На невеликой реке. Стихотворения

*  *  *

 

Так обреченно в феврале,

как накануне казни,

снега стоят по всей земле

от Яузы до Клязьмы.

 

И некуда бежать от них,

клейменых, ноздреватых,

от пытаных снегов своих,

да поздно горевати.

 

Так думал неудельный князь

страны своей заплечной

с картонным ярлыком катясь

отсюда до конечной.

 

Потом он брел, косился вверх,

где вскоре вновь прописан

окажется подножный снег –

на бланке темно-сизом.

 

 

*  *  *

 

От вокзала пятнадцать минут,

даже десять, и хватит рублей

на такси, только дома не ждут,

и чирикает брат воробей.

 

По предместьям метет суховей,

жаркой пылью слепит из горсти.

Для Итаки уездной моей

где Гомера бы впору найти?

 

Здешний пятиэтажный уют

воспоёт пусть, вернее, уклад.

Оглядись – всё по-прежнему тут,

двадцать лет ли пройдет, пятьдесят.

 

Только время другое на вкус –

соль привита к его веществу.

Больше соли – удерживать груз

на поверхности, на плаву.

 

Я добрался, родная, встречай,

не торчи там столбом у дверей.

Поцелуй что ль меня невзначай,

чтобы стало во рту солоней.

 

 

*  *  *

 

1

Это прабабка моя Наталья в саду.

Позади нее кущи, тьма.

Над нею разлит свет.

Пережившая две мировые войны.

Пережившая трех сыновей.

Ростом чуть выше куста крыжовника.

Держит внука на 93-летних своих руках.

 

Тонкие косточки птичьи

не по зубам оказались веку.

 

Восьмого июля тысяча девятьсот

непредставимого года –

надпись на обороте.

 

И не кончается летний день.

 

 

2

Я знаю, что уже по весне, прямо под Пасху,

прабабка моя Наталья умрет.

 

А потом через год, в апреле,

когда мы приедем на кладбище,

указав на могилу, на холмик сырой,

я спрошу: что там с ней стало?

 

И, слово едва подобрав, ответят:

она истлела.

 

А мне по созвучию представится лист,

прошлогодняя эта листва на дорожках.

 

Так про себя навсегда и отмечу:

прабабушка стала листком.

Кладбищенским, палым, кленовым.

 

Ветер ее унес.

 

 

*  *  *

 

Ночью время шумит, убывая,

мчит по выделенной полосе.

Путь-дорожка пылит столбовая,

неширокое это шоссе.

 

Помню школьником был, шалопаем,

и уже одуванчик зацвел,

я с уроков cбежал на футбол,

а очнулся вдруг за шеломянем.

 

В этой взрослой постели бессонной,

тесной жизни своей взаперти

славий щекот и гул монотонный

слушаю до пяти, до шести.

 

Соловей надрывается сладко,

только, братия, солон полон.

Обступила со всех-то сторон

тьма, и воет вдали Ярославка.

 

 

*  *  *

 

Хорошо нам идти через двор заросший           

рука об руку узкой тропой-дорожкой    

мимо трав и сонных пятиэтажек,               

миновав по доскам сырой овражек.          

 

Неподвижны стрекозы, деревья, время                

и сам воздух стоит. Придавило темя          

флорентийской выделки облаками.            

Только не Италия под ногами.                    

 

Хорошо нам вместе полуднем потным,                

а давно ли идем, мы уже не помним.                 

 

Никогда не вернемся с больших каникул.   

Не по нам ли зеленый смычок пиликал?       

Не по нам ли, сердешный, он пел без фальши,                   

от него уходящим все дальше, дальше.                

 

Так и будет длиться прогулка эта                           

до скончания дня, до исхода лета.                          

Облака, ромашки, шмели, цикады.                          

Никого не встретим, да и не надо.

 

 

*  *  *

 

Август стоит на Яузе,

на невеликой реке.

Осень стоит на паузе

где-то невдалеке.

 

Перелетает капустница

реку, недолог полет.

Жарко, а сумрак опустится –

холод с низин поползет.

 

Но никогда не смеркнется,

птичий не смолкнет хор

для мимолетной смертницы,

хрупких ее сестер.

 

Не для таких – гололедица,

стужа, поля в снегу.

Вряд ли нам выпадет встретиться

там, на другом берегу.

 

Лето уходит нехотя

вниз по теченью, на юг.

Где же капустница? – Нетути.

И пустовато вокруг.

 

 

*  *  *

 

Это "Дон" – федеральная трасса.

Впереди по ней дом, сад, терраса.

Триста вёрст перелесков и пашен,

весь маршрут желтизною подкрашен.

Будто для оживленья ландшафта

то корова мелькнёт, то лошадка,

и встаёт по ту сторону Тулы

над полянами месяц сутулый.

 

Я доехал, сошёл у просёлка.

Этой ночью прощального толка

хорошо мне сидеть на скамейке 0

под навесом, как в давешнем веке.

Двадцать лет тому – дом ещё прочен,

слом не начат и сад не подточен.

Подбираются тени к огню.

Оставайтесь, я не прогоню.

 

До весны разобрали теплицы.

Хорошо у костра нам сидится,

тлеет медленно стебель за стеблем,

и стоит тишина над подстепьем.