О возвращении назад

Для «взрослых» мысли о детстве часто влекут обращение к теме возвращения. Не в «детство», даже счастливое, а в место, где оно случилось. На родину. Эти радостные тропинки детства, там — шалаши на ветвях, выстрелы с монитора, флаги на башнях и так далее.

Теперь там живут родители, а ты из этого города уехал. Часто ведь бывает: где хорошо быть ребёнком, там часто не хорошо быть «молодым человеком» (что это за самость такая, вообще — «молодой человек», м/ч? между заготовкой человека и чем-то стоящим, «будущее становящееся» — потому хочется всего и сразу, а там и магазинов-то нет!) — так вот туда можно вернуться, приехать. Ну, ненадолго.

Ну, конечно, воспоминания. Ну, разные. Всё как в книгах: общий опыт! Вот и повод убедиться — на новом материале ещё раз: жизнь происходит сама собой, и что она такое? Старение, упрощение, исчерпание. Вот здесь-то они живут, те, кто не уехал. «Ну а то, что, по слухам тебя ждала — не найти никак, ибо всем дала» (Бродский). Вот здесь они выстраивают свои жизни — кажется, что твоя, «там», посерьезней и по-настоящей (заметь себе, так про тебя же кажется и тому, кто уехал ещё дальше, чистый труд/работа/эффект пространства), любови и работы свои — ты, вернувшись, видишь и слышишь их. В этом кругу ты и свой, и чужой одновременно. Обнаруживаешь границу внутри себя, примерно так, как обнаруживают её те, кто вернулся домой, отпутешествовав в земли иные; но — не так же. Потому что в то же самое мгновение, как ты открываешь рот чтобы проговорить этот эффект расстояния (и близки, и далеки беспросветно стволы разошедшихся жизней) — понимаешь, что в некотором смысле никуда не уезжал. Этот эффект стоит отметить/заметить. Мгновенный, он не имеет отношения к какой-либо «ностальгии».

…И вот он, городок. Что-то изменилось, особенно на улицах где не был лет пятнадцать (с детства, да): площадку заменили стройплощадкой, любимая качель небесного цвета во что-то безобразно перекрашена, река обмелела, парк засрали. Это невесёлый перечень… А в то же время: улица твоя наконец освещена (жёлтым санкт-петербургским светом), пляж обустроили, и на реке движение. И хорошо, и плохо. Что-то поменялось, что-то не поменялось вовсе.

Останавливаешься во время прогулки на «той» площадке, именно чтобы остановиться и присесть. Посмотри на этот вот — случайно «твой», хотя один из миллионов (да ведь и ты один из легионов) — дворик — внимательно.

Такое возвращение — это игра. В первую очередь со временем (а не с пространством, которое — это интересно — совершенно теряет самостоятельность, когда в какой-то его точке садишься на лавочку всмотреться в то, что и так сто раз видел). Ну да, случился, считай — закончился — в каждый данный момент времени можно делать «отбивку» — период жизни твоей; а это был и целый период в истории страны! Она через городскую историю «вложилась» в это место знаками и изменениями (слоями). И эти знаки отложения вложения бросаются в глаза. И одновременно: что-то абсолютно не изменилось, пребывая каким же, каким запомнилось; ну что такое десять или двадцать лет?

И вот, смотришь: люди здесь — и везде, но тут само место располагает думать об этом — живут в тех же квартирах, где родились их родители; и уже их дети обживают дворы детства своих родителей; а там всё те же, допустим, качели (ну, перекрашенные). Тропинки в лесу превращаются в автомобильные колеи, но ведут туда же, обходят тот же овраг; изгиб деревенской улицы превращается в изгиб городского переулка (впрочем, если месту повезло не пережить нашествие какого-нибудь архитектурного большевика — это опасливая мысль из твоего уже «взрослого» опыта; а ведь без неё можно порадоваться этому изгибу). Что-то меняется медленнее другого, или выживает, не меняясь.

И так и вся жизнь, думаешь ты: так, а во скольких временах мы живём? Минимум в трёх; дворик — тоже.

Вот, время календарных изменений, толкотни всех этих повседневных происшествий, считая сюда крупные (защита диплома, например, или важное признание). В этом времени связи событий и состояний — причинные и последовательные. Они понятны любому постороннему, если он достаточно внимателен (впрочем, таких внимательных всегда недостаточно). И есть — другое время, в котором связи крест-накрест, там переход от детства к юности и потом к зрелости обратим (если что-то сделал однажды, то и потом можешь это сделать), а события — причины самих себя, и в каждый момент — всё (накопленное) остаётся «здесь» и обозримо, но в разных сочетаниях, так что жизнь во втором времени — переход из некой комнаты (одни настроения и задачи) в другую комнату (другие настроения и задачи), которая, правда, встроена в третью комнату (третьи настроения и задачи), и дверей между ними нет, если сам по болезни головы (или по рыцарскому обету, о чём нет речи) не выстроишь её; так что ничего особенного в твоей жизни не происходит, это как бы всё ещё один дом, и ты, сидящий в этом дворике, — тот же, кто сидел в нём «тогда», но только он в другой комнате твоей жизни. Просто потому, что тогда ты ни о чём не думал.

А что ты делал-то тогда? нерадостно любил?! — значит, это была комната несчастной любви, и ведь всегда она тут, за портьерой…

«Твой» дворик: его событийно перестраивают и обновляют, но это можно отмотать, или не увидеть, и вот — то неотменяемое сочетание домов, контура улицы и цвета неба, которое делало его «таким» тогда, делает теперь и будет сохраняться, как будто вообще ничего не происходит. А история — как утренняя роса. От неё коррозируют железные трубы детской площадки, но она в точном смысле слова — процесс внешний. Это лишь то, что происходит с поверхностью. Трубы-то, в конце концов, заменяемы; дворик — пребывает здесь, он неповторим.

Но его можно убить (снести бульдозерами); тогда с детством, подвешенным здесь теперь для тебя навсегда — что-то тоже случится? Что? Пространство оторвётся от памяти и заживёт своей жизнью, так что вернуться станет некуда?

И тебя можно убить; и это третье время твоей жизни. Оно по структуре своей очень простое: всего лишь черта, взмах от рождения в направлении (у всех — скорой) смерти. Так просто… и это более всего сродняет с миром. Просто — у тебя есть тело, оно потом умрёт. Что более уязвимо — деталь городского рельефа или вписанный в него вырастающий житель? По двору бегает сын давно умершего здесь человека; но наши города порой умирают, а мы ничего так себе, продолжаем жить, иногда на других континентах.

С отдельной высокой точки их уже не различить. Лишь ты и он. И детство от зрелости оттуда же — тоже не различимы, как соседние комнаты внутри панельного дома с одинаковыми окнами, наблюдаемого издалека; это просто тобой — твоим телом и твоим обжившим его двором — время осваивается в пространствах – и это, надо же, весело, привет И.А. Бродскому.