Сергей Главацкий

Свой в матрице

***

 

Антропоморфные созвездья

Глядят на нас исподтишка.

Любви тревожные предместья

Нас видят через облака.

 

Над танцем трепетных сомнамбул –

Сигнальные огни весны.

Уже разрушены все дамбы,

Уже таможни снесены.

 

Гнездовья чувств полны птенцами,

И автохтонный трепет их

Мы обволакиваем сами,

И эти чувства бьют под дых,

 

И расступаются поверья,

И нет пути назад, мой свет.

В глаза твои взглянув, теперь я

Не отведу свой взгляд навек,

 

И в новой жизни, в светлой дали,

Где каждый заживо прощён,

Мы будем теми, кем не стали,

И там, где не были ещё.

 

 

ПОЛУОСТРОВ ШАМАНЬ

 

коктебельского ветра послушать хочу,

его зуммер прерывистый и многослойный,

многословие спутников мне по плечу –

я учу наизусть иллюзорные войны,

я кидаю кольцо в коктебельский очаг,

запрягаю пальто и глушу небылицы…

перевод этой бухты на русский начав,

не могу перестать, то бишь – остановиться.

коктебельского моря наполню кувшин

своей памятью рваной, что сетью рыбацкой,

опечатаю воздухом душной души

и пойду сквозь пространство с улыбкой дурацкой:

пусть в нём варится всё, чего быть не могло,

что упрятал от глаз календарный шлагбаум…

через ветра сигналы, твои в нём алло

каждый день прорастают мои дацзыбао.

то ли это свой в матрице, то ли судьба –

опрокинутый нерв в кочевом инфразвуке…

коктебельского ветра во мне ворожба

всё трубит в горизонта разболтанный флюгер.

 

 

БЕРЛОГОВО

 

Понимаешь ли, время слоится, как шторм.

Этот город давно стал своим антиподом,

Он теперь закольцованный, он – коридор

Без дверей. Я забыл, что такое свобода.

 

Удовольствие так себе, не комильфо –

Выйти вечером в город такой без зазнобы.

Я его разлюбил, я любил не его,

Это точно какой-то ментальный Чернобыль.

 

Как попал я сюда? Кто его превратил

В лабиринт уходящих под купол оградок?

Я хотел поделиться с тобой по пути,

Что забыл, как я жил без секретов и пряток.

 

Вот такая забава, обратный отсчёт,

В этом городе, в нашем последнем приюте…

В нём душа испарилась, как спирт. А ещё –

Исчезают бесследно в нём зримые люди.

 

Я хотел выйти в город, покинув нору,

И с тобой лицезреть его каменный призрак,

И с тобой помянуть его брошенный труп,

И уйти в его миф, как и он: быстро-быстро.

 

Это мог быть последний ночной променад,

Потому что над призраком реют колибри,

А во тьме проявился неведомый знак,

И на теле бесплотном поставил экслибрис.

 

 

ПРАВДА

 

1.

 

Да что вы знаете про чувства,

Как дорог тот, кто далеко,

С кем разошлись, как створки устриц,

Ампир, барокко, рококо,

С кем не стояли на развилке,

Из одного ствола растя,

Как дороги теперь опилки

Его для бывших лебедят?

 

Как долго в настоящем пусто

Без наших брошенных лачуг,

И расставанье горше дуста

Совсем немного, лишь чуть-чуть,

Как из небес сочится холод

И током бьются ворота,

Как ощущаешь ты, что холост,

Хотя не холост ни черта,

 

И только та взаправду знает,

Кто мне дороже всех Лолит,

Как не рождённое, стеная,

Всё так же дьявольски болит,

Как глупо и непринуждённо

Развилку мы изобрели,

Как, отрекаясь от Ньютона,

Всю жизнь бесследно стёр delete…

 

Ты знаешь, как беспечно много

В моих ветвях твоих пичуг,

Как несть числа их диалогам –

Я берегу их, как свечу.

Мой термоядерный реактор,

Виной, как топливом, – до рта…

Он видит неба катаракту,

Ему так хочется летать…

 

С виной своей я крепко сросся,

Сильней, чем был сплетён с тобой,

И днесь не я, а небо просит:

Прости его, пока живой…

Я не прошу во снах антрактов,

И жизни с чистого листа.

Хотя бы издали, постфактум,

Прости меня хотя бы так.

 

2.

 

Как будто я вошёл и вышел,

И потерялся навсегда –

Застыл, но в то же время выжил,

Остановился, как слюда…

Так жизнь уходит восвояси,

Как я ушёл от всех вендетт,

И на слепом иконостасе

Господь в тебя давно одет.

 

В дверях, где я стою всенощно,

Гудят сиреною мозги,

Через меня несутся мощно

И поезда, и сквозняки,

Стихи твои о невозможном,

Года висят на фонарях,

И я стою, стою безбожно

Оплывшей пустотой в дверях.

 

И остаётся только молча,

Не понимая ни черта,

Беззвучно прятаться от порчи,

С открытым ртом, разъяв уста,

Стоять растерянной могилой,

Слегка пульсируя умом:

Она само так получилось.

Оно само. Оно само…

 

 

***

 

Это просто пейзаж, из которого прочь

Уползать по-пластунски мне каждую ночь,

Из которого пятиться, словно отлив,

Наготу твою стряхивать – крайне брезглив:

 

Прививать черенки обездушенных тел

Мне совсем не к лицу, я давно не у дел.

Не ищу я путей, уж изволь, хоть убей,

Осквернять себя памятью вновь о тебе.

 

Прирученье тобой девиаций чужих

Мою рваную душу уже не страшит,

Одомашниванье нечистот головой

Для меня и не значит совсем ничего.

 

Это просто извилины: взять-постирать,

Чтобы за полночь вновь положить их в кровать

И не помнить последние десять веков

Или, может, столетий… Рецепт мой таков.

 

Ты была божеством, я проник в божества

Потаённый язык, где как ясли – слова,

Но теперь – я не знаю тебя, существо,

В тебе нет ничего, ничего из того.

 

Так что мне не пиши теперь, разве что из

Наших прошлых ландшафтов, цветущих, как бриз,

Или лишь из грядущего, там, где вполне

И меня уже нет, ведь тебя уже не.

 

 

***

 

Уходили впотьмах, ибо слепы давно.

В небе плавились камфора и канифоль.

Ты просила, чтоб я заговаривал боль,

Я же мог лишь залечь на безмолвное дно.

 

Изнутри слышно всё, в глубине ярок слух.

Над землёю растёт пылевой зиккурат.

Я прощенья просил бы, но я виноват

Только в том лишь, что прежде я слеп был и глух.

 

Не спросить, чем живёшь, каков вид из окна,

Не узнать, на Земле или в Небе жива –

Ничего нет страшней, да и горше едва:

Этот страх – мой единственный страх, тишина.

 

Жили прошлым и будущим, но не всерьёз.

Не смотрели наверх, раз один небосвод.

Уходили впотьмах, не узнав ничего

О судьбе наших грёз, о судьбе наших грёз.

 

Перекрёстки на линиях рук – ни к чему.

Мы играя по жизни неслись на убой,

Понарошку мы счастливы были с тобой,

Но ушли – наяву, в настоящую тьму.

 

 

***

 

Когда я умер? Помню день,

Когда во мне зачат был робот,

Когда я всё перехотел

И всё волшебное прохлопал,

 

И, разучившись воскресать,

Был удивлён, смятён, растоптан,

И захотел к тебе – назад,

Чтоб ты – всегда, везде и оптом,

 

Вернуться в прошлое и петь,

Ведь голос – это самый воздух,

Вдыхать свой путь, не видеть бед,

И чтобы всё решалось – просто,

 

Готовым быть всё воплотить,

Постичь, прочувствовать, усвоить,

И чтобы на моём пути

И ты была со мной – живою,

 

Носить в себе такой огонь,

Которого бы всем хватило…

И видеть очень далеко

За пазухою у светила…

 

Влюбляться и в себя влюблять,

И каждый день – как в самый первый…

Моя бескрайняя земля,

Мои ещё живые нервы…

 

Но робот рос в моей груди

И превращался в чёрный ящик…

Я был прощён и всех простил,

И перестал быть настоящим,

 

И в паритетной тишине,

Забвенью отданной под роспись,

В котле уже ненужных нег

Расцвёл души колючий хоспис.

 

И в этот самый чёрный день

Сродни полярной вечной ночи,

Отрёкся я от всех чертей,

Людей, богов, миров и прочих,

 

Но не забылось ничего,

Никто не стал чужим и прошлым,

А просто это существо

Погибло и уже не ожило.

 

 

***

 

Это горькое счастье разлуки

между теми, кто не был вдвоём,

кто, друг друга не взяв на поруки,

как слепые, глядят в окоём…

 

Но не писан закон для влюблённых,

и вселенский закон – не указ,

пока лес догорает зелёный

и Нева высыхает пока,

 

и впечатаны намертво в воздух

холостым иероглифом мы,

словно филин, забывший все гнёзда,

потерявший исконный свой смысл.

 

Не забудь это мёртвое счастье,

север память стирает дотла,

он не знает, где спрятаны части

тех, кем я был и кем ты была.

 

 

***

 

Мы увидимся снова… во сне коматозном,

Будет май, и гвоздики прибавят в цене,

Мне захочется жить, хотя жить уже поздно,

Ибо Явь пронеслась мимо нас на коне,

 

Наш китайский фонарик во тьме не заметив,

Мегафон не расслышав во время грозы.

Мы почувствуем лишь: ускользающий ветер

И вращение флюгера, будто часы.

 

Пока минное море цветёт громогласно,

Одиночество – триллер, снимающий скальп.

Вот дожить бы ещё до улыбок заразных,

До прощенья грехов, до цветенья катальп.

 

Как зеркальная гладь, я кощунственно хрупок,

Это тело, увы, для души моей – тромб.

Многоликая Навь марширует по трупам

И всё ближе мицелий её катакомб.

 

Моё время пришло. Извини меня, правда…

Ничего не успел и не спас никого.

Сохраню хоть в своих коматозных ландшафтах

Абсолютное наше живое родство.

 

Мы научимся жить, как цветы полевые,

Забывая о боли не только во сне

И отбившись от рук, улыбнёмся впервые,

Застывая, как памятник вечной весне…

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера