Гари Лайт

Река Олета, мантра облаков

***

 Река Олета, мантра облаков,

калифорнийская мелодия Флориды
от временных явлений января –
означенных прохладой и туманом
Палитра цвета – отражение основ...
У скептиков – весь антураж Фемиды.
На рейде, не тревожа якоря
маячит лайнер полуиностранный.
Зима на крайнем юге – феномен,
не занесённый в праздные реестры,
но для короткой прозы – в самый раз,
диктантом променада – гул прибоя.
Он чeм-то даже сладок – этот плен,
когда отлёт отсюда неуместен
на Средний Запад, где вовсю горазд
тяжёлый снег – как соло для гобоя.
Куда уместнее читать под крепкий чай,
как подобает, перелистывать страницы,
внимая стилю, чувствуя строку
под крики чаек, сознавая трепет слов...
При этом слышать волны невзначай,
невольно пеликанами гордиться,
ответить в рифму на остроту рыбаку
жалея засыпающий улов.
Устав от повсеместных новостей,
сочащихся изъяном в диалоги
стремиться мысленно в мерцающий Ки Вест,
как на другую, недалёкую планету,
не внемля той риторике вестей,
где в ощущениях – избитые пороги,
предпочитая ей далёкий лес,
и мантру облаков реки Олеты.

 


Этюд

 

Уходит в меланхолию Пьеро,
изъян не помешает Паганини, 
нелепый некто, заигравшись в Пуаро,
на много лет отвадил героиню.
Погодных аномалий череда
приводит за собой закономерность,
влюбленная в сплошное никогда –
она опровергает достоверность.
Так тихо на безлюдном берегу,
что даже чайки верят в совпаденья –
и первый отблеск молний на лугу
с ней не поладил в области круженья.
Претензии и прочие клише,
столь неуместны в пригороде Рима,
что помянув о ломанном гроше,
она бывала музой пилигрима.
У варваров есть роль во все века,
регресс необходим для перспективы,
и так, чтобы уже наверняка,
она вернётся в рамку, на картину…
Пьеро спиртного дух не выносил,
у Паганини не было изъяна,
смутил Агату Кристи  – де Бюсси,
а героиня вышла из тумана.
И потому из эфемерности слова
звучат до тех лишь пор, пока красивы.
Гарантию вступления в права
ей выдали  в отсвете Хиросимы.
Когда возник из будущего штрих,
к тому же замерев на нотном стане,
не завершенный, обронённый ею стих,
так и растаял в титрах на экране.

 


Аллегория

 

Обитель в Подмосковье, эклектика - сезон.
Тень прошлого прокралась с комфортом на балкон:
Весь вечер на арене – потомок палача,
под лоск местоимений люд внемлет хохоча.
Гость шутит и шаманит – что в нём уже никак:
В потомке отдыхают сапог-наган-тесак.
Хозяева салона – радушие и шарм,
a в небе безвоздушном – дрон, выполняет план.
В углу стоит гитара, её черед придёт,
её принёс в подарок заезжий рифмоплёт,
он числится поэтом, без виз славянофил, 
но нынче не об этом. Едва хватает сил
прилежным кукловодам, чтоб собранный народ
сидел, хвалил погоду, был приглашенью горд.
Здесь чисто элитарно – сплошные москвичи,
провинции бездарной сюда не проскочить...
Беседы кулуарны – о вечном, о душе…
Почти звучат литавры, альт, скрипка – как клише.
Но вот в чём незадача – потомок палача 
шлёт лексикой невзрачной альтистку на… причал
И зреет нечто вроде размолвки на балу,
и как раскукловодить подобную хулу...
Пелевин не подскажет, Сорокин не ссудит,
а лексика всё гаже, и москвичам претит
токсичность атмосферы, роящийся скандал,
и морщатся химеры с фасадов Нотр-Дам,
на купленных намедни у антиквара Ли,
веков как будто средних гравюрах, фресках ли...
Но кажется залито вином елейных фраз
нутро антисемита хозяйкою на раз...
Увы, потомок – нервный, он столько пережил,
не он альтистку первый здесь матом обложил...
Но снова не об этом, грех прошлым ворошить,
здесь собрались эстеты – к чему батон крошить... 
История болезни – той, рухнувшей страны,
с тех дней остались песни, нет ни на ком вины.
Разъехались под утро, кто мог быть за рулём,
а бережливым, мудрым – есть комнаты внаём.
И так по кругу. В этом изысканный резон –
всегда подругу друга здесь приютит салон.
Но если не пропитан,  а предок не палач,
не вышел колоритом, не обессудь – без сдач.

В коттеджах здесь, на виллах не мало суеты...

Всему своё начало, достоинство и сны.

 

***
             В. Кара-Мурзе-мл.

 

Гладиатор здесь проездом.
Чтобы в городе уездном
кадры об убитом друге
предъявить в общинном круге –
те, с моста в Замоскворечье…
Свет не виден, тень не вечна.
Он не ищет пониманий,
но сквозит от подсознаний
некий импульс фатализма,
и ему пророчит тризну.
Гладиатор терпеливо
лицезрит всё это диво.
Не вопрос звучит из зала.
а инструкция к началу
его грустной одиссеи – 
ведь из зала всем виднее.
Гладиатор тих и вежлив, 
но ему вменяют: – «Брежнев,
был давно уже не Сталин,
вы же снова всех достали.
Вам неймётся, что стабильно,
что в стране правитель сильный.
поприжавший либералов,
мы и здесь им дали жару…»
Гладиатор с самолёта,
воскресенье, не суббота.
Он не спросит, здесь не «Эхо»,
мол – зачем вам было ехать, 
чтоб собой остаться прежним,
получив еду с одеждой.
Продолжение парада – 
объяснив ему как надо,
часть народа гордо встала –
в сетке Первого канала
сериал за новостями...
заждались жена с гостями.
Гладиатор их не судит –
разные бывают люди.
Он на паспортном контроле
улыбнется своей доле,
будет день, и новый город,
и мигрень, и кофе молот.     

 

Реминисценции

 

Двадцатый век, последняя декада.
Прямые сводки из сараевского ада.
На Saint-Germain – парад стереотипов.
Тень Сартра, и толпящиеся скифы.
Мы с ней пьяны, женаты и раздеты.
Парижским вечером заманивает лето.
В азарте лондонской, московской канители,
первой неверности распробовав постели,
спешим друг друга убедить в обратном,
всё в двадцать пять – смешно и адекватно.
Во след любви – такси на Левый берег,
где сумерки волшебнее Америк,
той, где сквозит из будущего танго,
и той, куда вернёмся бумерангом.
Но это позже... Слёзы Сребреницы...
Мы в уличных кафе читаем лица,
и убежденные, что нет невиноватых,
любовью ладим все изъяны в циферблатах.
Ещё в живых элита эмиграций,
мы ей представлены в отсутствии оваций,
в глазах легенд мы чересчур американцы,
вполне уместно для тогдашней Франции.
Телеэкран не передал мольбы и гари
с водонапорной башни в Вуковаре...
Но возвращение случилось не за этим,
забывшись сном открытых окон на рассвете. 
Ретроспектива ловко метит грани,
лишь нагота сквозит в парижской рани,
укрытая в туман июльской Сены...
Предназначений ощущения мгновенны.

 


Симбиоз


Мимо птицы Пикассо*,

По мосту Патона*,

Над озерной Скоростной

Долетим до дома.
В Ботаническом саду
Выдубецкий виден
а Равинию в бреду
предсказал Овидий.
Университетских стен –

красных и лиловых

Как шевченковский катрен –
над Лойолой сполох...
За Крещатиком левей
волны Мичигана.

По Девану шёл еврей,
прямо до Майдана.
Если в Дарнице запеть
песню под гитару,
Мортон Грова круговерть,
все разгонит хмары**.
Из подольского двора

кот заходит в Скоки,
вот – Батыева гора...
Раджерс Парк. Истоки.
Куренёвскую печаль
лечат в Хайланд Парке

Заднепровской дымки даль
в Эванстона арке.
И в «динамовских шарфах»
ходят на «Медведей».
Прежний Фима да Исаак –
Джефф и Айк намедни.

Так сложилось невзначай,
что на Прорезную,
чтобы пить с друзьями чай,
выход через Туи.
...Расстояний больше нет,
есть родные лица,
оттого Чикаго свет

В Киеве искрится.

 


* в стихотворении присутствует  оригинальная топонимика имен собственных, присущая Киеву и Чикаго
** тучи ( укр.)
 Гари Лайт уроженец Киева. Он живет в Америке уже без малого сорок лет. Большую часть времени — в Чикаго, порой с длительными перерывами на Новую Англию, Европу, Флориду, Вашингтон… По профессииадвокат. Специализируется на разных аспектах международной юриспруденции. Считает, что правозащитная деятельность – неотъемлемая часть адвокатской работы.

 При этом своим призванием с юности считает литературу. Поэтом себя не называет. За него это делают другие. Он  выпустил семь поэтических книг. Его недавний сборник стихов “Траектории возвращений” был удостоен Литературной премии Союза писателей Украины. Участник Антологий «Строфы Века-2», а также «Киев. Русская поэзия. ХХ век». Стихи публикуются в российской, украинской и американской литературной периодике. Гари Лайт – член редсовета журнала “Времена”.


 

К списку номеров журнала «ВРЕМЕНА» | К содержанию номера