется важным защищать маргинальные институции, заслуживающие того, и дело это более благородное, чем печатать собственные стихи. А «периферийность» или «столичность» условна. Провинциализм, как известно, не географическое понятие: екатеринбургский журнал «Урал» или саратовская «Волга» - гораздо более «столичны» (если понимать под этим сомнительным словом выверенность эстетического отбора), чем множество выходящих в Москве самодеятельных альманахов.

- Завершая беседу, хочу затронуть и ещё один культурный штамп. Говорят, что писатель – это 90 процентов биографии и только 10 процентов таланта. Мы, конечно, не математики, но какой процент ты отвёл бы под талант? И вообще – талант – он бывает? Или за всё отвечает адский труд?

- Не согласен с приведённой фразой. Как и с известным высказыванием Жюля Ренара: «Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста». На мой взгляд, талант – это нечто данное, а умение им правильно распорядиться зависит и от личностных обстоятельств, и от способностей и желания самого человека. В России почему-то принято губить свой талант: пропивать или оставаться на том же уровне без развития, а подчас и хоронить, зарывая в землю. Но социальный успех не равен профессиональному: человек заурядных способностей может добиться большего в смысле известности. Как писал Евтушенко, «Когда порою, без толку стараясь, / Всё дело бесталанностью губя, / Идёт на бой за правду бесталанность, - / Талантливость, мне стыдно за тебя». А истинное может пройти незамеченным, и чаще всего так и бывает. Мне ближе пример с изначально данным талантом, который развивается за счёт труда, железной накачки мускулов, терпения и веры в успех. Как говорит один из преподавателей Литинститута, «научить таланту нельзя, помочь таланту можно». Я бы добавил – и необходимо.

Беседовал
Владимир Коркунов