Не ходи за дверь. Стихотворения

НЕ ХОДИ ЗА ДВЕРЬ

Не ходи за дверь – там черный весенний лес,
там промокший свет,
и стоит свернуть за угол –
заскулит капель, смывая слои колец
со стволов,
и мы не сможем узнать друг друга.
Там живое и взрослое время еще «на Вы»,
у ручьёвого берега ты – всё такой же мальчик.
И к забытому голосу тянутся из травы
желторотые дети сорванных мать-и-мачех.
Мы ютимся в ладонях старого шалаша.
Мир заботливо создан из теплой господней глины.
Вечер ходит на цыпочках, мягко, едва дыша,
держат небо апостолы – тополи-исполины.
 
Обернёшься – по просеке тучно ступает дождь,
Зябко жмётся к земле, шепчет себя во сне ей.
Лес становится холоден, изнемождён и тощ,
и чернеет-чернеет.
 
Не ходи за дверь – там черный весенний двор.
В талых далях его ни мне, ни тебе не место.
Просыпается дом – многоокое божество –
Выпускает, зевая, сумерки из подъезда.
Двери кашляют. Лучше поберегись:
боги – не по углу, одежда – не по погоде.
Вместо лиц и речей остаются одни шаги,
да и те уходят.
 
Там в минувших пролетах – черный весенний ты,
март щебечет ветвям, не дотеплев до листьев,
и всё кажется, мир – попытка одной вражды
с нерадивым собой, покинувшим закулисье.
Там заря утопает в робости ветряной,
наглотавшись морозов, облако цепенеет.
Не ходи за дверь,
сегодня побудь со мной.
Я еще весеннее. И еще чернее.

*  *  *

Удержи меня
наверху,
на плаву. Пусть глубины кличут,
пусть, оскалившись, стерегут
в заводь загнанную добычу.
Мимо день пробежит босой,
отсылая судьбу ко дну, и
смоет с рук не морскую соль –
растворённую соль земную.
Голоса залечив волной,
в снах январских обиду спрятав,
удержи тишину со мной
на корме.
По ночи дощатой
вслед теням прокрадись и ты,
чтоб коснуться, узнать неловко,
так взволнованные киты
под водою целуют лодку –
не дыша, не ища слова,
не по разуму, не по вере –
просто плачут, поцеловав,
и выталкивают на берег.

*  *  *

Ночь на краешке недели на двоих разделена.
Сны полощутся в купели незакрытого окна.
Забывается под снегом день, раздетый донага,
а у дома бродит небо на берёзовых ногах,
дышит мартом обветшалым, прижимается к стеклу,
видит вечность, что вмещалась в час, разлитый на полу,
видит, как опустошённо темнота лежит у ног,
как сплетаются бессонно вдох и выдох, вдох и вдох.
В воздух, ласками измятый, окунается слегка,
в сон, испачканный помадой, в тёплый омут ночника,
видит и запоминает лёгкий абрис простыни,
тишину всего одну и жизнь одну, и дни одни.
Видит, как втянулись оба в сладких сумерек суму,
и запоминает, чтобы
                                    забирать по одному.

 *  *  *

Молчи о странностях любви,

о стороне пустой и вздорной,

пока дорогу ищут корни,

а эхо учит алфавит,

пока она слепой щенок

и тычет маму мокрой лапой,

будь молоком, теплом и лампой,

будь одуванчиком у ног,

лови мелодию ступней

и голос в полночи гортанной,

любовь – сама такая странность,

что трудно выдумать странней.

*  *  *

Вдохнуть его и снова закурить,
надменно медлить, улыбаться липко.
Молчанием давясь, из-за двери
считать шаги, что режут путь до лифта.
Опять считать, но только этажи,
где спят слова, где полумраку тесно,
и видеть, как его толкает в жизнь
горчичный свет затворника-подъезда,
и как его встречают фонари –
с упреком смотрят и стоят у входа,
смолкает снег. Курить-курить-курить,
пока на парапет ложатся годы,
пока вздыхает дом – устал, замолк –
и тянется зима по тротуару,
опомнившись едва, закрыть замок
и спрятать тапки – праздничную пару.
И кутаться, себя не находя,
пустые пальцы опуская в вечер,
пока миры теряют негритят,
а языки лишаются наречий.
Не знать-не знать, насколько хватит сил,
о том, как спеет тишь, о том, как некто
уносит свет, как тянется такси,
врастает тень в расщелину проспекта.
И тоже возвращаться – в жизнь, в себя,
до исступленья избегая спальни,
где запахи забвенье теребят,
и день на подоконнике оставлен.

ВРЕМЯ ПЕРВОЙ РЫБЫ

Он пришел пораньше. Он весь поник.
Он и сам почуял, какие дни
накрывают берег. Хотел успеть
                дотемна, до бури.
Но уже царапал весну плавник.
Время вышло – время сменило ник.
Он достал Парламент и выдал только:
                Ну, что, покурим?
Но опять не выудил ни черта.
В нём плескалась, пенилась пустота.
А тебе меж рёбер за вдохом вдох
                жали жабры.
Уплыла в молчание неспроста.
День ушел, отчаявшись, на чердак,
полутьма замешкалась, выводя
                ночи абрис.
Он налил немного, едва глотнул.
А слова качались песком по дну.
Плыли страхи клином и косяком
                на улов, на нерест.
Он устало невод пустой тянул.
Стал таким покладистым – ну и ну –
и смотрел испуганно не в тебя,
                дальше – через.
Стал покорен, кроток, как никогда,
весь сплошное эхо, сплошное «да»,
весь сплошное «хочешь» и «ну, давай»,
                «мы могли бы».
Но тебя накрыла уже вода,
за окном сиренью цвела беда,
и висело тенью на проводах.
Время первой рыбы.