Антиутопия: одна в трех лицах

УКУСИ СЕБЯ АНГЕЛОМ!

(П. Крусанов, «Укус ангела». – СПб, «Амфора», 2004)

Больше всего опус Крусанова похож на новеллизацию второсортной голливудской поделки: на Саратов обрушиваются летучие мыши-вампиры, под Штутгартом нибелунги и кубанские казаки режут друг другу глотки, а по сибирской тайге катится адское огненное колесо с антрацитовым глазом в центре. Смешались в кучу кони, люди, алхимики, гадалки – то ли очередной Doom, то ли похабно, на живую нитку, сшитый сиквел к «Властелину колец»… Впрочем, давайте по порядку.

Итак: Российская империя счастливо миновала октябрь 1917-го и июнь 1941-го – и теперь простирается от финских хладных скал до пламенной Колхиды и Константинополя. Все бы хорошо, но в один прекрасный день у кормила оказывается генерал Иван Некитаев по прозвищу Чума, зачатый отцом на смертном одре и укушенный ангелом в знак избранности. А Чуму хлебом не корми, дай только дисциплину хулиганить и беспорядки нарушать: пленным табасаранам самолично головы рубит, собственную сестрицу Татьяну… ну, вы понимаете, – и, Стеньке Разину на зависть, швыряет потаскушек с самолета в надлежащую волну. В общем, нехороший человек. Само собой, власть для этакого паскудника – отменный повод реализовать свои порочные наклонности. Некитаев затевает Великую войну со всем миром и готовится выпустить из преисподней Псов Гекаты, пожирающих человеческие души.

Это ежели вкратце. А есть там еще 900-летние колдуны, отчего-то названные «могами». Есть Надежда Мира, она же Клюква, бой-баба во главе орды ногайцев, каракалпаков и волосатых людоедок. Есть шведские съедобные тараканы с высоким содержанием протеина. Есть уездный предводитель дворянства, заросший древесной корой. Есть князь с сорока зубами, ртом на пузе и колесами вместо ног. И на десерт – турецкоподданный Сулейман Бендер-бей, отец известного афериста… Аффтар укуси себя ангелом!

Вся этот высоковольтная, не-влезай-убьет, бредятина щедро пересыпана затейливыми, под стать патологическому мудрствованию шизофреников рассуждениями:

«Литература – это не просто смакование созвучий и приапова игра фонетических соответствий, доводящая до обморока пуританку семантику».

«Чтобы понять Таро, нужно знать главные положения герметичных наук: алхимии, магии, каббалы и астрологии. Нужно понимать их четверичность – тетрада стихий алхимии, все эти ундины, эльфы, сильфы и гномы, все эти “йод”, “хе”, “вау”, “хе” и астрологические стороны света... Словом, четырем мастям “малого ключа” соответствуют четыре первоначала, четыре класса духов, четыре части человека, четыре апокалиптических зверя и четыре буквы имени Божества».

Читается подобная проза тяжко – еще и потому, что автор-маньерист считает своим долгом повесить на всякую фразу полтора кило кристаллов Сваровски. Кстати, это также сродни новеллизациям, – размачивать сухую сценарную корку в водопаде нескончаемых метафор и гипербол:

«Хозяйка поднесла рюмку к губам и, запрокинув голову, выпила, причем пепельная ее прическа, словно шлем Агамемнона, не шелохнулась ни единой прядкой».

«Кремлевский дворец был так огромен, что ветер, однажды залетев в него, годами метался по коридорам и залам, не в силах отыскать выход, и постепенно превращался в домашнего зверька, озорующего с оглядкой и по дозволению».

«Под дверью князя бесстыже шелушился слюдяными чешуйками высохший плевок».

Ну очень симпатичный плевок попался: жаль было мимо пройти…

Отряхнув с ушей замысловатые фиоритуры, волей-неволей недоумеваешь: во имя чего изваял мужик нетленку аж в 65000 слов? Все, что автор имел сказать, давным-давно сказано. И сказано не в пример лучше. Ежели кому хочется исторических фантасмагорий – читайте «Елку в Кремле»: Иртеньев в 176 словах поведал вдесятеро больше, чем Крусанов в 65000. Ежели интересуетесь инцестуозными табу – так это милости просим к Фрейду. Ежели насчет границ дозволенного – к вашим услугам Достоевский…

Еще один повод для недоумения: а кому, собственно, «Укус ангела» адресован? Взрослый, увидев глазастый огненный жернов, брезгливо передернет плечами: меня пужают, а мне не страшно. Тинейджер наткнется на эзотерические умствования и тоже пожмет плечами: ниасилил многа букаф…

Есть, впрочем, и еще одна категория читателей – критики. Эти осилят и растолкуют так, что путаник Крусанов покажется жалким дилетантом. Вот вам шедевральный образчик – Е. Лягушина: «“Укус ангела” – гладко синтезированный сакральный текст, где слышен библейский бит (bible-beat) и отзвуки кибер-матричного периода (trance), отчетливая псайкик-tv основа (communication industry). Привязка к возникновению (читай: намеренной генерации) такого феномена, как нечеловечность и соответствующая ей академическая вседозволенность».

А потому я был очень рад, отыскав на просторах Сети одного-единственного единомышленника, анонимного читателя с fantlab.ru:



В чехарде событий странных:

Войны, маги и князья, –

Укуси меня Крусанов, –

Очень мало понял я…





МОСКВАКОВСКАЯ САГА

(В. Аксенов, «Москва-ква-ква». – М., «Эксмо», 2007)

Люди, вопреки известной латинской сентенции, больше всего спорят о вкусах. И, другой сентенции вопреки, награждают мертвых не одними лишь комплиментами. В силу вышеназванных причин меня давно подмывает сказать пару-другую пакостей о шедевре покойного Аксенова «Москва-ква-ква».

Место действия: столица СССР. Время действия: 1952–53 годы. В 18-комнатной квартире живет элитная семья. Глава семейства Ксаверий Ксаверьевич Новотканный – секретный физик-ядерщик, академик и генерал. Жена его Ариадна Лукиановна Рюрих – генерал-майор МГБ. Их дочь Гликерия Новотканная, прототип гипсовой девушки с веслом, – активистка, комсомолка, спортсменка, просто красавица и при всем при том девственница. За почетное право покончить с ее невинностью борются два советских мачо: поэт Кирилл Смельчаков (гибрид Симонова и Кольцова) и адмирал Жорж Моккинаки (отсылка к Героям Советского Союза, летчикам Коккинаки). Над всем этим околокремлевским эдемом витает тень Сталина – как же без него! – панибратски названного Сосущим (редкой тонкости тройной намек на уменьшительное «Сосо», вампирскую суть генералиссимуса и его легендарную трубку). Приключения героев с вычурными болоночьими кличками (есть в романе еще и Дондерон, и Затуваро-Бончбруевич, и Так Такыч Таковский) описаны вычурным же, клоунским языком. Образчик на пробу: «Женщина приятных очертаний да и совсем не отталкивающих объемов не сразу увидела его в мягком освещении холла… Он шагнул к ней, взял ее за плечи. “Как замечательно ты вышла из этого луча, Ариадна, внучка Солнца!” Она отшатнулась на миг, опознала и припала. “Боги Эллады, о, Гелиос, о, Минос и Пасифая! – с очаровательным юмором воскликнула она…»

Покуда Глика Новотканная томно страждет в ожидании дефлорации, потолкуем о материях более скучных, но необходимых. Критики до сих пор ломают голову над жанром москваковской саги: альтернативная история? черная мениппея? фарс? Тоже мне бином Ньютона. Книга отвечает всем канонам соц-арта. Их немного, всего три.

Канон первый: ничего святого. Примером поганого, с довольным причмокиванием, кощунства может служить топорная пародия на Гудзенко: «Мы верили в свой автомат, / В порывы штурмовых команд / И пили за своих солдат, / За наших рухнувших ребят / Трофейный вермут». Но уж поверьте слову, строчка про трофейный рыжий ром стоит гораздо больше всего многотомного Аксенова…

Канон второй: враг № 1 – СССР. Тут уж поприще широко, что ни страница, то натужная издевка над Союзом Нерушимым: «Прежде мы в Политбюро могли с пылом обсуждать вопросы народного быта, ну, скажем, вопрос об увеличении производства кисточек для бритья, а в следующем параграфе, товарищи, с утроенным, а может быть, и удесятеренным пылом приступать к вопросам искоренения в наших рядах империалистической агентуры». Пардон, в каком месте смеяться?

Канон третий: читатель – дебил, любую дрянь проглотит и не поморщится. Образец подобной дряни: идиотский анекдот о том, как во время войны отважная разведчица Рюрих совратила и выкрала Гитлера, но по настоянию союзников вернула его в Берлин (тут невольно убеждаешься, что главная коллизия романа – аксеновский синдром Альцгеймера…).

По слову Кенжеева, магия соц-арта зависит от существования источника, на худой конец – от живой памяти о нем. Но наш современник давно и прочно попутал Куликовскую битву со Сталинградской. Ему что Симонов, что Коккинаки – звук пустой. Чем прикажете заинтересовать читателя? Проверенное средство – порнушка. Кто бы возражал, – но эротика в интерпретации Василия Павловича настойчиво разит стариковскими подштанниками: «Почему у человека мужского типа висит между ног какая-то сарделька?.. Почему она, вернее он, словом, то, что пишут на заборах, ну как ты сама иной раз выражаешься, я подслушала, йух, почему он так жаждет проникнуть в человека женского типа? Какого он размера, когда укрепляется, ну покажи! Фу, но этого не может быть! Как он может пройти ко мне вот сюда, такой, продраться меж моих лепесточков?»

Говорят, отцами-основателями соц-арта были художники Комар и Меламид. Но это, скорее всего, ошибка. Соц-арт в советской культуре существовал и без них: любой уважающий себя пацан считал своим долгом пририсовать Ильичу в учебнике бычок в зубах и бланш под глазом. Какого йуха патриарх российской словесности занялся детским творчеством – один йух его знает: старый что малый…

Но вернемся к нашим квакающим баранам. Глика дождалась-таки сексуального дебюта, после чего автор сменил лирический эрос на героический эпос. На этом попытки писать прозу кончаются и начинается паранойя, помноженная на эстрадную миниатюру с анекдотом в знаменателе. Искомое данного уравнения по определению может быть лишь тошнотворным. Судите сами: Сосущий засылает Смельчакова на Балканы, чтобы ликвидировать маршала Тито. Помогает Кириллу некто Чаапаев, потомок не Чапаева, как ожидалось, но Чаадаева. Тем временем шпион Моккинаки поднимает в Москве-кве-кве мятеж титоистов (те в ожидании «часа Х» успешно прикидывались узбеками). Потеряв Кремль, Сосущий отдает приказ сбросить на Югославию атомную бомбу и в последнем приступе похоти требует к себе Глику, – сладкая парочка умирает в объятиях друг друга…

Господи мой Боже! Ты все видишь – что ж ты не стреляешь?! Впрочем, мертвые классики сраму не имут…

Добавить к этому особо нечего. Разве что немного чистой информации: термоядерный маразм литературного аксакала в 2006 году был напечатан тиражом в 30100 экземпляров и дважды переиздавался – в 2007-м (8100 экземпляров) и в 2008-м (3100 экземпляров). Видать, издатели тоже сраму не имут.





ГОЙ ЕСИ, РУСЬ ОПРИЧНАЯ!

(В. Сорокин, «День опричника». – М., «Захаров», 2006)

Полтора века назад Сенковский недоумевал: в Российской империи тьма великих писателей, но где же хорошие книги? Не так давно на звание хорошей книги претендовал (и не без успеха) сорокинский «День опричника». Краткий реестр регалий, и тот впечатляет: шорт-лист «Нацбеста», лонг-лист «Русского Букера», переводы на французский, немецкий, испанский, сербский и прочая, прочая, прочая.

Миновалася Смута Белая, миновалася Смута Серая, и воссел государь на златом столе – царь-надежа Николай свет Платонович. Оградил он стеною святую Русь от Европы да от поганыя. И пошли гулять по святой Руси государевы люди опричные супротив крамолы богомерзкия. Где пройдут молодцы – будет улица, поворотят где – переулочек: раззудись, плечо, размахнись, рука! Гой еси, держава опричная, – Русь исконная, православная!

Примерно так рисует автор Россию 2028 года: сырьевой придаток Китая с авторитарным режимом, с всевластием спецслужб, с великодержавной идеологией, с повальным мздоимством и казнокрадством. Футурологии здесь немного: какое ж это будущее? Самое что ни на есть настоящее. Достаточно вспомнить расхожую цитату из Патрушева (Николая, между прочим, Платоновича) о новых дворянах…

Впрочем, фабула в случае Сорокина второстепенна. Для г-на сочинителя не важно, что он пишет, важно – как он пишет. Попробуем взглянуть на «День опричника» именно в этом ракурсе.

Странице этак на десятой возникает впечатление, что читаешь цитатник. Концепцию православно-самодержавной антиутопии В. С. прилежно скопировал у Краснова («За чертополохом») и Войновича («Москва-2042»). Лубочный стиль, а равно и главного героя в точности срисовал из ерофеевского «Попугайчика» – лучшего друга, и того обобрал до нитки, аки тать злокозненный. Многочисленные трапезы имеют отчетливый привкус Гиляровского. Матерный пересказ «Преступления и наказания» – явный привет от Фимы Жиганца. Все это щедро пересыпано задорно-жванецкими потугами сострить. Сорокин в амплуа коверного – зрелище более чем жалкое: дальше «Оксаны Подробской», «Митрофанушки Швеллера» или «шута Дуги» фантазия не простирается. Да и те, опять-таки, отдают пелевинским Недотыкомзером. Однако пора бы и прекратить: список первоисточников рискует затянуться. Впрочем, у Владимира Георгиевича такое через раз бывает.

Самого Сорокина в книге немного: отрезанные песьи головы, групповое изнасилование, свально-гомосексуальный грех да невнятные ритуалы вроде сверления ног. Без копрофагии обошлось, – и на том спасибо.

Язык «Опричника» заслуживает отдельного разговора. Для начала процитируем критиков: «Владимир Сорокин – великолепный мастер слова, блестящий стилист» (П. Лимперт), «Сорокин – мастер сказа, блистательный стилист» (В. Пригодич). А ну-ка, ну-ка, что там за сказ такой – Бажову да Лескову на зависть?

«Опускаю очи долу. Зрю уд мой, кровью наливающийся. Восстает уд мой обновленный, с двумя хрящевыми вставками, с вострием из гиперволокна, с рельефными окатышами, с мясной волною, с подвижной татуировкою. Восстает аки хобот мамонта сибирского».

Примерно в том же духе написано и все остальное: из всех приемов сказа Сорокин освоил лишь инверсию и нещадно ее эксплуатирует. Но как только требуется что-то другое – становится поразительно беспомощен и косноязычит на манер провинциального газетчика. Милости прошу убедиться.

«Открываю багажник, достаю дубину свою тесовую».

«Словарь русского языка» С. Ожегова (М., «Мир и образование», 2004): «Тес – тонкие доски (первоначально только тесаные)». Слов нет, хороши дубины у опричных, пальцем ткни – переломится…

«Дымится паникадило в руке узкоплечего отца Ювеналия».

«Словарь русского языка» С. Ожегова (М., «Мир и образование», 2004): «Паникадило – висячая люстра в церкви». Ай да отец Ювеналий, мать его через коромысло! С виду дистрофик, а цельной люстрой машет!

«У Самоси глаза чернявые бегают».

«Большой толковый словарь современного русского языка» Д. Ушакова (М., 2000): «Чернявый (простореч.) – смуглый, с темными волосами». Волосатые глаза – слов нет, сюрреализм высокой пробы. Магритт и Дали на том свете плачут от зависти и веревку мылят: как сами-то не додумались!

Wenn ich «стилист Сорокин» höre, entsichere ich meinen Browning…

Подведем итоги. Как антиутопия «День опричника» не состоялся: соотечественников Скуратова-Бельского, Ежова и Андропова опричными байками не проймешь. Как политический памфлет – тоже: скверные карикатуры на «Вячеслава Сыркова» и «шута Дугу» меркнут рядом с татуированными фаллосами. Как образец стиля – тем паче: тесовые дубины мешают. Что в сухом остатке? А вот что.

Повадился к Володимиру свет Георгиевичу бес в черном кафтане. Лукавый по горенке похаживает, сапог об сапог поколачивает, дышит зело прикусно – чесноком да водкою, а сам мошною звенит да шепчет в оба уха прелестное, скоромное, сладкое: гой еси, болярин-су! Пошто стариною не тряхнешь, бабла влегкую не срубишь? И тако реченный муж пал в сети анафемския, взял бумагу да перо гусиное и, умокнув оное в чернила made in China, вывел уставом заглавие: «Сахарный Кремль». Хотя это уже совсем другая история…

Но где же хорошие книги?..