Эмиль Сокольский

НЕУХОДЯЩИЙ СВЕТ ЗИНАИДЫ МИРКИНОЙ


Эти стихи воздействуют на меня мгновенно. В чем выражается воздействие?
С первых же строк на душу нисходит тишина; а последние уже читаются в совершенном внутреннем покое; другое, третье стихотворение — и радость освобождения от всяческого сора, который, хочешь не хочешь, заносит в нас житейская суета, бьет через край, — радость спокойная, полнокровная, просветленная. Такое состояние точно передала сама Зинаида Миркина:

И наконец-то все замолкло.
Как будто то, что вкривь да вкось
Блуждало где-то долго-долго,
Внезапно в сердце собралось.
И стало сердце вновь единым,
Как над деревьями закат.
И все нашлось в его глубинах,
Как будто не было утрат.

Ее поэзия — поэзия обретений, но — «как будто не было утрат». Большое несчастье постигло поэта уже в ранней молодости. Перед защитой диплома на филологическом факультете МГУ Миркину разбил паралич; пять лет она провела в неподвижности. Крепкий дух и сила воли победили болезнь. Обрела Миркина — гармоничный и светлый мир. Мир, который вошел в стихи, который — стал стихами. «Без боли не дойти до Бога, / Без боли — запертая грудь», написала она спустя много лет.
Воспринимать жизнь как чудо может только человек ясного духовного зрения и душевной чистоты, не замкнувшийся на себе, на своих желаниях и страстях, напротив: открытый миру, чувствующий себя родственным каждой травинке, каждой душе, каждой звезде, частью мира, частью Вселенной. Человек, принимающий жизнь как целое — «объяв весь мир без разделения», — и прекрасное, и безобразное. Готовый противостоять уродливому, разрушительному, опираясь на свои духовные силы, которые, не устает подчеркивать поэт, неисчерпаемы: нужно только «доглядеть страшную, граничащую с кошмарами очевидность до стройности и великой гармонии невидимого очам внутреннего мира» (из эссе о Рильке «Невидимый собор»; кстати, переводы Миркиной из австрийского классика относят к высшим достижениям отечественной переводческой школы). Дух — всесилен, при постоянной уязвимости физической; дух — вечен, земное, физическое — смертно. Потому и главное, что необходимо уметь — «нащупать дно средь бездны плача, / В кромешной тьме увидеть свет»; идти к свету — и ничего не бояться, смотреть только на свет:

О, только лишь не оглянись
На боль, на гибнущую жизнь,
На то, что, воздух нам дробя,
Нас тянет вниз. Не на себя
Гляди, а лишь туда, где Бог
Творящий пламень свой зажег.
В пылающую эту высь
Иди сквозь ад. Не оглянись!

«Видеть», «идти на свет» — основная мысль поэзии Зинаиды Миркиной. А видеть мир можно только если не заслоняешь его собой, понять мир можно только если не окунаешься в его круговерть, — но смотришь со стороны, не стараясь навязывать свои условия, тем более переделывать. Если воспринимаешь мир в его всецелости, если не мечтаешь отделить от целого удобный кусочек, желая только одного — исполнения собственных желаний. Если стремишься ощутить красоту в себе, воссоединиться с миром, чтобы вместе с поэтом сказать: «Я каждый день рождаюсь вновь»: ведь любовь не стареет, «для Духа нету «от» и «до», а смерть — «Она придет тогда лишь, / Когда уже не станет сил / Рождаться».
Все стихотворения Зинаиды Миркиной — разговор с Богом, ее присутствие в Боге, растворение в любви к Творцу:

Все бедствия исчезнут в одночасье,
И отойдет, потонет вся тревога.
Все, все неважно — было бы согласье
Души и Бога.
Согласье мироздания с миродержцем,
Согласье бега с осью неизменной,
Согласье каждой мысли с ритмом сердца,
Согласье сердца с ритмами Вселенной.

«Какого я племени? Веры которой?» — спрашивает себя Миркина; этот вопрос сам собой возникает и у меня. Бог, природа, тишина — вот чем полны ее стихи, и эта тема варьируется бесконечно. Православная ли она? Католичка? Буддистка? Да и важны ли «племя» и «вера»? Может быть, она «единомышленник» Николая Клюева, который настаивал на сближении религий («Об Индии в русской светелке, / Где все разноверья и толки, / Поет, как струна, карандаш», и прочее в таком духе)? «Я родом из этих бескрайних просторов, / Из этих бездонных небес», отвечает сама себе Миркина.
Да, стихам Миркиной не нужны ни вероучения, ни храм, ни даже молитва. Важнее всего для нее — цитирую поэта — «благоговейное отношение к жизни, внимание к тишине, в которой жизнь творится, истинное внимание к живому, к сердцу человека и самой земли». Это и есть ее религия; и, по Миркиной, если мы находимся в храме, единение с Богом заставляет нас забыть о стенах, нас обступающих:

Когда не замечаем сами
Себя в огромном гулком храме,
Как зачарованные дети, —
Нам Бог становится заметен.

«Где же мы? — подводит поэт итог своим стихотворным «наблюдениям», «уведя» нас из церкви. — Мы в Боге».
И все-таки какая же вера — без молитвы? Почитаемый Миркиной арабо-американский писатель, поэт, философ и художник ХХ века Джебран Халиль Джебран о молитве высказался замечательно: «Когда вы молитесь, то возноситесь ввысь, чтобы встретиться в воздухе с теми, кто молится в этот час, и с кем, кроме как в молитве, вы, может быть, никогда не встретитесь. Так что пусть ваше посещение этого невидимого храма приносит вам лишь экстаз и ощущение сладостного общения». Джебран говорит о «невидимом храме», и этот «невидимый храм», пожалуй, Зинаиде Миркиной очень понятен, органичен для ее внутреннего мира. Душа и сердце, природа и тишина — вот невидимый, нерукотворный храм. Здесь с Миркиной перекликается тот же Клюев, которого родимые ели «клятвой великой связали — / Любить Тишину-Богомать», перекликается и поэт Николай Панченко, понимающий, сколь нелегкая задача «В молчании творить молитву, / В молитве — образ тишины», когда «молитва, как молчанье, / И молчанье, как моленье»…

Молитва — это тишина.
Молитва — это ясность взгляда.
Молитва — это ни одна
Мысль больше не нарушит лада, —

пишет Миркина, и слова Джебрана — «Что есть молитва, как не расширение вас самих в живущий эфир!» — словно бы дополняет: «Молитва — это тайный лад / С собою и со всей вселенной». Т а й н ы й лад, то есть — «тихий», сокровенный, — и простой, естественный, как дыхание. Миркина однажды рассказывала: не раз приводилось ей видеть в Третьяковке церковных людей; стоя перед иконой, они читали Евангелие или Псалтирь, на икону не глядя; перекрестившись, поклонившись, уходили. Вместо того, чтобы, подобно другим верующим, в церквях, обращаться к иконе как к Богу и учить других, как правильно стоять, молиться и какие молитвы читать… Миркина выбрала для себя «тайный лад», погружение духа в безмолвие, когда «весь мир в твоей груди» и твой «внутренний простор / Распахнут, как моря».
Вспомнилось, обратился я к настоятелю церкви в Заостровье, что под Архангельском: батюшка, есть такой поэт — Зинаида Миркина; по ее религиозным стихам не поймешь, какой она веры; важно ли вам это знание? И отец Иоанн, человек литературно грамотный, ответил: главное другое — сколько в них поэзии!
Сколько поэзии в стихах Зинаиды Миркиной? Вопрос важный и… деликатный. «Не то чтобы стихи — скорее молитвы», — приходилось мне слышать. — «Монотонна…», «одно и то же…», «напрямую выражает мысль…», «в большом количестве читать трудно…»
Странно… А ведь меня ни разу не посетило сомнение в том, что стихи Миркиной — поэзия. У нее нет системы сложных образов, как у Ольги Седаковой, она не пользуется сверхдлинной строфой, как Олеся Николаева, избегает цветаевской порывистости, что заметно у Марии Аввакумовой, не увлекается верлибром, где строки могут быть сколь угодно растянуты, что в последнее время характерно для Константина Кравцова; язык прост, мысль и вправду предельно ясна. Стихи — будто и ни для кого. Они — для птиц, для травы, для деревьев, для моря, для неба… И рождаются так же, как пение птиц, шелест деревьев, шорох волн. Однако важнее то, что у стиха Миркиной, строго организованного ритмически, безукоризненная чистота тона; стих вполне соответствует тому глубинному чувству, которым поэт живет, которое для поэта — воздух, единственный способ, единственное условие существования. Тихо и протяжно поют гласные, приглушенно, еле слышно звучат мелодии Миркиной. Нет, даже не ее мелодии, — звучит сама природа: словно бы едва заметный вздох ветра сменяется покоем таким всепоглощающим, что сердце замирает в удивленном восторге. Стихотворение заканчивается, едва начавшись, — а тишина остается, хочется ее длить и длить: вот-вот нарушит, надолго прервет, поглотит мелочное житейское, окружающее со всех сторон… В тишине стихов Миркиной, тишине, которая не наступает, но — растет, набирает высоту, нарастает, — в продлении молчания (когда понимаешь, что ничего важнее, святее безмолвия быть не может), — сила их воздействия. Стихам Миркиной противопоказаны многословие (обычный объем стихотворений — восемь-шестнадцать строк), интеллектуальная нагруженность, филологическая усложненность, даже иносказания и метафоры (что, казалось бы, не может не отражаться на творчестве губительно). «На вершинах поэзии не бывает метафор», сказал Александр Межиров, а я бы его перефразировал: «На высотах Духа иносказания и метафоры не нужны». Миркина избегает «художественности», «литературности», оставляя нас наедине с языком, со звуками, с лесным покоем, с земным и небесным простором, оберегая от социальной суеты, от тяжелой усталости большого города, от механической спешки, от напряженного шума. Ее поэзия уводит нас от поэзии иной, которая ныне в чести, — вот уж, действительно, весьма однообразной при всем своем «многообразии»: ироничной, центонной, изобретательной, питающейся конкурсами, эстрадными соревнованиями, премиями. Миркина всегда остается сама собой и творит свои негромкие мотивы простейшими средствами, перемежая перекрестную рифму с парной, — а ведь только благодаря таким средствам и можно ощутить собственную безграничность, найти вход из внешнего внутрь себя самого и там, в глубине, — опору, которая и есть внутреннее духовное могущество. Пожалуй, стихи Миркиной все-таки можно уподобить молитвам — в том смысле, что чтение молитв — не работа воображения, а пребывание, соединение человека с Творцом. Воображение, культура — вторичны. Зинаида Миркина, таким образом, обращена к первоисточнику.
В верлибре такой тишины сумел достигнуть, по-моему, только Геннадий Айги. Но тишина Миркиной иная — она до дна очищает душу и переполняет благодатью. Можно еще вспомнить Ларису Миллер: ее стихи интонационно напоминают Миркину. Однако в «тишине» Миллер скрыт какой-то гул, какое-то подспудное напряжение, какое-то тревожное предчувствие; стихи ее все же держатся на грани земного и небесного, и находиться на этой грани подчас мучительно, поскольку «земное» остро напоминает о том, что мы — на этом свете гости… Впрочем, «небесное» у Миркиной опирается на «земное», она стремится к такому «росту тишины» в себе, «Чтоб тишина была живой, / Как лес с шуршащею листвой»; слушая «плеск и журчание» хвои, она стремится

Заразиться от леса покоем,
Высотою от древней сосны,
Беспредельною ширью морскою
От кипящей, гремучей волны…
Устремленностью в небо — от птицы,
Свежим духом — от вешней струи.
Боже, что ж не могли заразиться
Всем Тобою созданья Твои?

Конечно, «Тишина — не отсутствие шума, / Тишина — состоянье души», и стихи Миркиной углубляют эту мысль Инны Лиснянской: тишину необходимо слышать, и только слыша тишину, можно общаться с ней и творить ее — поэтическим словом. «Очистить мир до тишины» — такую задачу видел перед собой Айги. «Омовение тишиной» — назвала наполнение своей души бездонным покоем Зинаида Миркина. Айги создавал молчание, Миркина — превращала в стихи, преображала, утверждала как высшую, нерушимую радость, — радость, которой полнится душа даже в самое грустное время года:

Такая немощь! Где-то за порогом
Чуть плещет ветер. Ветки шелестят…
Смиренье — это единенье с Богом,
Смиренье — это бесконечный лад.
Осенний дождик, скуповатый, редкий, —
Но как под ним деревья хороши!
Сплетенье желтой, бурой, красной ветки…
Согласие пространства и души...
Ну вот и все. И ничего не требуй.
Не нарушай святую тишину.
Земля прильнула к стынущему небу,
Душа моя — к осеннему окну.

Перед такой радостью отступает даже смерть. «Жизнь после смерти — это жизнь, / Но только не в себе, а в Боге», — преодолевая скорбь, светло говорит Миркина об ушедших, тех, кому нужно «гораздо больше тишины.., гораздо более — простора, гораздо более небес».
Музыка для Зинаиды Миркиной — «путь души, идущий прямо через бездну», «раскрытие божеских объятий»; стихи — оправдание жизни, «господень вестник на земле», «тоска по раю, по собственной душе», «пропуск в вечность».

Стих — просто удостоверенье,
Что остановлено мгновенье,
И что божественный поток
Минуя сердце не протек,
А напитал его до края.

В этих строках — убежденность в том, что не «художественное творчество» должно быть главным для поэта. «Когда поэму любят больше, чем душу, искусство превращается в то самое чистилище, из которого никто не хочет в рай. Не хочет к чистому свету, не хочет к точке соединения красоты и добра… Не искусство грешно. Грешно опьянение в искусстве, кружение души вместо продвижения — внутрь и ввысь!» (из исследования о Цветаевой «Огонь и пепел»).
А что касается «похожести», «монотонности», то Зинаиду Миркину нельзя читать как «отдельные стихотворения», в нее нужно погружаться, вместе с ней совершать «омовение тишиной», духовно, душевно и сердечно просветляясь:

Пишу я мало или много
Стихов — заботиться не мне.
Мне б — только вглубь нырнуть, до Бога,
А там — что жемчуга на дне.

Свою «нехитрую песнь» поэт называет «непрерывностью бытия». Тишина Зинаиды Миркиной «расплетает» дурные мысли, «распутывает все узлы», стоит лишь вслушаться в ее стихи. Безмолвие получает имя, оно — условие того, чтобы мысли пребывали в согласии с ритмом сердца, а сердце — с ритмами Вселенной. Только так длится и длится жизнь как чудо:

Тот самый час, когда последний свет
Почти отсутствуя, еще разлит повсюду,
Как вещий шепот. Тьма и есть и нет,
И сердце молит о продленьи чуда.

И чудо в самом деле продлено.
Белеет полночь северного лета.
Моей души открытое окно
Наполнено неуходящим светом.

Зинаида Миркина не престает дарить нам чудо. Настраивать струны нашей расстроенной души. «Верность любви, которая есть наша суть», «верность внутреннему смыслу вопреки внешней бессмыслице» — это и есть ее стихи.

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера