Елена Катрич

Отчий дом

Зачем человеку дается отчий дом? Смешной вопрос. Конечно же для того, чтобы знать, что такое настоящее тепло. Как там еще жизнь сложится, а у тебя уже с детства есть мерило неподдельного тепла и покоя. Да не каждого судьба таким счастьем наделяет.

В детском доме, где Степка оказался с десяти лет, у иных детей отчего дома никогда и не было – с рождения на попечении государства, а у кого-то этот «отчий дом» оказался таким, где и пропасть недолго. А вот Степке было что вспомнить, когда он ежился ночами под казенным одеялом в тоске по теплу и заботах, которые были дарованы только ему, Степке. Это ведь совсем не так, когда всем поровну, вроде каши в столовой, чтобы никого не обидеть, но почему-то всё равно обидно. Обидно было даже тем, кому свою сиротскую жизнь и сравнить-то не с чем, разве что завидовать счастливцам, которых по выходным «забирали» хоть какие-то родственники.

Степку никто не забирал. У него отец и мать погибли в один день, разбившись на мотоцикле. Из стариков осталась только прабабка, но к тому времени ей стукнуло почти девяносто. Зато Степка в детском доме был одним из немногих, кто не понаслышке знал, что такое настоящий отчий дом.

Будучи уже не Степкой, а Степаном, когда за плечами остались армия и институт, он часто возвращался к мысли, что не мешало бы съездить в родной поселок, взглянуть на знакомые места. Да вот только мысль эта всегда заходила в один и тот же постылый тупик: а кто Степана там ждет, кому он там нужен? Даже остановиться негде, пришлось бы за ради бога проситься к кому-то на постой. Конечно, его бы пустили, но уж очень не хотелось оказаться чужаком на собственной родине или тем, по ком жалостливо вздыхают: «Эх, сирота горемычная...»

Прошли годы. Настало время задуматься о том периоде жизни, который тоже надо уметь организовать. Близился выход на пенсию. Но для Степана пенсия означала только одно: прекращение преподавательской работы на кафедре литературного института. Степану Плугину, автору двух поэтических сборников и нескольких довольно известных романов, бояться пенсии, как времени безделья и скуки, не приходилось. Значит, сейчас или никогда он должен осуществить свою давнюю мечту. А мечтал он пожить на земле, на природе, построить свой дом. Почему нет? Жена не против, взрослые дети живут по-своему.

Теперь Степан часто предпринимал дальние поездки и искал в себе то особое чувство, которое подсказало бы, шепнуло сердцу, что вот оно, самое подходящее место для неспешной, гармоничной жизни на заслуженном отдыхе.

Место, где можно было бы рыбачить и за грибами ходить. Как хорошо под песню какой-нибудь камышовой птахи сидеть себе и чутко ловить малейшее движение поплавка на зеленой от нависшего леса воде!

Медленная, спокойная речка, над которой парят пушинки одуванчиков и качаются стрекозы... Да это же картины детства! Все именно так и было. Степан вспомнил их с отцом вечерние и утренние зорьки, тишину, в которую мирно вливается речной шепот, синичьи звонки да шлепки хвостами в ведре – будущая уха беснуется.

...На почти забытом полустанке поезд выказал верность давней традиции: только Степан сошел – сигнал отправления, оглядеться не успел – мелькнул последний вагон, и вот уже деревенская тишина быстро поглощает шум уходящего состава. Раздался петушиный крик, где-то гавкнула собака, а рядом – прямо над ухом – лошадь фыркнула.

– Не в Речное? – коротко спросил старик на телеге.

– Нет, мне в Кировку, – с сожалением отозвался Степан.

– Так это она и есть! Давно не был, что ли? Уж двадцать лет, как переименовали.

Двадцать лет – это для Степана не так и давно теперь. Бери больше – все пятьдесят! А ведь при таком раскладе уже пора считать себя стариком. Что ж, значит, тем более – самое время поторопиться навестить родные места.

Дорога все та же – никакого асфальта, грунтовка и рытвины, как полвека назад.

Выходит, название сменили, а ухабы на дороге оставили. Но отсутствие прогрессивных перемен почему-то радовало, успокаивало гулко стучавшее сердце. Чем больше узнаваний, тем на душе теплее. Нет, золотой закатный свет и запахи вечернего леса времени неподвластны.

Деревья стали заметно толще. Так это ж свидетели того времени, когда насупленного Степку увозили отсюда в чужую, холодную жизнь. Старые приятели. Кажется, чуть дальше, за ними, кладбище. А ведь здесь где-то и могила родителей. Как они там?.. Наверное, уже и не ждут...

Степану хотелось молча пережить встречу с давним, но надо было позаботиться о ночлеге, да и возница по дороге разговорился.

– А что рыбалка? Рыбалка у нас хорошая. А вот огурцы нынче не уродились, нет – и все тут. Вроде и цветут...

Степан слушал старика с необъяснимой завистью. И с чего бы это, причем тут зависть?

А просто вдруг до боли захотелось быть причастным к этим бесхитростным деревенским заботам, обсуждать на правах своего с тем же стариком огородные проблемы, рыбалку, погоду. Идти по поселку и здороваться со всеми...

– Новый магазин отстроили, а старый-то был удобнее, – делился новостями старик.

Проехали кряжистую, почерневшую от времени избу. Да это же поселковая баня! Все еще стоит, родимая. Рядом, на том же месте – колодец, и даже ручей остался, не высох! Степан вспомнил бумажные кораблики и то ли про себя, то ли вслух пробормотал:

– Ну вот и хорошо, вот и правильно... Правильно.

Сердце все еще частило, но ритм уже выравнивался в гармонии с уверенностью: нашел! Вот они, те края, где Степан хотел бы провести остаток жизни.

Из самой глубины души струилось и обволакивало ни на секунду не забытое особое тепло того единственного на земле уголка, где чувствуешь себя на своем месте.

Уже по темноте пришел Степан к заросшему лебедой пустырю на краю поселка. Вот здесь и находился очаг, у которого пролетели самые счастливые годы.

Наверное, пока Степан сиротствовал, дом еще стоял, еще надеялся обрести былую жизнь. Так же, как похоронившие родного человека продолжают жить, вспоминать, и место его за столом никем не занято, и вещи еще хранятся, и оживи он сейчас – все было бы по-прежнему...

Но он не возвращается, а время идет и стирает его следы. Вот уже и вещи разлетелись, и любившие его люди ушли, и дом одряхлел... Степан чувствовал себя примерно так же, как тот, кого не смогли дождаться, а он вдруг вернулся. Теперь тут и голову приклонить негде.

Степан ощутил, как уснувшая на дне души былая сиротская горечь потихоньку всплывает, поднимается, вроде темного шлейфа от кристаллика марганцовки в стакане чистой воды...

Ну вот, приехал и нюни уже готов распустить. Можно подумать, что не был к этому готов.

Тоже еще, сирота казанская. Да, дом не сохранился, но место как будто ждет своего единственного хозяина. Вот и пришло время выполнить еще одну из трех жизненных заповедей – построить дом.

А ведь запросто могла стоять здесь чужая новая постройка, и ни следа, ни камня от былого. Разве лучше?

Степан запрокинул голову и погрузился в ночное небо с таким же восторгом, как однажды в детстве, когда впервые обратил внимание на эти непомерно крупные, живые звезды.

Отец тогда показал ему созвездие Большого Ковша. Так долго не понимать, что всю жизнь мечтал увидеть это небо!

На память пришло недавнее стихотворение одного из студентов.

Уж не оно ли стало той самой подсказкой, которые посылает судьба?

Тихая такая подсказка, но ее легко расслышать, стоит лишь отбросить от себя все суетное.

 

Туда, где прежде часто удавалось

Напиться всласть из звездного ковша,

Туда, где детство давнее промчалось,

С годами громче просится душа.

А может быть, еще не слишком поздно,

Чтоб отыскать забытые пути,

Найти во тьме заветный ковшик звездный,

К губам его тихонько поднести?..

В густой траве вскричит ночная птица,

Туман всплывет над ласковой рекой,

И в те места тропинка возвратится,

Где звездный ковш над самой головой...

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера