поэзия в переводах с английского Сергея Батонова

 

 

УТРЕННЯЯ МОЛИТВА

 

В сад выхожу у дороги, как будто бы

на прополку. Тебе следует знать,

что не полю никогда, поросли клевера

на коленях таская из клумбы – на самом деле

мне набраться бы храбрости, отыскать

хоть каких доказательств, что жизнь переменится,

пусть для этого вечность потребуется,

каждую поросль проверить, нет ли листочка малого,

лето скоро закончится,

вот и листья уже увядают, всегда на больных деревьях первыми,

умирающие становятся потрясающе золотистыми,

в это время тёмными птицами музыкальный отбой

исполняется. Погляди на мою ладонь.

Пуста, как первая нота на нотном стане.

В том ли смысл, чтобы после себя

вовек ничего не оставить?

 

(из книги «Дикий ирис» / TheWildIris, 1992)  

 

 

ВСЕ СВЯТЫЕ

 

По сей день собирается этот пейзаж.

Горы темнеют. Спят

Быки в своей упряжи синей,

поля уже начисто

проборонили, и ровно

связали снопы, уложив средь калган

вдоль дороги под восходящей щербатой луной.

 

В этом бесплодность

снятого урожая, беда.

И жена из окошка выглянет

и протянет ладонь, будто плату

внося семенами

золотыми, отборными, подзывая:

– сюда,

малышка, сюда –

 

и с дерева душа сползает.

 

(из книги «Первые четыре книги поэзии» / The first four books of poetry, 1999)  

 

 

ОСЕННЕЕ

 

Кругом печаль, и листья

стяжали золото, спадая,

сгорания земных плодов прообраз

свершился. Озера по краю

стальные вёдра пламенем полны.

Никчемность так возносится

до красоты. И россыпи на выброс

сливаются в единый завершённый образ порядка.

В итоге голо всё.

А над холодною, раскрывшейся землёй

деревья наклонились. Возвращая

неизменный небесный кобальт

вдали бесстрастно озеро сияет.

                      Вытерпеть –

вот это слово: ты отдаёшь всё и даёшь, переливая

себя в ребёнка. И выживаешь после

потери непреложной. Вопреки пейзажу

бесчеловечному

фигурою печали остаётся дерево, а его форма –

невольное приспособленье. У могилы

женщина, не так ли? склонилась,

позади неё ненужный дротик¹.

_ __ _

¹ Возможно, речь идёт о практиковавшемся в раннем средневековье в Карпатах (откуда родом предки автора по отцовской линии) древнем обычае аланского каганата класть в могилу дротик или копьё.

 

(из книги «Нисходящая фигура» / Descending Figure, 1980)

 

 

НЕПИСАННЫЙ ЗАКОН

 

Интересно, как мы влюбляемся:

Я, например, до конца. Бесповоротно, но часто, увы, –

так это было в молодости.

И всё ведь в каких-то ребячливых:

бирюковатых, неразвитых, от смущения

носком ковыряющим палые листья

в манере Баланчина.

И не разновидность ведь одного и того же я видела в них.

С моим несгибаемым платонизмом,

взглядом, жестко фиксирующим что-то одно за раз,

я запретила неопределённый артикль.

И всё же ошибки молодости привели меня к безысходности,

ибо они повторялись,

как обычно бывает.

Но в тебе я почуяла нечто за рамками

архетипа –

подлинную неудержимость, задор, жизне-

любие

решительно чуждые мне. К моей чести,

благословила счастье моё в тебе.

Благословила бесповоротно, точь-точь как в те

годы.

Ты же столь мудрый, сколь и жестокий,

исподволь показал мне никчемность

этого слова.

 

(из книги «Новая жизнь» / Vita Nova, 1999)

 

 

ПРИТЧА О ДВУХ ЛЕБЕДЯХ

  

На озерце вдали,

у самого края земли, два

лебедя жили. Как лебедям

полагается, четыре пятых от дня

изучали

своё отраженье в учтивой воде, потом

пятую часть половине любимой своей пособляли.

вот так

и сложилась слава об их любви,

от нарциссизма заметно растущей, а он для досуга

крохи суток лишь оставляет

для более принятых наслаждений. Иные

построила планы судьба, через десять годов заилилась вода, и пристала грязь к оперенью самца. Стал он серым, невзрачным и тут-то

явилось реальное предназначенье его такой гибкой, такой гнущейся шеи. К чему

трепыхаться на мелководье, возможностей сколько

упущено им! Да, в долгой жизни совместной

приходит к любой, рано-поздно ли, паре подобный конфликт,

подобная драма с концом

злополучным.

Но не без причины:

проверить решили на прочность

любовь, взыскуя

шарниров крепёж её непростой освежить.

Так прояснилось, что с разных позиций

плыли по жизни он и она. Любовь, думал он,

это сердца движенье,

она полагала,

в делах проявленье её. Но не сочти,

что это рассказ о присущей мужчинам

порочности, подтвержденьем которой

понятье

убогое лебедя о чистоте. Это история

о невинности и вероломстве. Десять лет долгих

она изучала его. И отдыхала,

лишь когда спал или, кстати весьма!

в воду нырял он. Ну а самец наш, не размышляя,

жил наобум, как

подскажет кривая. Попрепирались

воды

насчёт мутной, и стало смеркаться,

но вот перебранка уж потихоньку

от жизни оторвалась, становясь

постепенно

частью их песни.

 

(из книги «Луга» / Meadowlands, 1997)