Анастасия Винтила

Десять глав о тебе. Повесть

Foto 3

 

Родилась в Минске (Беларусь). Окончила БГПУ им. М. Танка (журналист, преподаватель языка и литературы), Гарвард (США, литературный курс), Трай-Си Колледж (Кливленд, США, английская грамматика). Обучается в Университете Аризоны по курсу социологии и литературы. Сотрудничала с журналом «Автосалон», газетой «Культура», «Экспресс-газетой», «КП в Белоруссии», телеканалом «СТВ». Работала в газетах «Новости Чикаго» и «СhicagoNews». Онлайн-волонтер ЮНЕСКО. Автор книг «Ты кто? – Конь в пальто» и «Большой человек». Публиковалась в журнале «Кольцо А» и др. литературных изданиях.

 

 

Глава 1

 

На подоконнике распустился кактус. Цветок белый, красивый. Это, как говорит мой друг биолог, диалог цветка с человеком. Я стоял и рассматривал свой кактус и размышлял: пытался свою метафизику размышлений в купу собрать. Напридумывал, что цветок – как послание радостного в моей серой жизни, что он намекает на то, что я неплохой человек, мол, есть еще шанс.

«Какой шанс? – я вдруг разозлился. – Какой, к чертям, шанс? Недавно в кофейне встретил Ромку, а он отъевшейся харей спросил меня, кто такой Фицджеральд?»

Ромка – мой одноклассник, я его долго не видел и забыл уже, что когда-то этот белобрысый парнишка мелькал перед моими глазами ежедневно. В школе я завидовал Роме Зарецкому. Его любили девчонки, учителя лояльно отчего-то относились и прощали любые проказы, и шмотки носил всегда стильные, по последней моде. У меня были джинсы – по паре на сезон, а собачка на молнии всегда слетала, и я скрепкой прикреплял к пуговице, чтобы держались. Мать говорила:

– Кондрик, надень брючки, коли к джинсикам смерть подкралась.

Какие брючки? Как можно думать о брючках, когда у Зарецкого каждый день новая пара шикарных джинсов? Вот спустя семнадцать лет я встретил его в кофейне на Маяковке. Как ни забавно, но в джинсах, правда потертых и растянутых. У Ромки шею теперь плотно защищали щеки, глаза узенько выглядывали из-под мохнатых бровей, часы на запястье впивались в толстый слой жира. Рядом с ним была молоденькая девка, которая недовольна была всем априори. Они пригласили меня на вечеринку.

– Привет, – поздоровался Ромка, – я устраиваю вечеруху в честь моей крали, приходи.

– Очень рад, – устало улыбнулся я, – день рождения отмечаете?

– Чей? – щеки Ромы заколыхались.

– Твоей… м-м… спутницы, – удивленно ответил я.

– Близких, ты совсем, что ли? Я тачилу новую купил, вот и отмечаем. Приходи, прокачу, – свистнул Зарецкий.

Девка рядом не слушала и рассматривала плюшевые чашки – сувениры кофейни.

– Приду, а когда? – спросил я.

– Вечером завтра. Только у нас дресс-код: Чикаго стиль одежды, как в этом, кино … как его, кис?

Киса, к которой обратился жирный Ромка, в это время отвлеклась от плюшевого барахла и стреляла глазками в плотного кабанчика, сидевшего с чашкой эспрессо возле окна.

– «Великия Гэтсби», – ответила она.

– Во! – поднял палец с золотым перстнем Зарецкий. – Великия! Приходи, посмотри в инете, че там и для чего – кино это – и прикинь нарядец.

– Да я в курсе, это по Фицжеральду, – кивнул, улыбаясь, я.

– Бульдог?

– О чем ты? – спросил я.

– Фижжеральд – это же порода бульдогов, – уверенно произнес Ромка.

«Твою ж мать, Ромка, что ты несешь?» – подумал я, а вслух произнес:

– Мне рукопись надо в срок сдать, я постараюсь вырваться, но ты не рассчитывай на меня…

– Ой, да ладно тебе, Кондратий, подождет твоя писанина. Тоже мне работа в срок. Приходи, я же тебя сто лет не видел!

Мне не совсем понятно было, отчего он так настаивал. Но больше всего во мне вспыхнул огонь раздражения, когда в очередной раз я услышал небрежное отношение к своей работе. Я писатель, живу на гонорар, обеспечивающий мне стабильное существование. Не скажу, что шикую, но агент мой радостен и сладок, и сливки мы по-доброму делим согласно составленному договору. Мои детективы про суперагента тайной разведки ЖуКаБэ Георгия продавались неплохо. Работу я свою любил и относился всегда к ней с уважением, поэтому сейчас от Ромки, которому когда-то я завидовал, услышать небрежное «писанина» было личным и неприятным.

«Не пойду на вечеринку», – рефлекторно и твердо решил я.

В этот момент томная киса совсем устала от мужика у окна и разглядывания плюшевых чашек. Она снова обратила себя в особу негативную и расстроенную.

– Зай, ну пойдем, – протянула она, не глядя в мою сторону.

– Сейчас, моя кисонька, – ответил Рома.

«Тьфу ты», – плюнул с омерзением мой мозг.

– Я тебе отвечаю, – наклонился Зарецкий, – будет очень круто. Придет Карасев, а он же сценарии к фильмам на зарубеж толкает. Он постоянно ищет новую писанину. Может, тебе выгодный бабосик в перспективу опрокинется.

Моя меркантильность – сделать из книги сюжет зарубежки – простила все: и прошлую зависть, и небрежность к моей работе. В общем, я проглотил эмоции и коротко ответил:

– Приду.

Киса уже тянула за руку Ромку к выходу. Мы попрощались, я взял латте без сахара и уселся у окна в углу – любимое мое место, где мне нравится писать.

 

 

Глава 2

 

– Лешенька, подай вон ту буквочку, будь добр, – услышал я совсем рядом.

Огромная тень, скорее всего, Лешина, нависла надо мной, потом потекла в другую сторону. Я настолько унесся с мыслями в свою рукопись, что не заметил, как прошло три часа, на улице совсем стемнело, и кофейня опустела.

– Ой, извините, – появилась симпатичная девушка в униформе баристы, – мы решили сюрприз подготовить нашей сотруднице, она завтра утром придет, а тут поздравления…

Она не успела окончить. Тот самый кабан, который пялился на Ромкину девку, все еще сидел на том же самом месте. Нагло и недовольно хрюкая, он выкрикнул:

– Селяне, вот чесс слово. Вас кто на работу принимал? Личные дела в рабочее время, на рабочем месте, да еще над головами клиентуры! – он чихнул, не прикрывая рта, в воздух и затряс красным лицом так, как будто только что вышел из бани.

– Вы чего так злитесь? – не позволил себе сдерживаться я. – Пускай занимаются, тем более, что мы с вами задерживаем их – уже закрываться пора.

– Ох, вы, защитники простодушных, вам бы да на физическую работу, – и он откашлялся, громко отхаркиваясь.

– Простите, но какое имеет отношение одно к другому, – вспыхнул я.

– Очень даже имеет. Когда вы поработаете на стройке денек-другой, по-настоящему поработаете, а не потыкаете в компе свои клавиши, как вы тут три часа долбили. Получите раз по двести по башке то случайно, то намеренно, то морально, затем за несоблюдение режима – еще раз по башке по всей строгости. Затем вечерком кофейку решите, как белый человек выпить, а тут разброд, шатание, несоблюдение субординации и непрофессионализм. Вы достали меня все, от чистого сердца вам говорю. И ты, интеллигент треклятый, сидишь тут три часа, очки достал. Думаешь, я не знаю, что ты там пишешь?

Я сложил руки на груди и позволил себе слегка надменно посмотреть на озлобленного мужика с видом дикого кабана.

– Ну и что же я «там» пишу? – спросил я.

– Хрень! Ленивый леший ты, который только и знает, что заниматься абы чем!

– То есть вы именуете мою работу псевдодеятельностью?

«Что ж за день такой? – подумал я. – То Ромка, то кабан – всем есть, что сказать о моей работе».

– Псевдо или нет, меня не интересует. Работать иди, и баб своих нечего защищать. Сахарный мужик и его мятная телка, – он швырнул на стол десятку и вышел.

Я, не знаю отчего, молчал – и ощущал от этого горечь и легкое неуважение к себе. Однако понимал, почему не вступаю в дебаты со строителем-кабаном: мне нравился тот факт, что он приписал мне отношения с хорошенькой баристой. Девушка, раскрасневшись, молча ушла за стойку, огромный Леша стоял с буквой «Ж» в руках. Он посмотрел на букву и как будто кивнул ей.

– Куда ни глянь – везде буква «Ж», – сказал он.

– И это правильный ответ, – решил слегка подшутить я.

– Бить их, что ли? – Леша медленно хлопал губами, когда произносил слова.

– За что? – вмешалась бариста.

– За то, что у них в голове прямая кишка, – ответил Леша.

Я встал, взял свой ноутбук, подошел к стойке, положил в коробку для чаевых несколько купюр и сказал:

– Бить или не бить – вопрос скорее философский, нежели альтернативный. Посему я вам посоветую обратиться к товарищу Канту. Мне помогает. Постоянно я сталкиваюсь с представителями последствий революции семнадцатого года. Да, меня эти равноправные дискуссии угнетают. Периодически не сдерживаюсь, пытаюсь доказать товарищам из мира побелок, что надобно добрее быть к остальным. Однако, увы… Не всегда мне это удается, а потом от нервов желудок болит. Простить – и отпустить, и забыть к чертям собачьим про все эти словоблудия.

Девушка с веснушками и вьющимися непослушными темными волосами весело улыбнулась мне. Леша прикрепил криво букву «Ж», махнул ей рукой и, оставив надпись, вышел покурить на улицу. «С днем РОЖ» – гласило поздравление. Я улыбнулся.

– Меня Маша зовут, – негромко представилась она.

– Кондратий Близких, – я снял очки и протянул руку через стойку.

– Какое интересное имя, как будто я где-то его слышала, – ответила она.

– Думаю, что, скорее всего, вы его видели, чем слышали. Я писатель: «Тайный агент ЖуКаБэ» – моих рук дело.

– Ах, точно! Моя бабушка так любит вас читать! Вспомнила! Как интересно! – она выглядела, как ребенок на новогоднем празднике – радостная, хлопающая в ладоши, словно дед Мороз – не мужик, а чудо. Так искренне обрадоваться писателю в наше время – это действительно делало мне честь. – Может, вы подпишите мне… м-м-м… ну хотя бы салфеточку?

– Давайте так, вы завтра составите мне компанию на одно мероприятие, а я вам за это подарю авторский экземпляр моей следуюшей книги. Она выйдет в печать не раньше января.

Маша откинула слегка голову, казалось, от радости она у нее немного закружилась, щеки снова вспыхнули ярко, а веснушки как будто посветлели.

– Завтра? – переспросила она. – Но завтра вечеринка по случаю дня рождения нашей коллеги…

– Я заберу вас прямо с вечеринки, будет очень эффектно, – не сдавался я.

Эта игра «не хочу – не буду – не знаю – может быть» мне хорошо знакома. И я, как адекватный самец, с удовольствием парировал, атакуя свою симпатичную жертву. В зал вернулся Леша, бездумно глядя в пол.

– Завтра в семь, – быстро ответила она.

– Вечеринка в стиле Чикаго тридцатых, – шепнул я и громко продолжил: – Ну, мне пора. Всего доброго.

Леша поднял огромную пятерню, Маша кокетливо кивнула и принялась протирать кофе-машину, а я вышел на прохладную, свежую, мокрую осеннюю улицу.

 

 

Глава 3

 

Я работал весь день дома и не думал вечеринике. Ровно до тех пор, пока в шесть часов я не поднял голову и не решил заварить себе кофе. Рукопись отнимала много времени. Когда я пишу, то реальность перестает существовать. В новом мире агента Георгия я вижу каждую деталь и с упоением тружусь, чувствуя запах каждой буквы в слове. Я размял спину, довольно улыбаясь, отправился на кухню, где нажал кнопку на электрическом чайнике и достал пачку молотого кофе.

– Кофе – это то, что мне сейчас нужно, – произнес вслух я. – Кофе? Бариста! Вечеринка! Который час?

Шесть – беззвучно ответили часы на стене. Я услышал свое сердце. Почему оно так быстро заколотилось? Видимо, это думы о Маше меня возбудили. А, может, и перспектива сделать из одной из моих книг сценарий, зацепившись словами со сценаристом Карасевым? Неважно, надо срочно выдвигаться.

«Так, тридцатые…» – думал я. – «Какого черта я вообще должен наряжаться, как кукла на маскараде?»

Пока недовольные мысли блуждали в моей голове, я быстро надевал брюки, рубашку. В глубине шкафа я отыскал серую жилетку.

«Отлично», – решил я.

В ванной перед зеркалом я наспех водой смочил и уложил волосы гладко.

«Достаточно», – подумал я твердо. – «Что я, в конце концов, павлинообразный?»

С пиджаком в руках выбежал из подъезда. Шел мелкий осенний дождь. Мой подержаный авто грустно заморгал фарами, и я, слегка превышая скорость, помчал к кофейне на Маяковке.

 

*  *  *

В кофейне было полно людей. Однако официанты и баристы были слишком румяны и веселы – видимо, день рождения отмечать они начали еще до закрытия заведения. Вряд ли кто-то из посетителей, кроме меня, догадался, что работники под легким шафе. Но всё моя писательская наблюдательноть: вот фривольный легкий взгляд метнулся от рыжеволосой баристы на Лешу, который тащил галлон с молоком, упитанная барышня неаккуратно выкладывала булочки в витрину у стойки и улыбалась сама себе, музыка играла чуть громче, чем следовало, а в дверях, которые вели в служебное помещение, то и дело слышался хохот. Конечно, я все понимал, и не только оттого, что я замечаю детали, но и оттого, что обладал информацией, а это значит, владел миром.

Маши не было видно. Без пятнадцати семь. Что ж, я не опоздал, наверное, она появится в указанное время, или даже припознится, как велит ей игра в отношения.

Я заказал себе латте без сахара и другого усластительного хлама и присел у окна, на том самом месте, где вчера сидел кабан. Мое любимое место, где я обычно творил, было занято шумной компанией каких-то студентов.

«Сколько разных людей в этой кофейне. Каждый несет свое лицо, не ведая, как уникален он в этот самый момент. Как слеп каждый из них и как в то же время близок к разгадке смысла бытия», – размышлял я.

Очень часто меня посещают мысли о наших возможностях. Именно наших, как человечества, где каждый несет свою ответственность. Кто-то выбирает путь материального, кто-то созидает, надменно глядя на материальных, кто-то жертвует, сострадает и живет во имя других. Я всегда стараюсь держать баланс, но никто не идеален, и очень часто клонит то в одну, то в другую сторону. Пока я размышлял, ко мне подсел старик. Седой, печальный, мокрый от дождя, он почему-то даже не вытирал лицо от стекающих каплей. Морщины грустно расписали его лицо. Он смотрел на меня в упор грустно и задумчиво. У него не было ни чашки кофе, ни газеты – ничего. Только его старческое лицо и унылый взгляд. Естественно, я обратился к нему.

– Простите, может, я могу вам чем-то помочь? – спросил я.

Старик молчал.

– Я могу купить вам кофе или чаю. А, может, вы проголодались?

Он отрицательно закачал головой.

Я смотрел на него внимательно и не понимал, что же мне делать? Оставить этого мокрого от дождя поникшего человека или продолжить настаивать на оказании минимальной помощи?

– Денег вам дать, может? Или вам нехорошо? Врача? – не унимался я.

– Дед, – ответил старик.

– Простите? – я понял слово, но не понял, для чего оно было прознесено.

– Дед я твой.

«Сумасшедший, – с тоской подумал я. – Дам ему денег и уйду к стойке спрашивать про Машу».

– Когда ты последний раз в церкви-то был, а? – вдруг спросил меня старик.

Я задумался и ответил честно:

– На Пасху.

– Конец октября на дворе, ты, дундук! – поднял палец старик. – Что вылупился на меня? Я тебе не посторонний человек, дед я твой! Говорю дело, слушай, пока уши твои работают.

– Простите, я не буду спорить, действительно, мне почаще стоило бы, только это дело личное каждого из нас, давайте я этот вопрос как-нибудь сам решу.

– Решатель ты ж наш, – старик заразительно сипло засмеялся. – Смотрим на тебя и, честное слово, поражаемся, в кого ты такой интиллигент сухой? Вроде бы все понимаешь, категорический императив Канта уважаешь, а молитву-то не читаешь.

Старик дрожал, видать, холодно было ему. Я подвинул ему свой кофе. Дед не обратил внимания на чашку.

– Знаешь, что такое вдохновение? – спросил он.

– Как же не знать? – ухмыльнулся я.

– Именно и не знать, ты сейчас пишешь чушь продажную, потому что только одним местом фунционируешь во время написания. Давай, начинай уже взрослеть. Ты все читал: и Конфуция, и Библию, и мировую историю. Соединять это все пора. Мозг и разум должны, как это правильно на человеческом… свадьбу сыграть – вот оно че. Понимаешь?

– Интересно говорите, – я отвечал ему в полной уверенности, что передо мной не совсем здоровый человек, – давайте так, я вам даю слово, что займусь этим вопросом, а вы мне назовите адрес, по которому вы проживаете. Я вам такси организую и вы домой, баиьки. Холодно, батя, надо тебе домой.

– Дед я тебе, а не батя! – строго посмотрел на меня старик.

– Да, я совершенно с вами согласен.

В этот момент я увидел посреди зала Машу в красном блестящем платье по колено. Ее вьющиеся волосы были аккуратно уложены, яркий макияж – она выглядела сногсшибательно. На секунду я забыл о старике. Маша подошла ко мне и улыбнулась.

– С кем это ты тут болтал? – спросила она.

Я посмотрел на то место, где сидел дед, но его не было. Даже мокрого места не осталось, как ни забавно это не звучало. Удивлению моему не было предела, потому что он был прямо перед моими глазами, и чтобы так вот запросто исчезнуть, он должен был уползти под стол. Когда я обратил внимание на Машу, то все равно мог бы увидеть, как старик направляется в уборную или к выходу.

– Да тут старичок один подсел, но пропал, – ответил я, потирая лоб от удивления.

– Да? Я видела только, что ты бормотал себе под нос что-то в полном одиночестве. Ох, уж это невероятное писательское воображение, – кокетливо улыбнулась она. – Ну, что? В путь?

 

*  *  *

 Меня крайне удивило то, что она сказала относительно моего бормотания, и я всю дорогу к дому Ромки не мог отогнать от себя мысль, что у меня едет крыша. Ученые установили, что болезнь Альцгеймера начинает прогрессировать еще в молодости, около двадцати пяти – тридцати лет, а в полной своей мере цепкими окостенелыми клешнями впивается уже в стариков. Что, если у меня первые симптомы неизбежного? Или того хуже – я уже шизофреник, которому кажется, что он писатель?

«Так, Кондратий, тебя понесло, – подумал я. – Надо с Машей поболтать, а то я, как шофер, молча и серьезно веду автомобиль».

– Как корпоратив? Поздравили именниницу? – спросил я.

Она радостно повернулась в мою сторону.

– Да, мы в подсобке торт, шампанское, ребята после работы будут отмечать. Меня по случаю праздника такого отпустили легко.

– Я заметил, что у вас веселье, – кивнул я.

– Да… – замялась она и неуверенно сложила руки на груди. – А что за вечеринка, куда мы едем? Ты меня вчера так скомканно пригласил.

– Ой, извини, действительно, – ответил я.

«Цветы надо было купить», – красной стрелой пронеслось в моей голове.

– Мой бывший одноклассник, Ромка Зарецкий устраивает вечеринку в честь покупки нового авто. Признаться, я сам не знаю, чего именно ожидать. Мне он выдал лишь адрес. Но ты не беспокойся, если там будет хоть намек на крамольность – мы тут же уедем.

Она почему-то молча уставилась в окно и напряженно сморела на дожливый город. Я чувствовал себя неуверенно. Решил, что исправлю ситуацию, когда мы окажемся на вечеринке.

 

*  *  *

Дом у Ромки был выстроен из дорого кирпича в три этажа. Огромные лабрадоры, пуская слюни, скалились на гостей у своих будок в тени деревьев. Зарецкий смеялся, похлопывал питомцев и приговаривал:

– Они на цепи, охранники мои, цепные псы! Гордость папкина! Вам везет, что они привязаны, порвут любого за папку, да, монстры?

И еще больше довольно ухмылялся. Гостей было очень много, все пробегали мимо псов в дом. Дождь к тому моменту, как мы приехали, кончился. Когда я помог Маше выйти из моего серого «Форда», Рома вздернул бровь и шакалистой походкой направился к нам.

– А кто это с тобой такая прэлестная? – спросил он. – Твоя помощница?

– Нет, моя будущая жена, – ответил я уверенно и недовольно.

Маша удивленно, но с пониманием посмотрела на меня. Мне лично было чихать на этику и дистанцию между мной и моей спутницей, но сама мысль, что Зарецкий снова может позволить себе заставить меня переживать те детские эмоции, раздражала. Когда я сказал слово «жена», Ромкин взгляд посерел, и он вежливо и без интереса пригласил нас в свой роскошный особняк. Залитый ярким светом дом встречал гостей приветливо и пьяно. Везде лилось шампанское, все наряды пришедших сверкали, дамы курили с мундштуком – сразу было очевидно, что премьера фильма о неразделенной любви прошла с успехом.

Я взял шампанского, предложил Маше и мы отошли в сторонку к эркерному окну.

– Ваш друг вчера был в кофейне, – сказала она.

– Да, там он, признаться честно, меня и пригласил на сегодняшнее мероприятие, – ответил я и глотнул шампанского.

– И вы решили, не отходя от кассы, найти для себя девушку в качестве украшения к галстуку, – улыбаясь, ущипнула словами она.

– Маша, вы зря так говорите. Не стоит недооценивать ваши внешние данные. Вы действительно мне очень понравились.

– Но это не мешает вам выбрать меня как симпатичное приложение к наряду.

– Давайте сменим тему, чтобы я имел возможность рассказать, что в вас меня интересует исключительно душа, – ущипнул ее в ответ я.

Она засмеялась по-доброму. Она начинала мне нравиться не только, как красивая девушка.

– Так о чем ваша следующая книга? – спросила она с видом аристократки.

– О том, как трудно жить в мире секретов и проблем, – обтекаемо ответил я.

– Вы не станете делиться сюжетом, не так ли?

– Для чего? Разве это так интересно? Лучше расскажите мне, кто вы.

Она задумчиво осмотрела меня, словно оценивала. Потом красиво отпила из бокала и ответила:

– Я окончила горный университет в прошлом году по специальности геолог. Моя мечта была путешествовать, работать, заниматься исследованиями. Но… мне пришлось отказаться от этой идеи.

Она замялась, и ее лицо словно потемнело.

– Отчего же? – спросил я.

– Я расскажу вам, но, наверное, не сегодня, – строго, немного дрожащим голосом ответила Маша. – Сейчас работаю баристой. Не загадываю наперед, живу одним днем.

«У нее какая-то проблема», – решил я и сменил тему, чтобы не расстраивать девушку.

– А читать любишь? – спросил я.

– Очень, но только не мусор, – радостно ответила она и тут же замялась. – Ой… извини.

– Если бы ты не извинилась в конце, то я бы и не догадался, что ты о моих книгах, – я не расстроился.

Я рассматривал веснушки на ее лице, видел, как она некомфортно себя чувствовала, мне было жаль ее мечту и то, что есть причина, по которой ей как геологу не суждено сегодня быть в экспедиции. Интересно крутит жизнь.

– Ну вот ты где зашкерился, – услышал я голос Ромки.

Он подошел ко мне в компании своей тощей кисы и остроносого худощавого мужика.

– Знакомься, это Карасев Иван Павлович. Московский гуру литературного бизнеса. Трансформирует написанное в увиденное, – вещал Ромка.

– Я диссидент, сразу вас предупреждаю, – протянул руку остроносый.

«Да мне как-то до сиреневой звезды», – подумал я, но вслух ответил:

– Поздравляю вас с таким длинным словом, – и пожал протянутую руку.

– Не язви, Близких, – улыбаясь, ткнул в меня пальцем Ромка. – А это Кондратий Близких, писатель детективов, с женой, то, что надо на нашей вечеринке – популярный писака и его красотка Маша.

Я строго посмотрел на Зарецкого, и в голове свистело одно слово: «Уйди!»

Он и не собирался задерживаться. Хлопнув по костлявой псевдоягодице свою спутницу, он отправился демонстрировать публике свой новый «Мустанг».

– Так, Роман Дмитриевич сказал, что вы хотели мне бизнес предложить. У вас есть сценарий на продажу? – начал Иван Павлович.

Многие годы я как веселый щенок, бросался на любую возможность быть изданным, напечатанным в газете, заработать денег и стать популярным. Наверное, понятие взросления приходит с какой-то переоценкой себя в контексте с противостоянием и сосуществованием с индивидуумами и обществом в целом. Еще лет пять-десять назад я бы рьяно принялся нести чушь и соглашаться на любые, самые неудобные условия. Сегодня же я спокойнее решал вопросы. Мне не помешало бы сотрудничество с Карасевым, но в рабство ему сдаваться я не собирался, посему первый ход его был мне очевиден. Я уверенно посмотрел на своего собеседника и спокойно ответил:

– Роман вас неверно проинформировал. У меня нет к вам никакого предложения, подобные вопросы решает только мой агент. Мой график очень плотный, а вопросы со сценариями – это отдельная тема. Все они по очереди строго отбираются опять же моим агентом. Так что это у вас ко мне предложение, как я понимаю.

Я знал, что он понимает мое парирование. Не скрывая, я набивал себе цену. Никаких предложений о съемках никогда не было, но он-то об этом не знал. Может быть, и понимал, но на его остроносой физиономии читалось легкое недоумение: «А что, если действительно очередь?»

– Позвольте, Кондратий, – он взял меня под локоток и наклонился к уху, – у вас замечательные тексты. Может, вы бы мне настрочили сценарий, чтобы помясистее, а? Бизнес творчества требует нового ветерка.

Я коротко кивнул.

– Подумаю, – и протянул свою визитку.

Маша терпеливо ожидала, пока мы договорим, и пила маленькими глотками шампанское.

– Давайте, я наберу вам недельки через две. Вы пока напишите черновик, я тогда загляну к вам, почитаем, обсудим. Только побольше детектива, мяса, похоти. Это хорошо продается, а значит, мы хорошо сможем заработать.

Я ровно, безэмоционально кивнул. Карасев пожал мне руку, откланялся Маше и удалился.

– Мне кажется, или он был твоей целью прихода на этот праздник? – спросила Маша.

– Ты очень догадливая, – улыбнулся я.

– Он похож на землеройку, – она шепнула мне на ухо. – Поехали ко мне.

 

Глава 4

 

Утром я не сразу понял, где проснулся. Маша спала рядом, волосы ее были красиво разбросаны по подушке. Я сходил в ванную, собрался и оставил ей записку: «Мне срочно нужно бежать на встречу с издателем. Буду в кофейне на Маяковке в три. Целую. К.»

Встреча с издателем всегда вызывала во мне панику, словно я вот-вот переживу клиническую смерть. Петр Кизельмянович строго спрашивал с меня, как будто я школьник с невыполненным домашним заданием. Мне было страшно нести рукопись сразу ему, даже просто, что говорится, «осмотреться». Только после коррекуры и реанимирования рукописи непосредственно моим редактором – мадам Рю. Я называл ее мадам Рю, потому что она картавила и всегда гримасничала, будто вот-вот произнесет протяжный звук «рю». Но, несмотря на эту особенность, более грамотного редактора я не встречал. Сегодня мне предстояло передать боссу чистовик рукописи книги, которая должна была быть сдана еще два месяца назад. Петр Кизельмянович будет суров.

Забежав домой, я быстро переоделся, схватил распечанный манускприпт, и покатил на своем сером «Форде» в сторону издательства. «Сокол и его басни», в котором издавались мои книги, размещался в сером здании недалеко от Академии наук. Я припарковался, нервно поправил воротник от рубашки и выдохнул. Вахтерша проверила мой пропуск и с уважением отправила на знакомый мне третий этаж.

Петр Кизельмянович – высокий, седой, крепкий мужчина всегда напоминал мне Жукова. Он ждал меня, потому что как только я постучал в кабинет, тот сразу громко сказал:

– Входите, товарищ Близких.

Когда я вошел, он поливал из пластиковой бутылки фикус, стоявший на огромном подоконнике. Стол его был завален бумагами, но в захламленности просвечивался какой-то понятный только владельцу этого стола порядок. Он кивнул, сел на свое кожанное кресло и, выпятив губы, хмуро посмотрел на меня.

– Очень много писателей… – начал он негромко, – мечтает быть опубликованными, товарищ Близких. Вам оказана такая честь: ваши книги печатают, ваше имя горит, можно сказать, с обложек этих самых книг!..

«Написанных мною», – снова заболтал мой мозг.

– А вы так подставляете все производство. Как можно с такой безответственностью относится к срокам сдачи рукописей! Ведь если бы не мы… – вещал он.

Они любят рассказать о том, как я им обязан. Да, я не вовремя сдаю, часто случается. Но ведь и они не дураки и сроки намеренно дают с запасом: мне называют одну дату, а крайний плановый у них намного позднее. И потом, они нехило зарабатывают на моем «горячем имени с обложек книг».

– Так вот что я вам скажу, уважаемый Кондратий, – продолжал почти-Жуков,– если вы и впредь продолжите это свое безалаберное отношение, мы будем вынуждены с вами распрощаться.

Тут зазвонил стационарный телефон. Он взял трубку и начал что-то бурно обсуждать. Дверь в кабинет в этот момент со скрипом открылась, на пороге стоял дед, которого я вчера встретил в кофейне. Он вошел и присел аккуратно на кушетке у стены за спиной у меня. Я повернулся и с нескрываемым удивлением уставился на старика.

– Чего уставился? – шепнул дед. – Работай давай.

Я отвернулся и посмотрел на Павла Кизельмяновича. Тот не обращал никакого внимания на вошедшего и, казалось, вовсе не заметил его присутствия. Тогда я снова повернулся к кушетке. Там никого не было. Павел Кизельмянович положил трубку и посмотрел на меня внимательно.

– С вами все впорядке? – спросил он, нахмурившись.

– Да… – я завис. – Простите, сейчас никто не входил в кабинет?

– Нет, – отрывисто ответил он.

Я встал.

«Шизофрения», – у меня внутри похолодело от одной этой мысли.

– Мне пора, – я протянул рукопись, – вот, заберите, я пойду. Мне пора.

– Постойте, это что же такое? – недовольно посмотрел на меня издатель.

– Мне пора, я к врачу пойду, – честно признался я и направился к выходу.

 

*  *  *

– Гребаные писатели, достали уже малохольные! – услышал я голос Петра Кизельмяновича, когда вышел из его кабинета.

Мне было все равно, что думал обо мне этот почти-Жуков. Мне нужно было понять, откуда у меня эти галлюцинации с дедом. Я быстро шагал по коридору к лестнице. В какой-то момент рядом со мной оказался старик. Несмотря на то, что я быстро шагал, дед шел совсем рядом, только сложив руки за спину, спокойно, как бы гуляя. Его серая рубаха и штаны немного развевались.

– Куда ты? – спросил он грустно. – В церковь?

– К врачу, – ответил я галлюцинации.

– Зря. Там только уколят и тело притупят и восприятие мира затуманят. Не надо сейчас тебе к врачу, подожди, пока простынешь, или вирус какой. А с головой у тебя все в порядке.

Я закрыл лицо руками. В голове вертелось столько мыслей, но больше всего обжигала одна: «Ну почему? Почему я в свои тридцать пять должен был тронуться умом?» Не было ответа. Только еще больше вопросов. Мне хотелось вырвать глаза, так сильно я не хотел открывать их и обнаружить свое видение. Старик играл зубочисткой во рту, когда я посмотрел на него сквозь пальцы рук.

– Что тебе надо? – с легкой истеричностью спросил я у него.

– Я твой дед, – ответил он.

– Слышал я уже, дедуль.

Тут я подумал: а что, если это не видение? Ну, не видел Павел Кизельмянович этого старика, занят же был, по телефону говорил… Я пропустил деда вперед и направился вместе с ним к вахтерше. Радостный, нетерпеливо спросил ее:

– Вы видите этого старика?

Дед сипло смеялся, потом даже показал ей язык. Она испуганно посмотрела на меня, а потом отрицательно покачала головой.

– Какого старика? – спросила она.

– Того, что сейчас стоит рядом со мной, – ответил я.

Вахтерша отступила подальше от меня и испуганно посмотрела в мою сторону.

– Сейчас доведешь бабку, – сказал старик, – будешь потом бегать яблочки ей таскать в больничку.

Я посмотрела на деда недовольно.

– О, ты бы, малец, бежал, она к красной кнопке костлявые свои пальцы тянет, – хохотал дед.

 

*  *  *

Я опомнился, когда оказался на знакомой мне Маяковке. Дед сидел в моей машине и лузгал семечки.

– Откуда у тебя… – запнулся я.

– Семки? Из кармана, откуда ж еще, – улыбнулся дедок. – Пойдешь к своей баристе? Ну иди, пока ходится. Я тебе скажу, что потом, когда постарше станешь, хождение твое прекратится, но не по твоей воле, а по воле бренного тела. Не в состоянии оно больше реагировать на противоположный пол. Станешь ты бесполым с бородой да семечками в левом кармашке.

Я выдохнул.

«Галлюны, – думал я. – Пойду к врачам, пускай на ранней стадии меня диагностируют, лечат. Не хочу в дурдом. Хотя туда меня и отправят. Что им еще останется? Прямо таки меня осмотрят и выпишут аскорбиновой кислоты со словами: «Голубчик, приходите пятнадцатого, будут готовы анализы крови, тогда и поговорим!» Нет, непременно положат в больничку, и там привяжут руки к кровати и обколют транквилизатором, или как оно там называется, – в общем, химией. Человек начинается изнутри. Я сам себя смогу исправить, если буду контролировать процесс и отвергать его».

Молча я вышел из машины и направился к любимой кофейне. Маша, загруженная заказами, готовила кофе один за другим. Когда я вошел, она быстро кивнула мне и продолжила кофеварить.

– Вы на стойке будете заказывать или у официанта за столиком? – спросила меня администратор заведения.

– Я за столиком, – ответил потерянно я.

– Сразу скажу, что вам придется подольше подождать, так как у нас большая очередь у стойки, – вежливо улыбнулась она.

– Ничего, я не тороплюсь.

Я присел за свой любимый столик у окна и уставился в окно. Пасмурный день, осенний. Дед стоял возле двери в кофейню, потом словил мой взгляд и подошел к окну. Сначала он грустро смотрел в мою сторону, потом зачем-то принялся складывать квадрат пальцами, потом закрыл глаза и стал средний пальцем нажимать себе в переносицу.

«Третий глаз открывает? – подумал я. – Ну конечно! Он предмет моего воображения и не больше! Ведь я совсем недавно прочел «Инструкцию ока» Зельмонда Крутса, в которой он именно средним пальцем раскрывал свой третий глаз. Теперь я хотя бы точно знаю, что это видение, а не реальность! Моя собственная память выдает такие вот метафизические реалии».

– Привет, ты говорил, что будешь чуть позже, – услышал я голос Маши.

– Здравствуй, – повернулся я, – освободился быстро. Думал, долго придется торчать у издателя, а оно обернулось все мгновенно.

– Я буду свободна через полчаса. Можешь подождать меня здесь, – ее покрытое веснушками лицо сияло от радости.

– Да, без вопросов, подожду.

– Тебе латте без сахара?

– Да, мне латте без единого сахара, – подтвердил я.

Дед за окном левитировал.

 

Глава 5

 

– Покупайте пастилу! Наполняйте себя пастилой! – услышал я крик.

Глядя на левитирующего деда, я отключился и уснул, положив голову на руки. Откуда ни возьмись, появилась загорелая толстая бабка, в юбке в пол, с заляпанным передником и одним золотым зубом, которая орала на всю Маяковку о продаже пастилы. Я вспомнил, как в детстве точно такие же бабки продавали на крымских пляжах сахарную вату, кукурузу и пирожки.

– Пастилу! Покупайте пастилу! – назойливо настаивала бабень.

Леша, работник кофейни, вышел на серую улицу.

– Баба Зоя, скоро менты заявятся, иди давай отсюда.

– Ух, буржуй, – озлобилась баба Зоя. – Вам бы только прогнать меня отовсюду. А жрать я что буду? Пастилу свою? Дайте хоть что-то заработать!

В это время появился вчерашний кабан. Он как раз подошел к двери кофейни. С отвращением он посмотрел на Лешу.

– Оставь бабку в покое, – рыкнул строитель, – она честным трудом зарабатывает. Это вы в тепле да безделье свой хлеб имеете.

В этот момент появилась полиция: трое наглых толстопузых быстро семенили к сторону бабы Зои.

– Я же сказал, что менты придут, – грустно замотал головой Леша. – Админша наша вызвала, а вы на меня рычите все.

Он махнул рукой и ушел в служебное помещение. Кабан испуганно скрылся за дверью кофейни, где смешался с толпой в очереди. Дед, который до сих пор левитировал, открыл глаза и смотрел то на бабу Зою, то на меня. Я, сонный, с головной болью от криков и стресса, слушал, как защитники закона требовали документы у бабки. Я понял, чего старик мой на меня так недовольно смотрел. Злой, я встал и открыл дверь кофейни.

– Не трогайте мою бабку, – строго и спокойно сказал я полиции.

Все трое посмотрели в мою сторону. Один проверял документы старушки.

– Это с какого перепуга она ваша, – окая, спросил толстый с редкими усиками.

– С такого, – бесстрашно ответил я.

– Вы бы, гражданин…

– Близких, – надменно подсказал я.

– Гражданин Близких, – продолжил редкоусый, – не вмешивались. Бабка эта незаконной торговлей занималась, нам сигнал поступил.

– Это моя бабка Зоя, – врал я уверенно, – она так с детства меня заставляет обеды кушать. Я, поди, уже немаленький, в кофейне обедать повадился. А она все равно, как за малым дитем, за мной со своей готовкой. Сказала, что ежели я кушать откажусь, она виноватить меня таким образом станет.

– Странная у вас бабулька, – сказал чуть менее упитанный полицейский, – и виды манипулирования тоже.

– Нарушение правопорядка, беспокойство граждан, потенциальная торговля несертифицированным товаром – все это попахивает как минимум административкой, – не унимался толстый с редкими усами.

Я закатил глаза и посмотрел в сторону деда, тот спокойно и равнодушно наблюдал за происзходящим. В то же время баба Зоя растерянно смотрела на меня, в глазах ее я видел слезы и благодарность. Я пропустил посетителя в кофейню, было холодно, и омерзительный ветер пронизывал.

– Сколько? – тихо спросил я у мента.

– Сколько птиц на небе, столько помета на плече, – ответил тот.

Мы отошли в арку за углом, и я дал им полтинник. Баба Зоя осталась стоять у кофейни. Дед пролевитировал за нами. Выглядывая из-за угла, он показывал мне фигу.

– Полтос на три не делится, – нагло сказал редкоусый.

Я нервно и с отвращением сунул ему в кулак еще десятку и не оборачиваясь пошел обратно кафе.

 

*  *  *

– Сынок, спасибо тебе, мой милый, – встретила меня у входа баба Зоя.

– Нечего благодарить, – сухо ответил я.

Не знаю почему, но меня все раздражали: и дед, и полицаи, и бабка с пастилой. Может, все из-за резкого пробуждения от неудобного сна, может, стресс и шизофрения теперь сделали из меня биполярного невротика, а может, я просто человек, который не хочет помогать ближнему, а делает это, так как того требует общество? Сколько таких немых обязательств мы выполняем ежедневно? Когда нет никакого желания, но молчаливая публика наблюдает, и тогда ты встаешь, помогаешь кому-то и своеобразную дань тем самым как будто бы платишь. Не знаю, как и что устроено, но факт оставался фактом: меня не радовала ни благодарность бабки, ни я сам, героически спасший ее.

– Возьми пастилы, – нежно сказала баба Зоя, – она тебя размягчит. Ты хороший парень, просто устал.

– Не устал я, мать. Я задолбался, – произнес я, и как будто стало легче после этих слов.

Она посмотрела на меня, потом достала пергаментную бумагу, завернула мне белоснежной пастилы в сахарной пудре и молча всучила. Старик мой облокотился спиной на дверь кофейни и улыбался довольно.

– Спасибо, – мне стало стыдно, и я быстро отвернулся и, оттолкнув деда, отворил дверь в кафе.

 

*  *  *

Когда я вернулся в кофейню, мое любимое место было занято строителем-кабаном.

«Все равно уходить пора», – сказал я про себя.

Машина кудрявая голова мелькала в круглых окошках подсобки. Я слышал, как она весело прощается со всеми. Через полминуты, она вышла: волосы были неаккуратно, но красиво убраны в хвост на затылке, простая серая рубашка, джинсы и куртка в руках. Она обладала нестандартной красотой, которую нужно понять, чтобы в полной мере ощутить. А то, что в этой девушке скрывается романтичный геолог, меня заводило еще больше.

– Куда пойдем? – спросила она.

Неожиданно для себя я честно ответил:

– В дурдом.

 

Глава 6

 

Конечно же, Маша не поверила насчет похода в дурдом, чему я был рад.

– Язык мой – враг мой, – сказал мне дед, когда я открывал двери своего серого «форда».

– Ой, заткнись ты уже, – нервно не сдержался я.

Маша удивленно посмотрела на меня из машины.

– Это я так, – неопределенно прокоментировал я, когда сел на водительское сидение.

Она пожала плечами и включила печку. Я включил радио, и мы покатили по осеннему городу. Маша взяла пастилу и с аппетитом принялась жевать.

Мы заехали в ресторан, пообедали, я сводил ее в кино. Все это время старик прогуливался позади нас или сидел на соседнем кресле. Вечером мы снова оказались в ресторане, где я заказал бутылку красного вина. Сам я не пил, лишь пригубил, Маша после двух бокалов решила поведать свою геологическую тайну. Дед откашлялся и навалился на стол в ожидании интересного рассказа.

– Я на последнем курсе была, – она трагически рассматривала красную скатерть, – когда мы с сестрой остались одни. Она совсем маленькая была, когда родители наши… погибли.

Она замерла после этих слов, а я не знал, как реагировать. Меня укололи сострадание и растерянность. Маша стеклянными глазами посмотрела на меня и продолжила.

– Не хочу рассказывать всех деталей их смерти. Но Ксюше, моей сестре, совсем не нужна была сестра, мотающаяся по экспедициям. Не то, чтобы я несчастна, мне нравится быть рядом с ней, и тем более, ей всего три годика, маленькая еще. Моя бабушка с нами теперь живет, но я взяла на себя все обязанности и стараюсь как можно чаще заниматься с Ксюшей.

Я молчал.

– Знаешь, что самое страшное? – спросила вдруг она.

– Что? – хрипло отозвался я.

– Черствость. Когда мы остались одни и из большой служебной квартиры отца переехали к бабушке на окраину, я оглянулась и поняла, сколько вокруг бездушных людей. На похоронах я даже услышала: «Так им и надо, чиновничьи рожи». Как же все-таки тяжело жить, когда вокруг столько бессердечных.

Она заплакала, я положил ладонь на ее руку.

– Неважно, кто из окружающих тебя бессердечен, – мягко произнес я, – главное, как ты на это бессердечие отвечаешь.

Дед откинулся на спинку стула и кивнул.

– Язык мой – друг мой, – довольно сказал он.

Я не обращал внимания на свою галлюцинацию, меня сейчас интересовала моя спутница, которая отчего-то выбрала именно меня для своих признаний. Мне было искренне жаль ее, но в то же время не хотелось, чтобы моя жалость сделала ее слабее.

– Не надо идти на поводу у плохих эмоций, – продолжал я, – помнишь мужика в кофейне позавчера, когда мы познакомились? Он искренне хамил. Мы можем реагировать на все это, отдавая с лихвой, а можем спокойно отнестись, не позволив негативу войти в нас. Не впускай плохое.

– Я же тебе сказал, что ты все знаешь, – сказал дед, – только тебя кренит в разные стороны, и ты периодически несешь чушь эмоциональную. Сейчас прямо гордость сплошная за тебя, сынок. Учи ее, учи. Пускай умоется и едет в свою экспедицию. Скажи ей, что надо жизнь свою любить, а не душить. Если она грамотно все расставит, то и на сестру, и на бабульку, и на работу время найдется.

 

*  *  *

Мне все еще было не по себе, когда мы вышли из ресторана. Маша молча села в машину и грустно рассматривала собственное пальто. Я выдохнул, включил газ и аккуратно повез свою спутницу домой. Возле подъезда, когда мы припарковались, она немного замялась.

– Ксюша с бабушкой сегодня возвращаются, они в деревне были у тетки моей…

Я и не собирался подниматься к ней. Повернувшись, внимательно посмотрел на ее огромные, словно спелые вишни, глаза.

– Маша, ты умница, – сказал я, – завтра я тебе позвоню.

Она кивнула и вышла из машины. Я в каком-то трансе остался сидеть и смотреть перед собой. Пошел мокрый снег. Дед сидел сзади и тяжело вздыхал, стараясь обратить на себя внимание. Мне, честно говоря, было странно все эти эмоции переживать. С одной стороны, мне было крайне жаль Машу, но и влезать в душу, менять ее мир я не готов был. Не потому, что я плохой или хороший человек, нет. Просто я не хотел вмешиваться настолько, чтобы потом не смочь уйти от нее. Мне просто понравилась девушка, я поддержу ее, безусловно, но как быть теперь, когда она набросила на меня сеть доверия?

– М-да… Придется тебе быть внимательным, – сказал тихо старик из глубины салона авто. – Времени-то немного прошло, такие раны не затягиваются на раз-два. А если честно, то и никогда. Так что ты аккуратно с барышней-то.

Я откинулся на сидение.

– Думаю, что больше не буду звонить ей, – честно ответил я.

– Это еще что за новости? – недовольно прикрикнул дед.

– Никаких новостей, только я не могу начать серьезные отношения с ней. Мне просто понравилась девчонка, мы пообщались, еще бы месяц-другой погуляли. Теперь она рассказала о своей трагедии. Мне реально ее жаль, и будет предательством сейчас продолжать это все. Ей нужен мужик, который даст ей семью…

– Ух, змеюка, – шикнул старик, – что ты передо мной развел? Мочевой пузырь беспокоит?

– При чем тут это?

– При том, что ты сейчас его словестно опорожняешь, гад эдакий! Кто тебе рассказал, что можно с бабами таскаться и пользовать их как перчатки – месяц так, месяц эдак. Нет, раз уж ввязался, давай теперь отвечай по-мужски. Никто тебе не кричит, что надо ее под венец тащить. Пока… Но вот то, что бросать человека, который тебе доверился, с которым ты близким стал… Да тем более вот таким тихим образом. Нет, сынок. Нет.

– Да хватит уже свой старомодный вариант соцстроя мне впаривать, – раздражался я, – сейчас все дружат – расходятся – живут дальше. Ничего такого нет. Надо пробовать, чтобы понять, кто твой человек.

– А ты чей человек? А?

– Я человек слова.

Старик замолчал и как будто усох в кресле сзади: стал маленьким и тонким. Я глянул, как он смотрел на снег за окном и подумал, что заеду в аптеку с утра и куплю себе успокоительное. Галлюцинации, тем более продолжительные – опасное дело.

 

*  *  *

Наутро я услышал, как дед моется в ванной и орет песни про лапти и коров. Раздельный санузел в собственной квартире меня как никогда порадовал. Когда я уже поставил чайник кипятиться, старик вышел в одном полотенце. Я осмотрел его, и внешний вид его показался мне отчего-то знакомым.

– Послушай, дед, а где я тебя мог раньше видеть? – спросил я.

– Где, не знаю, я твой дед.

– Да никакой ты мне не дед, давай будем честными, – я насыпал кофе в чашку, – у меня два деда, которые живы и здоровы.

– Я дед, который принадлежит тебе, как ты мне, а не родственник твой, – вытирал свои немного длинные волосы старик, – мне иногда кажется, что ты баранишь на элементарщине.

– Ой, вот только не надо, – скривился я, – сейчас снова начнется нравоучение.

– А когда я тебя чему учил? Никогда, просто говорю, а тебя это раздражает. Ты не задумывался никогда, а почему тебя это раздражает?

– Потому, что ты старый пень, который учит меня жизни, которую сам никогда не проживал.

Чайник мой закипел, и я налил себе кипятка в чашку с растворимым кофе.

– Почему ты решил, что я жизнь не жил-то? – улыбнулся дед и мягко отобрал мою чашку с кофе.

Я хотел было ответить, но тут зазвонил мобильный.

– Да, – быстро ответил я, не глядя на номер.

– Близких, тебя Карасев ищет, – услышал я голос Ромки.

– Что ему надо?

– Говорит, что ты ему сценарий обещал.

Ох уж эти акулы бизнеса. Как грамотно заставить тебя стать тумбочкой: прижимистым, дубовым и в положении на уровне паховой области? Очень просто – сделай вид, что детали вашего вербального общения были несколько иными и требуй, требуй и еще раз требуй. Бизнесмен папа Карло, который пилит из полена в тумбу. А ты, тумбочный Буратино, расстерянный, как рыба глотаешь воздух и пытаешься вспомнить, что же ты упустил в разговоре?

 

– Разве я говорил ему что-то о сценарии, тем более через пару дней после разговора? – спросил я.

– Откуда мне знать, о чем вы говорили, только он оборвал мне телефон с утра, и я его скоро пошлю, – недовольно продолжал он. – Поговори с ним, я тебя прошу. Записывай номер.

Я покорно записал прямо на обоях номер Ивана Павловича Карасева. Дед допил мой кофе и рыскал в моем шкафу – пытался найти себе что-то из одежды.

– Какие планы на сегодня? – крикнул старик из спальни.

– Планы – не попасть в капканы, – ответил я.

– Прозаику не быть поэтом, – засмеялся дед.

 

Глава 7

 

– Послушайте, я должен вас подгонять, а как иначе, ежели у меня сроки – размахивая сигаретой, полушетом вещал Карасев.

Мы встретились в ресторане «Мысль», где каждый столик был завешен бордовыми шторами. Так, по мнению руководства, каждый посетитель мог при желании уединиться и погонять «мысли». Мы сидели в самом конце пустого ресторана. Было три часа дня, и посетителей было мало. Не снимая куртки, я сидел и слушал нервные речи Карасева.

– Не надо только мне про эти «сроки», – отмахнулся я. – Мне сроков хватает и в издательстве.

Карасев достал аскорбиновую кислоту и раскусил, сморщившись.

– Мне нужны ваши сценарии, – сказал он спокойно.

– Мы с вами обсуждали этот вопрос – свяжитесь с моим агентом. Потом мы договорились, что свяжемся через две недели. Прошло всего пару дней, вы нервно дрожите и требуете от меня чего-то.

– Дело в том… ох… Кондратий Юрьевич, пожалуйста, дайте мне сценарий, – взмолился он словно маленький ребенок.

– Да сколько можно?– не выдержал я.

Дед сидел рядом, сложив руки на коленях.

– Наблюдай, а не смотри, – поднял сухой палец старик.

Я, нахмурившись принялся всматриваться в Карасева: тот постоянно то теребил руками салфетку, то переставлял чашку с кофе с места на место, то запихивал в рот витаминки. Ноздри его напрягались при каждом слове, а смотрел он не на меня, а через мое плечо или в окно. В какой-то момент мне даже показалось, что он кивнул кому-то.

– Да что за?.. – меня раздражали его телодвижения.

– Послушайте, вы же понимаете, что все не просто так. Мелкий спрос и тот под контролем – на все нужен допуск, – наклонился Карасев и почти ткнул меня своим острым носом. – А тут фильм. Сейчас намечается война в Тушкете, а им сейчас никак не нужна волна негодования.

– Кому это «им»? – спросил я тихо.

Карасев молча ткнул пальцем в небо и многозначительно кивнул.

– Давайте не будем задавать неправильных вопросов, а просто позволим себе плыть по правильному течению, делая вид, что мы активно сопротивляемся системе. К слову сказать, и система-то, которой мы так активно сопротивляемся, на самом деле не существует. Ну да ладно, это все разговоры не за чашкой кофе, а за коньяком, как минимум.

– И не боитесь болтать-то? – я исподлобья смотрел на длинный нос бизнесмена.

– Чего? Что вы кому-то что-то расскажете? Не поверят: то, что не осязаемо, даже в мыслительном плане, простите меня за игру слов, вызывает недоверие. Как инопланетяне: все говорят, что мы даже не можем представить себе, как устроены их органы, и все равно мы сводим все в какие-то простые формы. И что мы видим в фильмах про НЛО – почти человек, только страшный и слизкий урод. Мы даже не можем придумать, как может выглядеть это неземное существо. Так и здесь: кто вам поверит, что на самом деле социум выстроен иначе, когда мы уже десятками поколений живем и строим историю на мире купли-продажи. Скажи ты сейчас любому, что оказывается не это важно – что случится? Легкий кивок в ответ с подтекстом «не надо ля-ля» и все. Кто поверит? Разве может кто-то из нас жить иначе?

– Вы так говорите, будто вы можете не зависеть от системы, – улыбнулся я.

– Нет, я и не отрицаю. Не могу, не буду. Только я рыба Гольфстрима, а не озерный карась или, еще хуже, ветка в луже. Поэтому давайте мне сценарий – нам заказ на ваше воображение пришел. Сейчас будем снимать фильм, потом дадим международную премию как сценаристу, сам фильм вызовет пару митингов в защиту прав и свобод женщин и так далее. СМИ увлечется вами, сопли и шум, сам фильм кассу снимет, а про войну никто и не вспомнит. Так что…

– А что если я откажусь? – кашлянул надменно я.

– Вы не можете отказаться, иначе вас могут отказать, что будет весьма плачевным… И потом, я с вами завязан нехило, посему я с вас не слезу. Откуда, вы думаете, у Ромки Зарецкого такая фортуна? Все фигуры этой шахматной партии не просто правильно расставлены, но и приклеены на обувной клей к своим, что немаловажно, – и он поднял снова палец вверх, – непосредственно черным клеткам шахматной доски.

Дед мой сидел хмурый, седые волосы как будто смялись и прижались к голове одним пластом, грустные морщины углубились. Я выдохнул.

– Но у меня в издательстве работы стопка, я рукопись оканчиваю, и так с прошлой опоздал и вчера уже выгребал …

– Знаю-знаю, Павел Кизельмянович давит авторитетом, но, согласитесь, справедливо давит, за дело. Вы так не переживайте, я все организую, и все уложится. Вы, главное, сценарий нам сделайте.

– Хорошо, допустим, я согласен, – я покосился на серого деда, – но о чем писать-то?

– Мне кажется, мы с вами это уже обсуждали, – он мягко сложил руки перед собой.

У меня запульсировала вена на виске.

– Мы ничего не обсуждали, – я не моргая смотрел на Карасева. – И вы должны прекратить свое искусство манипулирования в мой адрес!

– Прекрасно, ну что ж, – полузакрытыми глазами он немного надменно смотрел на меня, – сценарий должен быть написан о грандиозном влиянии товарища Сталина на отношения молодой пары. Пускай у них все не сложилось, но партия, устой, совместный труд – все это помогло им стать счастливыми.

– Это же бред, и я не пишу сопливых романов, – я откинулся на спинку стула. – Подобные тексты не ко мне.

– Нет, нам не нужен сопливый роман. Пишите также заковыристо, как вы описываете происходящее в своих детективах об агенте Георгие.

– Но там убийство, расследование – вот где напряжение. А тут сопли и… партия? Зачем вам эта пыль прошлого? Не пойму?

– Вот именно, непонятная тема, адаптированная на современный лад. Пускай этот сценарий будет трогать за душу, совок должен идти фоном, ненавязчиво. От фильма должно оставаться положительное в сердце у зрителя, тогда и совок как ностальгия заноет в душе.

– Простите, я не пойму, а зачем отвлекать людей от войны Советским союзом? – наклонился ко мне дед. – Спроси его, пускай ответит, хитророжий.

Я повторил вопрос старика.

– Тут и скрывать-то нечего, смотрите, как все хорошо устроено, – затянулся сигаретой Карасев. – Выходит фильм, партия, ностальгия, любовь и… по расчётам – бабы идут на митинг – привлечение феминисток, красного креста, ООН и всех остальных. Потом народ, влюбленный в партию и ослепленный движухой, спокойно позволяет себе быть управляемым и ориентируемым на меньшую оплату труда – ибо все это во имя светлого будущего. Ну и так по мелочи: пару болячек в массы запустят, у них там новые лекарства готовы – надо же их кому-то толкать. Вы, уважаемый Кондратий, не переживайте так, вам все равно из своего уровня не выбраться. Просто работайте, получайте свой гонорар и живите свой век. Можете почитать еще парочку философских книг, почувствовать на один вечер, что вы умнее вроде как стали. Только нам суждено плавать здесь в водянистой трясине, над которой вас покрывает туман, а на суше, то бишь, на уровне повыше, свои законы. Не напрягайте мозги, они и так у вас в вечном напряжении.

Он достал кошелек, щедро оставил чаевых.

– Завтра вечером здесь, ровно в семь, я жду сценарий, – сказал он холодно, – и не надо сопротивляться.

– Завтра? Но это нереально!

-Уважаемый Кондратий Близких, постарайтесь сделать так, что вы не стали носить фамилию Дальних.

Он, улыбаясь, направился к выходу. Дед мой выдохнул и с тоской посмотрел на меня.

– Что тут поделать, – сказал он, – только посочувствовать.

 

Глава 8

 

– Маша, Машенька, Машер, – напевал я, будучи совершенно нетрезвым. – Знаете ли вы, в чем смысл жизни?

Она в джинсах, растянутой майке и тапочках выбежала из квартиры, чтобы оплатить такси, на котором я приехал. После встречи с Карасевым я почему-то напился, как студент. В какой-то момент, после третьего бокала виски, я понял, что единственный интересующийся мной человек – это бариста с Маяковки. Я взял такси, позвонил ей и признался в любви. И вот теперь Маша доставала меня из такси, молча. Шел снег.

– Пойдемте, – сказала строго Маша.

– А как же дед? – спросил я.

Оплаченное Машиными деньгами такси уехало.

– Кондрат, давай, пойдем ко мне, – тянула она меня к подъезду.

– Дед! Мой дед остался в такси! – орал я.

– Он вернется за тобой, – уговаривала меня Маша.

– Зачем? Зачем ему возвращаться, если я не просил его уходить? – я сел на лавочку и стал рассматривать Машу.

– Давайте мы обсудим все вопросы в помещении. Пойдемте ко мне.

– Маша, зачем ты отпустила таксиста?

– Заплатила я ему, и он поехал, пожалуйста, пойдем.

– То есть это нормально, по-вашему? Оплатить и увезти моего деда?

Я помню только то, как она посмотрела на меня в этот момент. Все. После этого случилось чернота забвения, в которой я пребывал до утра.

 

*  *  *

– Кофе, омлет, виноград и сыр, – услышал я над головой.

Глаза открывать было страшно, настолько строгим был голос.

– Мне надо отвезти Ксюшу в садик, потом бегу на работу. Ты завтракай и… наверное, тебе домой надо, – холодно произносила слова Маша.

Я сел на кровати, огляделся. Очень простая обстановка: на стенах ковры, на полу потертый линолеум. В коридоре зеленая ковровая дорожка обрывалась у входа в крохотную кухню. Я поджал губы, мне было неловко. За столом на табуретке сидела девочка лет четырех и, болтая ногами, жевала бутерброд. Она вдруг посмотрела на меня, взрослого небритого мужика, от которого несло вчерашним спиртным, и мне стало стыдно. Быстро нырнул в ванную комнату и как мог постарался привести себя в порядок. Затем так же шустро я вернулся в комнату, в которой ночевал. Маша что-то искала в шкафу. Я оделся и провел рукой по голове: даже волосы на ней, как мне казалось, болели.

– Маш, прости, – я уставился в пол.

– Слушай, я понимаю, ты творческий человек. Мы с тобой быстро перешли на «ты», и завертелось. Но мне не нравятся такие приходы. Честно. Давай ты будешь в следующий раз отходняки устраивать у себя в квартире.

Она вдруг почему-то улыбнулась. Мне стало легче. Маша подошла, погладила меня по щеке и села рядом на кровать.

– Ты мне нравишься, – ласково и тихо произнесла она, – но не надо колупаться в моей душе.

– Я не совсем понимаю…

– Ты пьяный вчера пытался доказать, как я не права, что не занимаюсь геологией. Потом зачем-то начал втирать про заговор и намеренное чувство вины у человечества. Мне философия твоя ясна, но вот когда ты начинаешь свой кондратский нос совать в мои персональные проблемы… Давай здесь мы останемся на «вы», понимаешь, о чем я?

Я закрыл лицо руками.

«Мудак, – вертелось в голове, – Кондратий, ты мудак».

Она встала и легко, будто и не злилась никогда, улыбнулась.

– Ты еще про какого-то деда весь вечер заливал. Это из твоей новой книги?

«Дед! Где он?» – похолодело внутри.

Его действительно не было, а присутствие моего воображариума мне начинало импонировать все больше. То, что старик потерялся, расстроило меня. Однако Маше я ничего, естественно, об этом не сказал.

– Да, это рукопись новая, «Дед и его борода», – быстро соврал я.

– Ладно, ты завтракай, мы пошли. Бабуля моя в другой комнате, не думаю, что она решится выйти, она очень смущается – ведь ты для нее невероятный мастер слова. Хотя, может, и соберется. Я ей как сказала, кто ты, она свежие простыни принесла и сразу предложила мне лечь рядышком.

Маша засмеялась и покачала головой.

– Перинку мягкую подбила и свечку в темноте зажгла, – ухмыльнулся я.

– Именно так. Так вот, ты ее не смущай, если что.

– Хорошо.

Тоненькая сестрица Маши стояла за дверью и молча протянула ботиночки:

– Помоги.

Они еще немного повозились в прихожей и исчезли за дверью. Мне было неловко, думал сразу уйти. Оделся и никак не могу вспомнить – мой ноутбук был со мной или нет. На кухне рядом с кофейником и завтраков лежал мой печатный агрегат. Я взял его и повернулся было уходить.

– Куды? – услышал я прямо перед собой скрипучий голос.

От неожиданности сердце мое подпрыгнуло. Передо мной стояла горбатая, с огромными темными кругами под глазами, бабка. Она улыбалась, задирая при этом ноздри так, что видны были огромные толстые волосы, растущие, как будто из самой глубины черепной коробки. Юбки ее были заляпанными, пахла она дурно: испорченным молоком.

– Доброе утро, – я старательно делал вид самого вежливого гражданина. – Вы, верно, бабуля, то есть… мать ее… то есть, родственница Маши. Я очень рад.

– Присядь, – ее глаза как будто почернели.

– Вы знаете, у меня рукописи горят…

– Они не горят, уж я-то это точно знаю, – и она жутко громко захохотала.

Мне стало не по себе.

– Сядь, я сказала.

Я сел.

– Ешь. Тебе надо тело кормить, ешь, – она ковыляла по кухне.

Я заметил, что на ногах у нее были отчего-то плетеные лапти. Одна из этих ног выглядела больше другой, и с внутренней стороны виднелся огромный пузырь. Желтый, он как будто вот-вот разорвется.

– Значит так, писатель, – она повернулась и поставила передо мной еще одну чашку кофе, – пей.

– Спасибо, слишком много кофе вредит здоровью. Я свой сейчас допью и…

– Нет, мой дорогой. Не вредит. Всякая зависимость ведет к телесному удовлетворению. Понял?

Я пожал плечами: понять-то я понял, но не согласился. Может, и ведет, но после всего этого следует разрушение.

– Не мнись. Слушай внимательно, – она грузно оперлась руками на спинку потертого стула, – ты пишешь свои книжечки – вот и пиши. А сценарий свой чтобы сегодня отдал шакалам.

– Простите, откуда вам…

– Заткнись! – грубо и с рыком сорвалась она. – Работай, пока тебе разрешили. Что ты выбрал? Деньги, славу, тщеславие! Пиши, что тебе сказали, и моей Машке голову не дури, пускай она занимается своими делами. Хочешь с ней телесно развлекаться – всегда пожалуйста. Пейте, курите, кофе на худой конец пейте. А диалоги про высшие силы, про светлое будущее и про геологию и мечты – чтобы я не слышала! Понял, мерзость ты человеческая?

Я сидел и, казалось, врастал в стены этой квартиры.

«Что за дурь? – стучало в голове. – И откуда она знает о сценарии?»

– Принесешь шакалу сценарий, останешься в бизнесе, все у тебя будет хорошо. Потом, когда уже умрешь, будет видно-очевидно, – и она снова мерзко захохотала, и нарыв на ее ноге запульсировал.

– Кому интересно, что с тобой станет после смерти? Никому, – и бабка шумно, причмокивая, отхлебнула кофе.

– Иди, писатель. Иди.

Она за шкирку подняла меня, очумевшего, и вывела за порог.

Дверь захлопнулась. Я в руках с ноутбуком стоял и не понимал: похмелье смутило мой разум, или же действительно меня только что бабка, похожая на ведьму, отправила работать над сценарием. Очень в тот момент я пожалел, что потерял своего деда.

 

*  *  *

Когда оказался на улице, вспомнил, что в кармане нет ни копейки. Мобильный Маша мне заботливо зарядила и положила в карман куртки. Только я хотел набрать своего агента, как он позвонил сам.

– Как раз тебе хотел звонить, – довольно ответил на звонок я.

– В этом и смысл настоящего агента – на мгновение впереди твоей мысли, – смеялся Пашка. – Я чего тебе набрал: заскочил с утра к мадам Рю, говорит, что ей рукопись из издательства прислали. Мол, не отредактирована. Она глянула – ты им черновики отнес, так она сейчас им по электронке скидывает. Только сквернословит, говорит, что ты ей поднадоел с вечными двойными семантиками.

– Паш, слушай, это все очень интересно, но я стою возле черт пойми где и денег в кармане ноль. Ты выручай, а, – перевел тему я.

– Садись в такси и рули ко мне в офис, я встречу, – и он отключился.

Пашка встретил меня, как и говорил. Оплатил такси и безвозмездно вручил пару купюр на ближайшее будущее.

– Ты же знаешь, я имею свои проценты, – сказал он, когда мы зашли в его белоснежный офис.

Я кивнул.

– Итак, я не спрашиваю, почему ты без денег оказался в унылом спальном районе, но я спрашиваю тебя, что с твоим сценарием.

– Ты уже в курсе?

– А как же? – улыбался он. – Еще до того, как ты встретился с Ромкой в кофейне, я был в курсе.

Я вдохнул. Прилив невероятного раздражения окатил меня, словно ледяная волна в зимней Балтике.

– То есть это ты все устроил, циничная рожа? – встал я. – Это из-за тебя на меня давит Карасев и бабки?

– Бабки – это метафора о финансах? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – Нет, я ничего не устраивал. Звонок поступил, со мной не торговались. Просто попросили размять расписание твое и посодействовать. Кондрик, пиши сценарий. Тебе пару часов посидеть, хоть бы в черновом, но напиши. Сам посуди: слава, деньги, спокойствие.

– Но там манипуляция сплошная.

– Она не Там, она везде.

– Ладно. Напишу я эту дрянь и забуду. Слово – это всего лишь сочетание букв.

– Вот и умничка. Что-то еще я могу сделать?

– Постой, а как ты узнал, что я с Ромкой встречусь.

– Жало знания кусает… – и Пашке кто-то позвонил.

 

*  *  *

Был полдень, когда я уже в своей квартире сидел за любимым столом и пытался варганить сценарий. Сначала мне казалось, что меня вот-вот вытошнит. Письмо мое страдало, несколько раз выходил на кухню – мучился. Затем неожиданно для себя сел, и словно не я, а кто-то за меня потоком переплел слова в текст.

 

Кровавыми руками она нащупала дверную ручку. Все еще слабая, но счастливая, вышла на улицу, залитую осенним золотым солнцем. Перед ней стоял он – Ванечка. Громко кричали трактористы: «Славься, Отечество!»

(Ванечка обнимает Настю).

– Все у нас теперь будет хорошо, – сказал он уверенно.

– У кого у нас? – улыбаясь, спросила Настя.

– У всех у нас, – и он обвел рукой перед собой воображаемый шар.

 

Я откинулся на спинку своего рабочего кресла и посмотрел на часы на руке – без пяти шесть. У меня есть время переодеться и доехать до ресторана «Мысль», чтобы передать материал Карасеву.

«Даже перечитывать не буду, – подумал я, – хорошо, что хоть получилось сотворить этот карамельный бред».

– Ну, и? – услышал я голос деда.

Он сидел на полу, вытянув ноги, и растягивался. Несмотря на то, что он обладал немолодым с виду телом, растяжка у него была, как у египетской кошки. Я обрадовался тому, что он снова появился.

– Где ты пропадал? – спросил я, улыбаясь.

– Пропадал? Это ты себя спроси, где я пропадал, – старик нагнулся к правой ноге и коснулся лбом колена.

– Не понимаю, я, что ли, тебя прогнал?

– Как сказать… Ты сам отказался.

– Ну уж нет, я тебя постоянно вспоминал, думал отчего ты ушел. Это ты отвернулся от меня. Знаешь, какую бабку я встретил? Где ты был в тот момент?

– Нет, я еще раз повторяю, ты сам отказался. Ты, может, и думал обо мне, старался меня вернуть своими мыслями, пугался той бабки, только внутри ты отказался от меня.

– Так чего ж ты вернулся?

– Потому что даю тебе еще один шанс, – дед встал, почесал седую щетину и принял позу дерева из йоги, – вляпался ты, Близких.

– Да ладно тебе, много галлюцинация может понимать о реальном мире.

– Ох, да, тут ты прав, – выпятив нижнюю губу, наигранно серьезно кивал он.

– Мне тут, если честно, и без тебя паршиво, но, – я встал и нажал «печать» на принтере, – сейчас отнесу Карасеву эту гадость, и все. Знаешь, а я лихо написал эту вещь.

Старик из позы дерева стек на пол и залег в шавасану.

– Что это ты разлегся? – наклонился к старику я.

– Я часть пола, а ты нет, – резко открыл глаза дед. – Так, ладно.

Он отряхнул руки от невидимой глазу пыли и подошел ко мне.

– Ты вот что сейчас распечатываешь?

– Рукопись… то есть сценарий, – замешкался с ответом я.

– А содержание этой дряни какое?

– Нравственно-политическое с различными отступлениями в романтический вальс и детективный фокстрот.

– Эх ты, Близких, – неожиданно произнес старик, – и ты это собираешься нести, именем своим харкать на народ и поддерживать разложение общества? Ты же в курсе последствий!

– И что? Я разве могу остановить эту махину? Она и со мной, и без меня каждую кость нашу перемалывает. Что мне теперь? Сгнить? Мне Карасев все популярно объяснил: куда меня и зачем. Перспектива вырисовывается печальная. Не надо мне нравоучений. Да, наверное, я от тебя действительно отказался… Ты хочешь, чтобы я жил слишком идеально. А зачем мне такая жизнь? Бедная, заросшая пустотой и безлюдием, а главное – никто не будет читать мою литературу и продавать. Понимаешь ты это? А я писатель, черт бы тебя побрал.

– Не поминай черта, – по-доброму сказал дед.

Я сразу отчего-то вспомнил бабку Маши.

– Да, ты правильно подумал, – словно прочел мои мысли старик.

– Не понял.

Дед подошел к кактусу на окне и нежно, лишь слегка касаясь, погладил белый цветок.

– Ты его видишь?

– Что?

– Цветок.

– Да, конечно, он же у меня вырос.

– Нет, он вырос не у тебя. Он вырос на колючем кактусе, вопреки всему взял и вырос. Хорошо, что они еще распускаются, иначе я бы совсем опечалился. Кондратик, ты присядь.

Я сел на свое рабочее кресло, и какое-то время дед молчал. Слышно было лишь, как принтер печатает последние страницы рукописи.

– У каждого из нас время от времени случаются подсказки. А когда они срабатывают плохо, или наоборот хорошо, могут появляться советники. В общем и целом, эти советники – это вы сами. Иногда это никому не видимый союзник, который очевиден только тебе, то есть тому, к кому советник явился. А иногда, это настолько сильный помощник, что он является в виде человека им и остается: живет рядом, участвует в жизни.

– Не понял, – застрял я.

– Печально то, что иногда, – продолжал старик, – к нам является негатив, зло, которое набирает мощность, становится частью мира и влияет не только на нас, но и окружающих. Видел Машину бабку? Думаешь, это ее родственница? Нет, это сама Маша. Это часть ее. Она думает, что бабулька существует, только видеть ее может лишь она сама, и вот ты – причина тому то, что ты сам находишься в состоянии осознания, и тебе являюсь я.

– Ты не такой страшный как та бабка.

– Так я и не зло, хотя злосотворил я.

Я замер. В голову сразу пришло Святое Писание. Вдруг я понял, кто передо мной и внутри все будто замерло. Старик взял рукопись и пролистал. Потом посмотрел на меня, прищурившись.

– А почему ты такой старый?

– Ты решил, что я так выгляжу, а у каждого я свой: у кого-то старик, у кого-то ребенок – все индивидуальны, суть та же.

Я выдохнул и уставился в пол.

– Ну, каков твой выбор относительно дальнейших действий? – спросил дед.

Голова кружилась. Я посмотрел в окно задумчиво. Как-то просто и понятно стало все вокруг, но вместе с тем обрело смысл. Очевидно же – всегда лежало на поверхности: заповеди, понимание, что и для чего, чётко я увидел, как влияет любое слово, написанное или сказанное, на пространство, душу. Свет падал на меня, на цветок кактуса.

Вдруг совершенно неожиданно передо мной возникла бабка Маши, глаз ее уже не было видно, лишь черные дыры. Она клацала зубами и тянула ко мне костлявые пальцы.

– Неси сценарий Карасеву, а потом иди к Роме и расскажи ему о том, как многого ты добился. Он всю жизнь мешал тебе, если бы не твое испорченное детство, зависть, бедность, в которой купали тебя твои родители, наглость Зарецкого, учителя, которые ценили деньги его родителей, а не твой талант – иди! За свой сценарий ты получишь все: славу, деньги, девок! Бариста твоя будет ноги тебе обмывать. А какой-то кабан у окна в кофейне слова не посмеет поперек твоему ляпнуть!

Я вдруг увидел себя успешного, довольного и белозубого. Так заманчиво все это звучало, что я стал как будто отдаляться от своего старика. Все завертелось.

«А ведь сценарий так легко писался, – думал я, – пошла эта правильность…»

– Открой глаза, – услышал я добрый голос старика, – открой глаза и взгляни на все это.

 

Глава 9

 

Ровно в семь вечера я был в ресторане «Мысль».

– Ну, как? Написали сценариус? – спросил Карасев.

Подбежала официантка, принесла чистую пепельницу, салфетки, воду.

– Кофе? – спросила официантка.

– Да, черный без сахара, – ответил Карасев, – вам латте?

– Нет, я не пью больше кофе, – ответил спокойно я.

– Бунтарите? – улыбнулся бизнесмен.

Девушка быстро принесла эспрессо и удалилась.

– Так что с рукописью?– он закурил.

– Написал, – ответил я.

– И где же?.. – с довольной миной пил кофе Карасев.

– Спалил во славу ваших властителей. А говорили: не горят рукописи, не горят. Сами же понимаете, огонь сожрет все – геенна!

– Не бузи, Близких.

– Не «не бузи», а «не буди», вы хотели сказать. Согласная в этом слове неподходящая была.

Карасев беззвучно засмеялся и пригрозил мне пальцем.

– Ты думаешь, что самый умный, раз решил встать против системы?

– Какой системы? Вы же сами сказали, что это иллюзорность. Давайте не будем.

Ресторан был полон посетителей. Музыканты вышли на сцену и начали играть громкую музыку, певец пел пошлые песни.

– Ты бы задумался о том, что ты делаешь.

Карасев выдохнул недовольно. Посмотрел на музыкантов, задумчиво докурил. Потом махнул рукой в мою сторону.

– Право ваше, – спокойно, крайне галантно кивал Карасев. – Мне, конечно, проблем сейчас подкинули, ну что же мне теперь? Убиваться? Я все равно на своем месте останусь, а вот вам придется удалиться.

Я улыбнулся.

– Удалиться? Откуда? Из этого ресторана? Из издательства? Из жизни? Едва ли вам это подвластно.

– Зря вы недооцениваете нас.

– Зря я недооценивал себя. Выбор есть всегда, и у тебя в том числе: открой глаза, – сказал я.

– Еще кофе? – вернулась официантка.

– Давай, – и Карасев хлопнул ее по заду.

Когда она повернулась в сторону барной стойки, чтобы принести еще кофе, я увидел, что обе ее ноги были покрыты огромными волдырями, некоторые гноились. Выдохнув, я вышел из ресторана, мысленно пожелав удачи бизнесмену.

Подходя к своему серому «фордику», я набрал своего университетского товарища Степана из «Элементарной Правды» и попросил отыскать номер бабушки Маши в деревне за городом.

– И заодно проверь, есть ли у нас недалеко от города геологические остановки. Я слышал, что на Западе постоянно какие-то движения местных ученых.

 

Глава 10

 

Маша торопливо протирала теплые чистые чашки, когда я резко отворил дверь кофейни. Она равнодушно глянула в мою сторону, не отрываясь от своих дел.

– Пойдем, – сказал я, отдышавшись.

– Мне звонила бабушка и рассказала, что ты утром матом послал ее, отказавшись дать автограф.

– Какой автограф, ты уже его брала, не просила она у меня ничего, – я взял салфетку и вытер лицо: на улице шел мокрый снег.

– Знаешь, она для меня самый близкий человек. Никого, кроме сестры и бабули, у меня не осталось, а тут ты являешься пьяный и …

– И что? Ну что? – я специально провоцировал ее.

– Нежнее, – рядом жонглировал пакетиками с сахаром дед, – она решит, что ты псих.

– Уходи, Близких, – она отвернулась.

Я развел руками и посмотрел на старика. Он дал мне легкого подзатыльника:

– Ты мужик, не раскисай, – сказал он. – Решил – доводи дело до конца.

– Маша, – собрался с мыслями и продолжил я, – это не твоя бабушка. Твоя бабушка сейчас в деревне, я звонил ей двадцать минут назад. Она год с тобой не виделась и очень переживает.

Маша повернулась, сняла с шеи синий платочек с надписью: ваша бариста знает ваш вкус, и раздраженно больно ударила меня по лицу.

– Ты псих! Совсем утопился в своих рукописях! Хватит выдумывать!

– Чего ты так нервничаешь? Если это не так, просто позвони ей, вот же номер.

И я протянул листок с номером, который для меня в считанные минуты отыскал друг-журналист Степан.

– Позвони, это же твоя бабушка, Мария Ивановна, тебя в честь ее назвали.

Маша смотрела на меня, и постепенно лицо ее темнело. Она взяла чистую чашку и швырнула на пол.

– Что ты пристал ко мне?

– Маш, почему ты забросила заниматься геологией?

Девушка молча приблизилась ко мне и через стойку нагнулась. Медленно она вытянула руки и расстегнула рубашку. Я смотрел на нее с сочувствием, понимая, что сейчас ею манипулирует нехорошая бабка с нарывом на ноге.

– Почему ты отказалась от своей работы? Ты же могла работать недалеко от города, ты прекрасно знаешь, что есть такая возможность.

– К черту геологию, займемся генетической практикой, – она лукаво улыбнулась.

– Я не могу с ней разговаривать, – я повернулся к деду, – зачем ты меня притащил сюда? Пускай сама разгребает своих тараканов. Карасева ты же не намекал спасать.

– Карасева ты уже спас, сам того не подозревая. И ты не совсем понимаешь, что происходит, – дед улыбался и рассматривал Машу, – я тебя ни во что не втягивал.

– А кто? Ты, конечно.

– Мне казалось, ты прекрасно разобрался в себе. Я – это ты.

– А бабка – это она.

Маша вдруг нахмурилась. Испуганно, а затем разъяренно. Она перепрыгнула через стойку. Свет погас.

– Так вот в чем дело, – хрипло, голосом бабки, шептала она, – ты решил спасти девочку. Очень интересно, а кто хотел ею просто воспользоваться. Помнишь, дед?

Она явно обращалась к моему старику.

– Он же тебе говорил, что не нужна ему эта ответственность с бабой, у которой такое горе. Плоть к плоти – так же вы говорили? Так для чего мешать? Чувствуешь запах? Кардинальных перемен здесь не будет, прекрати спасать единицы, я владею сотнями!

Теперь глаза ее полностью закатились, почернели веки. Я испугался. Пришел за девушкой, а она тут рычит в темноте страшной бабкой. Не романтично и жутко. Очень рассчитывал на то, что дед повлияет. Свет включился, но старика нигде не было. Маша свирепо смотрела на меня, лицо ее покрылось черными пятнами, вены на шее вздулись.

«Что делать? – кидались мысли в панике от правого к левому полушарию. – Почему он оставил меня? Почему в этот самый страшный момент он оставил меня?»

Постепенно моя паника успокаивалась, и я дышал ровнее. Маша подошла так близко, словно хотела лбом раздавить мой череп, и уткнулась взглядом в меня. Снизу вверх поднималось полное понимание слов деда.

«Никто меня не оставил. Если дома на меня снизошло озарение, что действительно важно, и что действительно страшно, то теперь я понял, что дед – это я. Это не галлюцинация, это мое, родное, доброе и ясное. А Машу бояться нет смысла, потому что во мне тоже сидит злая бабка, точно такая же, просто я ее не выбираю, но не боюсь».

Спокойно подойдя к Маше я погладил ее по щеке.

– Открой глаза, – сказал я нежно, – не бойся, открой и посмотри.

Откуда во мне взялась эта сила? Всегда была, просто я душил и ее, и бабку злую свою тоже душил. А теперь прорыв. Я был уверен, что Маша просветлеет, и был прав.

Она открыла глаза, чернота пропала, веснушки весело заиграли на ее лице.

– Я что-то потеряла себя на мгновение, – тихо произнесла Маша.

– Ты обрела себя через эту потерю, – я нежно гладил ее по волосам. – Не переживай. Позвоним бабушке в деревню, устроишься геологом, я помогу с сестрой, теперь все будет по-другому.

– Обними меня, Кондратий, – со слезами на глазах попросила она.

– Все у нас теперь будет хорошо, – сказал я уверенно.

– У кого у нас? – улыбаясь, спросила Маша.

– У всех у нас, – и я обвел рукой перед собой воображаемый шар.

 

*  *  *

– Снято! – бросила окурок на пол толстая бабка с белым чепцом официантки. – Зарецкий, принеси мне кофе!

– Это невероятный фильм! – щебетал Карасев, поглаживая ее гнойные волдыри на ногах.

– Чего мне стоило все это снять! – бабка харкнула собственным зубом.

– Гениально! – хрюкнул кабан с золотой цепью на шее и выключил камеру.

Вдруг в павильоне появился левитирующий дед, рядом с ним также левитировал распустившийся белый цветок кактуса. Каждая морщина на лице старика светила золотыми лучами. Бабка с трудом встала.

– Что ты здесь являешься? – крикнула она.

– Сняла фильм? – наклонил голову старик.

– Знаешь же, что сняла. По сценарию, кстати, твоего дурачка Кондратия, с его же участием. Провалился твой план! Рукописи не горят! – и она истерично заржала.

Остальные тоже захихикали, как гиены.

– Один вопрос, – подлетел поближе старик.

– Гы, давай! – ответила она.

– Как ты его будешь показывать, фильм-то свой?

– Как-как, каком кверху! Кинотеатр подсознания, не верти мне тут глупыми вопросами! Прокручу, ещё как прокручу, у всех! Марионеточки мои слепые! – она пихнула Карасева пяткой в лицо.

– Закрылись кинотеатры, – сказал старик.

– Как это?

Дед ласково провел рукой по голове старухи и перекрестил ее. Кактус опустился на ладонь бабки и остался. Медленно рядом с большим цветком на нем распустился второй, чуть поменьше. Дед кивнул. Она округлила глаза так, что веки ее вывернулись немного наизнанку. Казалось, она взорвется от злости. Дед плавно левитировал все выше и выше, беззвучно и плавно, пока Карасев, Кабан, Зарецкий и злобная баба не стали крошечной точкой.

На эту крошечную точку с улыбкой смотрели Кондратий Близких и его жена – Маша. Они понимали, что в любой момент может случиться так, что из крошечного пятна разрастется огромное болотистое дно, которое может окутать их, но им было не страшно, потому что они знали, как это контролировать.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера