Смерть - еще не конец. Стихотворения

***

Смерть – еще не конец, еще не конец, милый,

Веточки горизонта гнутся, но не ломаются,

С неба вода утечет, нас умыть не останется,

Легкие волны жгут, мажутся и кусаются,

В чистые глазки капаю звонкие слезы силы.

Я себя передумала, высказала, забыла.

 

Ластиком золотым солнце сотрет систему,

Выстроит новую из обожженной глины,

В музыке чистого жжения – каждая тварь невинна,

Эти клыки – ангельские, эта любовь – звериная.

Мы прорастем в вакуум, зеленоглазый демон,

В ядерном бестиарии – проговоренная рема.

 

Время тряхнет соснами, вспомнить меня и вытопчет.

Смерть не конец – вырванное, выжженное движение,

Тело течет музыкой, камни боятся трения,

В теплых мозгах – хрусткое электричество.

Заговори заново, ласковое величество,

Мы зарастим мыслями самую суть зрения.

 

 

***

К вечеру затихает броуновское движение

тел в голубых рубашках, смазанных освещением.

Все разбредаются по тетрадным клеточкам

делиться, складывать, смешивать, вычитать.

Я не умею что-нибудь им сказать.

Я помещаюсь в такой же тетрадной клеточке,

между которой с первым попавшимся знаком

можно поставить уверенное «равно».

 

Каждому здесь единственное «дано»,

заданный курс поиска дискриминанта.

Сны с невысокими старенькими атлантами,

про неживых героев пластмассовое кино.

Можно поставить уверенное «равно».

В каждую клеточку здесь умещается деточка,

Чтобы потом заполнить другую пустую клеточку.

Верхние уровни достигают звания «санта».

 

Клаус, Святой – и одаривают знаменьями,

черными мощами, длинными стихотвореньями.

Ниже – другие прочие, ждущие радости,

знающие, что сказать всяким Есениным и Петраркам,

суровым кнутом, пряниками и подарками,

чтобы они меньше марали строй.

Где-то к концу – розовенький конвой,

плотные, за поля забегающие солдатики,

телами своими образующие кресты и свастики.

 

Вместе – уверенная тетрадь правильного отличника,

каждая запятая пухленькая и приличная.

Я не сумею что-то ему сказать.

Несколько лет назад стоило вылезать

из освещенных ясным очкастым взглядом маленьких клеток.

Где мне набрать для вас одинаковых деток,

свежих, квадратных, радостных малолеток

с пальчиками в бабочках и халве?

 

Черные мысли плавятся в голове,

кляксами портят радостную страницу.

К черту тихие гавани, умершие в руках синицы.

 

Я растекаюсь в тетради всеми на земле лавами.

Ему придется все начинать заново.

 

***

Светлые звуки, льющие крысоловов,

Музыка – по хрустальным, чистейшим ребрам…

И в позвоночник.

И вырвется горлом, словом,

Выпотрошит и оставит пустым и добрым.

 

Сонная память тончайших паучьих лапок,

Вся обреченность и сладкая дрожь смерти –

Так ускользает сок из холодных ранок

Жирной земли, для которой растут дети.

 

Я забываю бояться, глядя в утробу

Смерти из мяса и смерти из хризолита.

Звонкая пустота моего гроба

Солнечным естеством изнутри облита.

 

Ясная пустота и сквозная яма,

Солнце из душного, яблочного нектара.

Ветер по ребрам – горячий и нежный самый.

Музыка на губах отдает пожаром.

 

 

***

Гулкое онемение вздрогнет и упадет

Белым масленым словом в красный горячий рот.

Головы перепутает ватная тишина.

 

Ночь без конца пуста и всегда одна.

Вычищена до блеска и до черна.

Гладкое горло её высотой гудит.

 

Многие были – сплавился монолит.

Он ничего не знает, живет и спит.

В мягкое тело росточек живой ползет.

 

Влажным зеленым словом в гулкий немой рот.

К мозгу – по венам, косточкам и траншеям.

Делаясь больше, ласковее, страшнее.

 

Мир, истончаясь, стынет и хорошеет.

Всякая краска сползает – белое говорит.

Крошечное сознание льдинкой во рту болит.

***

В рыхлую темноту забродившей дворовой зелени,

Взбитой ветрами, закатами, разговорами,

Мордой бы втиснутся и запечатать щели

Крепким дождем, раздробившим детей и собак.

Рыхлое тело мое перемотано тряпками,

Частыми тряпками в радостные горошинки.

Нюхом слабеющим я нахожу трещинки

Мира, разлитого воплями по мозгам.

Живородящая грязь, первородная глинистость

Сочных ухабов, лоснящихся жирной органикой,

Так замерла, будто носит в себе радугу

Или случайно зачатое божество.

Как разглядеть его утробное бдение?

Дыры краснеющих глаз обросли поволокой лаковой.

Вижу – холмы шевелятся.

Черви ползут к свету.

Места в земле нет.

 

 

Как ни будь

 

В грубоватых атомах прячется тонкая суть,

Многословный запас, запароленный быстрым qwerty –

Ускользающий, тонкий дефис между как к нибудь

От вопроса до пожелания легкой смерти.

 

Как ни будь, а – на выдохе – будешь: свинцом, водой,

Клочковатой грязью, бросающейся под колеса.

И вечерней тенью, растущей от носа к носу

У каких-то живых и похожих на нас с тобой.

 

…Самый воздух по банкам – и закатать на смерть.

Чтобы после открыть и досыта надышаться.

Ведь до черных дней нам долго еще чернеть,

Горячо зализывая язвы протуберанцев.

 

А когда прольемся, остынем и изойдем,

Так, что нечем будет смотреть и задавать вопросы,

Закопают бережно в праздничный чернозем –

Носом к носу.