Радик Вахитов

Кони и люди. Повесть

Всероссийские конноспортивные соревнования, бушевавшие два дня на ипподроме «Акбузат», подходили к концу. Борьба была очень острой, и до последнего заезда команды Башкортостана и Пермского края шли ноздря в ноздрю. Этот заезд, в котором лошади бежали рысью под седлом, решал судьбу командного первенства. Страсти накалились до предела, казалось, даже стартовый колокол, приглашавший участников заезда, звенел возбужденно, нервно. И вот наконец всадники потянулись за старт-машиной, выровнялись на ходу и – вперёд!..
За команду Башкортостана выступала Ирина Гаврилова на Гарпуне. Несмотря на возраст – ей исполнялось тридцать, – Ирина была наездником опытным: тринадцать лет проработала с лошадьми.
Приняли старт резво, но Ирина не стала сразу ввязываться в борьбу, оказалась последней к концу первой четверти дистанции. Менялись лидеры, неистово шумела местная публика, недовольная её последним местом в заезде. Она, не обращая внимания на недовольный свист зрителей, мягко сдерживала Гарпуна. Конь бежал своим рабочим пейсом, ровно отфыркивал. Взятый темп был ему по силам, и чувствовался ещё запас, который можно будет выплеснуть на дорожку в самый нужный момент.
Казалось, и соперники, увлеченные состязаньем, забыли о ней. А Ирина «села в хвост» бежавшей впереди лошади и следила лишь за тем, чтобы пермский наездник не ушёл далеко в отрыв. Тот был бы рад это сделать, пробовал, видя, что Ирина на Гарпуне идет последней, но соперники всякий раз ловили его рывок и не давали ему уйти. Им тоже хотелось победить, а эти безрезультатные рывки лишь сбивали дыхание лошади-лидера.
И когда кони подошли к последнему повороту, Ирина почувствовала – темп бега спал. Волнение комом подступило к горлу: «Ага, встали, голубчики, наелись». Уйдя вправо, «пошла полем» и дала коню повод. Гарпун принял посыл и, вытянувшись в струну, стал обходить одного соперника за другим.
Впереди оставался только пермский рысак, лишь он один, но и финишный столб стремительно приближался!
Гарпун сохранил больше сил и бежал резвее соперника. Вот лошади выровнялись… «Гарик, Гарик, Гарик», – молила Ирина коня, сжимая его бока ногами. Этот немолодой уже ипподромный боец хорошо знал, что, стоит выиграть заезд, в конюшне начнутся веселье и радость, ему будут протягивать на ладонях и сахар, и морковь, и ломтики сладкого печенья. А потом старый хромой ночной конюх угостит его кусочками хлеба с солью и долго будет рассказывать что-то…
Ирина на мгновенье потеряла равновесие, её качнуло в седле, и она поняла, что конь, рванув из-под неё, ускорился. Комки мышц скакуна ходуном заходили под седлом… Последние метры дистанции Гарпун отработал на совесть.
Всё! Закончен бой. Ей показалось, что Гарпун на финише все-таки вырвался вперед на нос, на полголовы. Или, может быть, ей лишь очень хотелось этого?
Брошены поводья, усталый конь перешёл на лёгкую рысь, и они подъехали к съезду с дорожки. Здесь толпились наездники, помощники, коноводы.
– Кто выиграл? – доносилось со всех сторон.
– Не знаю, судьи скажут! – ответила Ирина всем сразу, боясь спугнуть победу.
«Мы, мы выиграли!» – клокотало внутри, но она, не давая волю чувствам, лишь улыбнулась и погладила Гарпуна по мокрой шее, на которой еще свисали хлопья белой пены. Мокрые волосы гривы приятно протекли между пальцев.
Подбежала девушка-коновод с попоной в руках, отстегнула чек.1
Ирина спрыгнула с коня, отпустила ему подпругу, чтоб легче дышалось, и накинула попону. Краем глаза глянула на пермяков в соседней конюшне, принимавших коня.
«Кто же победил?» – ворохнулись в душе сомнения.
Ипподромное радио долго молчало. «Может, видеозапись финиша просматривают?» – подумала Ирина. Но в это мгновенье заговорил динамик:
– В заезде рысаков старшего возраста рысью под седлом первым к финишному столбу подошел Гарпун под управлением Ирины Гавриловой, команда Республики Башкортостан! Он показал резвость…
Остальное она уже не услышала. Шум вокруг стоял несусветный. Её поздравляли, обнимали, целовали. Потом все успокоились, стали обсуждать перипетии заезда, ждали объявления результата командной борьбы. Но судейская коллегия молчала, почему-то не приглашала Ирину на награждение. Гарпуна водили рядом. Накрапывал холодный осенний дождь.
– Всё, Ирка, отменили твою победу! – подшутил над ней кто-то из наездников.
– Пермяки, наверное, протест написали, – добавил другой.
– Нет, Ирка, зря ты выиграла этот заезд, – поехидничал мудрый наездник Бубнов.
– Это почему же, дядя Юра? – удивилась Ирина.
– Вот ты выиграла – победила наша команда. Республиканское начальство, что сидело на трибуне, шампанского выпьет и радостно разъедется по домам. А проиграла бы ты? Командой победили бы пермяки, горько бы стало нашим начальникам. Сразу обратили бы внимание на коневодство, быстро денег бы нашли на хороших производителей, нам бы стали платить достойную зарплату. Нет, мало что даёт нам эта большая победа, премию, может, выпишут небольшую, и всё, – подвёл он итог невеселым своим рассуждениям.
Тут их вызвали всё-таки на награждение. Заиграл бравурный марш. Ирина зашагала в сторону трибуны, сзади вели Гарпуна. Её пригласили на пьедестал. На Гарпуна надели красивую призовую попону, а ей вручили денежный приз и цветы.
Зрители аплодировали стоя. От избытка чувств по щекам Ирины потекли слезы. Она была на вершине счастья.
Вновь загремела музыка, и под звуки марша конь и наездница двинулись к своей конюшне.
Шли по дорожке вдоль металлической решетки забора, и Ирина вдруг увидела за ним Ксюшку, ёще год назад работавшую в её бригаде коноводом. Девушка дружила со сварщиком из ипподромного гаража, забеременела от него, и они поженились. Где-то снимали комнату, и Ксюша от безденежья ушла с ипподрома, убиралась в домах богатых людей, а потом новые родственники устроили её кассиром платного туалета на рынке.
Ксюшка подбежала к забору, держа на руках ребёнка и улыбаясь во весь рот.
– Поздравляем, тётя Ира!
– Спасибо! Кто у тебя?
– Мальчик, Виктором назвали!
– Поздравляю! Будьте счастливы! Здоровья вам! – крикнула Ирина радостной маме.
Имя мальчика резануло по сердцу. Шагая по краю беговой дорожки, она, будто в детском калейдоскопе, увидела всю свою прожитую жизнь: «Вот завтра тебе Ирка уже тридцать лет! Ты стала звездой на ипподроме, а женского счастья нет. Ни мужа, ни семьи, ни детей… Живёшь у бабки Нюры в Тужиловке, такой же одинокой, как ты. Почему судьба твоя так горька и безжалостна? Боже, неужели это твоя кара за тот счастливо-чёрный день?»
Она, удерживая слёзу, подняла голову. С высоты крутого виража дорожки ей показались заречные дали, ёще не сбросившие наряд бабьего лета. А рядом, внизу, у реки Уфимки, всё строился микрорайон Сипайлово. Его новые многоэтажки, свечками вздымаясь к небу, напомнили ей вдруг тот день, когда она впервые попала на ипподром. То была середина самых что ни на есть лихих девяностых…


*  *  *
После Ильина дня, говорят, и купаться уже нельзя, но в тот год в начале августа в Уфе стояла нестерпимая жара. Автобус натужно ревел на подъеме в гору, выбрасывал клубы чёрного дыма.
– Солярку живьем выплевывает, – пошутил кто-то из пассажиров.
Ирина в третий раз возвращалась из Сипайлово, куда ездила в надежде найти работу продавца на вещевом рынке. Её не брали – не было ни постоянного жилья, ни прописки. Душили слезы и пыль вперемешку с горячим дымом. Не выдержав, она вышла из автобуса на ближайшей остановке.
«Ипподром “Акбузат”», – прочитала на вывеске. Виднелись какие-то здания, украшенные барельефами – изображением коней. Ирина подошла к забору и, миновав калитку, оказалась на территории ипподрома. Здесь, на открытом месте, гулял ветерок, а пустые трибуны манили тенью. Она присела на одну из скамеек и стала разглядывать то, что называлось непонятным ей словом «ипподром»2.
Похоже на стадион – несколько овальных дорожек, зелёное поле в середине. Только по дорожкам бегают не люди, а лошади, запряженные в лёгкие двухколёсные тележки. И какие лошади! Таких красавцев не было в их деревне. Ими управляли и мужчины, и женщины, и девушки её возраста.
Глядя на пробегавших мимо трибун рысаков, Ирина вспомнила свою деревню, утопавшую в зелени и в пьянстве, ферму, на которой два лета – в каникулы – мучилась в доярках, не зная ни дня, ни ночи, не вылезая из резиновых сапог.
В этих же сапогах она отправилась в Уфу поступать в Аграрный университет. Но на первом же экзамене получила «неуд» и теперь, не найдя работы, сидела и думала, как показаться матери на глаза. Представляла, как будут смеяться над ней её пьяные братья, а сестра вновь разбудит её ни свет ни заря. Подойдет совхозный трактор, и они поедут на ферму, сидя на корточках в тракторной тележке. Она вспомнила, как в прошлом году Мишка-тракторист, будучи с большого бодуна, не справился с управлением на спуске к мостику, и их понесло по грязи, тележка перевернулась, и трактор завалился в пруд. Сам Мишка утоп, а доярки чудом спаслись. Потом их возил дядя Степан. Он ездил аккуратнее, но Ирина всякий раз на том месте держалась за сестру мертвой хваткой. Вспомнив это, она и сейчас судорожно вцепилась руками в перила скамейки.
Мимо пробегали лошади. Одни бежали неторопливой, тренировочной рысью, другие проносились резво, широким размашистым аллюром, вытянувшись, мощно работая сильными ногами.
Ирина любила животных, поэтому и подала документы в Аграрный. Ипподромные кони её очаровали – такую красоту тела и движений она видела впервые. В ней вдруг родилось чувство зависти к тем девчонкам, что сидели в тележках. Ей страстно захотелось сесть на их место, взять в руки вожжи… Сама ещё не понимая зачем, она пошла в то место, где лошади заходили на круг и съезжали с него.
Там в ряд стояли конюшни. «И здесь ферма», – подумала Ира. Но не было видно ни грязи, ни навозной жижи – лошади цокали подковами по асфальту. Около одной конюшни немолодая женщина мыла губкой ноги вороному коню.
«Смотри-ка, ноги лошадям моют!» – удивилась Ирина. Конь не стоял на месте, перебирал копытами, ржал, высоко задрав голову.
– Стой, Пират! Доченька, подержи его, а я замою, – попросила Ирину эта женщина.
– Я боюсь.
– Разве ты не работаешь на ипподроме?
– Нет, я в первый раз пришла сюда.
– А… Я смотрю, ты в резиновых сапогах, думала, коноводом работаешь.
– Нет, – повторила Ирина, застеснявшись своей единственной обуви.
Женщина поняла её смущение и, чтобы перевести разговор, сказала:
– Подержи коня, не бойся. Он хоть и Пират, но людей не обижает.
Ирина подошла, взяла коня за чембур недоуздка, и вдвоём они замыли ему ноги. Потом Капитолина Петровна – так звали эту женщину-наездника – пригласила её в конюшню. Слово за слово, Ирина и не заметила, как рассказала ей все свои беды.
– Если тебе совсем некуда деваться, устраивайся к нам коноводом. Будешь жить в конюшне, – сказала она. И добавила: – У нас тоже зарплату два раза в год перед большими праздниками дают, но как-нибудь проживёшь, все мы так мучаемся.


*  *  *
Ох уж это «как-нибудь»! Первое время спасали городские девчонки – любительницы лошадей. Они после школьных уроков прибегали на конюшню, помогали коноводам чистить животных и денники – стойла, вывозили навоз. За это им давали поездить верхом. Эти девчонки и подкармливали Ирину принесённой из дома немудреной едой. Они были тоже не из богатых семей. Те, что побогаче, навоз не гребли, ходили в платную спортивную школу.
Одежда и обувь, брошенные однажды кем-то из девочек на конюшне, очень пригодились Ирине. Увидев это, они натащили из дома старьё – своё, сестрино, материно. Ведь Ирина теперь распоряжалась лошадьми, и они очень старались ей угодить.
Правда, девочки не понимали, как можно так жить, как она, – впроголодь, в чужом тряпье, спать на конюшне. А Ира не понимала их – как можно из семьи, из городской квартиры бежать каждый день на ипподром, грести навоз, чистить лошадей только для того, чтобы прошагать верхом несколько кругов или проехать на качалке – двухколёсной тележке, в которую впрягают рысаков.
Её рабочий день оказался не менее тяжёлым, чем труд доярки, разве что вставать приходилось не так рано – утром лошадей кормили ночные конюхи. Ирина принималась за работу часов в восемь, когда кони проедали утренний корм. Она отбивала денники, чистила животных, готовя их к «работе». Потом подходили бригадир Капитолина Петровна и её помощники. Они-то и «отрабатывали» – тренировали лошадей. Ирина на первых порах лишь «собирала» коней – надевала упряжь и защитную обувь, а также помогала запрягать и распрягать.
Едва успевала перекусить в полдень, как набегала обеденная кормёжка лошадей. После обеда доделывала то, что не успела утром. Потом – большой перерыв до вечерней уборки, во время которой кроме овса задавали лошадям ещё и сено. На этом рабочий день заканчивался, если в ночную смену была не её очередь. Ирину взяли на работу и разрешили жить в конюшне с условием, что она будет работать ещё и ночным конюхом. Поэтому через каждые две ночи на третью была её ночная смена.
Хоть ночью работы было мало, высыпаться не удавалось. Лошади, как и люди, ночью спят лёжа. Бывает, что хотят и поваляться. Иногда они делают это весьма неудачно. Перекатываясь через спину с одного бока на другой, они наваливаются на стенку денника в положении кверху ногами и, не имея точки опоры на гладкой стене, оказываются в беспомощном состоянии. Некоторое время «завалившаяся» лошадь бьётся, пытаясь встать, и её счастье, если ночной конюх услышит и оттащит лошадь от стенки. Обычно тянут за хвост. Но как девчонке подвинуть тушу в полтонны весом? Приходится бежать по соседним конюшням и собирать на помощь других ночных конюхов.
Если «завалившуюся» лошадь не освободить, то она вскоре обессилеет, внутренние органы сдавят сердце, лёгкие, и животное может погибнуть. Поэтому ночным конюхам спать не приходится. Утром они задают подопечным корм, поят их и уходят домой, а у Ирины после ночного дежурства начинался новый рабочий день.
Она сильно уставала, похудела, ведь и еда оставляла желать лучшего. Девчонки по очереди варили «пустые» супы из картошки, вермишели и лука, жарили макароны и ту же картошку. Иногда просто разводили супы быстрого приготовления. Харч получался немудрёный, но иначе не удавалось свести концы с концами, ведь и зарплаты практически не было.
Зимой на Новый год, на Рождество, на зимних школьных каникулах Ирине довелось заработать немного, катая детей на празднично украшенных площадях у ёлки, в сказочных городках.
Дети покатались, и домой – в тепло, а она проводила на морозе целый день, а в праздники и всю ночь. Ни отойти, ни погреться возможности не было – лошадь ведь не бросишь и с собой не возьмёшь погреться. Кони тоже терпеливо переносили все эти тяготы. Целый день голодными, на морозе, укрытые лишь плохонькой попоной, сшитой из старого застиранного одеяла, делили они невзгоды с людьми, пытавшимися хоть что-нибудь заработать «живыми деньгами». Может быть, тогда, выскребая из кармана последние крошки хлеба и протягивая их на ладони к теплым губам коня, Ирину охватило не то чувство к лошади, не то болезнь, вылечиться от которой ей уже было не суждено.


*  *  *
Весной начали готовиться к сабантуям. Это тоже сулило какой-никакой заработок. Всё чаще Капитолина Петровна стала сажать Ирину в качалку и брать с собой на резвую работу. В Международный женский день она записала Ирину в первый раз на приз, в розыгрыше которого участвовали девушки-коноводы и помощники наездников. Ирина не стала первой, но за призы зацепилась. Капитолина Петровна осталась довольна, впрочем, не обошлось без критики:
– Могла и первой прийти. Молодец, хорошо просидела в спине у лидера, но зачем же объезжать полем на повороте? Что, финишной прямой не хватило бы? Пытаясь объехать соперника на повороте, ты заставила своего коня пробежать несколько лишних метров – их и не хватило тебе для победы!
Этот первый урок Ирина усвоила на всю жизнь.
Начались сабантуи. Многим колхозам и совхозам, превратившимся с СПК и ООО, содержать рысаков, приобретать упряжь и качалки было не под силу. Районное же начальство требовало от каждого хозяйства участия их лошадей в заездах сабантуя. Недели за две до праздников ипподром начинали посещать «купцы». Они за деньги, овёс, мясо, живых бычков, баранов, поросят арендовали ипподромных лошадей со сбруей, качалкой и ездоком.
Ипподромный люд таким бартером не брезговал, выторговывал себе ещё и призы, которыми награждали победителей и хозяйства, их представлявшие. Подготовленные на ипподроме лошади, конечно же, в резвости превосходили местных, но порой не могли их победить. Сказывались местные условия. В одном районе повороты на беговой дорожке были столь крутыми, что ипподромные рысаки, как правило, сбивались на галоп и проигрывали местному жеребцу, тренировавшемуся на этой дорожке.
Иногда в одном районном сабантуе сходились ипподромные бойцы из разных конюшен. Тогда борьба разгоралась не на шутку. Призы были стоящие.
Капитолина Петровна пользовалась особым авторитетом у руководителей хозяйств. Они знали, что Петровна и проедет хорошо, и призы не уступит. К этому же приучала она и своих помощников, объясняла им: «Выиграешь сегодня – не только призы получишь, но и сделаешь себе заявку на следующий год! Колхозники, они любят победителей. Хорошие деньги предложат, чтобы заполучить тебя вновь».
На этот раз Петровна поехала в один район, а своих людей распределила по другим. Ирину и закрепленного за ней орловского рысака Хвата «купили» за овёс. Накануне сабантуя из хозяйства на ипподром пришла машина с овсом. Её опорожнили, поставили на кузов специальное оборудование, завели Хвата и погрузили сбрую, качалку. Ирина села в кабину грузовика и поехала в отведенный ей район. Она стала и хозяйкой лошади, и наездником, и коноводом – даже страшновато от такой самостоятельности и ответственности.
Волнения добавили и работники того хозяйства, за которое она выступала. Едва она вывела коня из машины, как посыпались вопросы:
– А где Петровна? В прошлом году она победила! Договаривались ведь, что она сама будет выступать за нас! Обманула, старая лиса! Девчонку прислала вместо себя!
Ирина не знала, что ответить. Обещать победу не могла, молча обиходила коня, напоила и накормила. Ночевала в сарайчике, рядом с конем. Хозяйка сарайчика звала её спать в дом, но Ирина отказалась – боялась оставить коня без присмотра.
С утра по районному центру разносилась музыка. Местные жители семьями и группами стекались к парку отдыха, где была и беговая дорожка, и трибуны, и ларьки. После официальной части, на которой чествовали передовиков производства, народ потянулся на бега и скачки. Настало время и для рысистых состязаний.
Ирина удачно для первого раза приняла старт, но, наученная многоопытной Петровной, не бросилась в борьбу – поберегла лошадь. Азартная сельская публика сразу подняла невообразимый шум, нагнетавший азарт, и многие наездники начали заезд очень резво, пытаясь занять удобную позицию. Ирина держалась незаметно, позади, старалась пристроиться к кому-нибудь в спину.
Её лошадь не тратила сил на рывки, на бесполезную борьбу, не шла грудью на холодный весенний ветерок, не студила мышцы. Хват, ровно дыша, взял свой размеренный темп и держал его, невзирая на все перипетии борьбы.
«Ирка от природы чувствует рабочий пейс коня», – как-то сказала Петровна в кругу наездников. Дистанция укатала любителей принимать резвый старт. Финишный бросок из-за спины соперника доставил Ирине истинное удовольствие. Никто не ожидал от этой молоденькой девчонки такой наглости, но у финишного столба именно она была первой.
Так она выиграла на сабантуях несколько призов – где бытовой техникой, где баранами, где поросятами. Что-то продав, что-то обменяв, приодевшись, она отправилась в родную деревню навестить мать. Для этого Ирина заранее договорилась с друзьями насчёт машины. Транспорт нужен был обязательно, хоть и ехать было недалеко. И автобус рейсовый ходил через их деревню, но она везла матери подарок – поросёнка. А как в автобусе с поросёнком? Да и как явиться в деревню пешком, с мешком на спине, к тому же ещё визжащим и похрюкивающим! Вся деревня долго смеяться будет. А поросёнок матери нужен. К осени он станет кабанчиком, и за него мать выручит какие-никакие деньги.
Деревня встретила Ирину летним теплом, буйной зеленью и лаем знакомых псов. Мать очень обрадовалась, увидев её живой и здоровой, в городской обнове. Вернулась с фермы сестра, собрались братья. Все теребили Ирину расспросами о её городской жизни, а ей не очень-то хотелось рассказывать. Говорила больше о работе, об ипподроме, о лошадях. На вопрос матери о житье-бытье сухо ответила: «Снимаю с подружкой комнату у бабки Нюры недалеко от ипподрома».
Братья, поняв, что выпивкой не пахнет, разошлись по домам, а Ирина с матерью и сестрой просидели до первых петухов, обсуждая деревенские новости и слушая рассказы Ирины об интересных событиях в городе и на ипподроме.
Выходные дни пролетели быстро. Ирина помогла матери прополоть огород, окучить картошку. Мать как-то сдала за последний год, заметно постарела. За работой вдруг разоткровенничалась, рассказала, что младший сын Федька бросил работу в колхозе – зарплату не платят. Стал сильно пить, в день пенсии приходит к матери и требует денег, чтобы расплатиться с долгами. Продавцы местных магазинов дают ему в долг водку и пиво, а ей приходится платить. Не хотела было, да они берут за горло. Пришлось ей обратиться к участковому, тот приструнил Федьку и продавцов, но они теперь волком смотрят на неё, пытаются уколоть при каждом удобном случае. Вот вчера продали ей буханку черствого хлеба, нагло говорят, что другого нет. Федька и вовсе мстит матери. На днях он загнал её корову в яму около фермы.
Мать расстроилась, всплакнула, рассказывая про непутевого сына, но быстро опомнилась, утерла слёзы краем платка и улыбнулась.
– Пойдем-ка, дочь, чай пить, хватит работать, ты же гостья у меня теперь!
– Какая я тебе гостья? Ладно, иди ставь самовар, я дополю эту грядку и зайду.
Вечером Ирина засобиралась в обратный путь. Попарились в баньке и вновь долго не могли уснуть за разговорами. Мать просила Ирину приезжать почаще, та обещала, но знала, что жизнь ипподрома течёт без выходных и праздников, которые становились для его работников самыми напряженными буднями. Как раз по праздникам на ипподроме всегда большие бега.
Правда, сейчас и отгулы были, и Петровна сама ей предложила погостить с недельку, отдохнуть, и она с удовольствием побыла бы ещё дома с матерью, но её уже потянуло неодолимо назад, к лошадям.


*  *  *
Среди них был и он, Георгин, Гоша, как она его ласково называла. Его привезли на ипподром с конезавода ещё зимой, полуторником3. Был он худ и слаб, мелковат ростом, – на конезаводе, как и везде, было тяжело с кормами. Жеребые кобылы порой неделями питались гнилой соломой, поэтому и жеребята у них рождались заморышами. Их старались не брать на ипподром, но конезавод был свой – Уфимский № 119, в советское время входивший в пятёрку лучших в стране. Его руководство всеми правдами и неправдами старалось сбыть свой продукт на ипподром. Там тоже не хватало кормов, но за лошадей уже отвечали другие люди.
Новичков привезли вскоре после Нового года. Капитолина Петровна с ветврачом следила за разгрузкой и принимала молодняк. Когда очередь дошла до Георгина, она решительно закрыла ворота конюшни.
– Не возьму! Я его не отбирала для себя. Этого жеребёнка год откармливать надо, а не запрягать! Мне кормить дармоедов нечем, увозите обратно!
Но и главный зоотехник конезавода хорошо знал, что отступать некуда. Дома на конезаводе с кормами дела обстоят куда хуже.
– Возьми, Петровна! По крови он здесь наиболее знатный – от выводного из Америки жеребца. Отец-то его едва ли не каждые бега безминутно4 бежал. А кровь-то – она не водица. Смотри, он же чистый «американец»! Все они малы ростом, но бегут-то как!
– Вот сами на нём рекорды и ставьте! – не уступала Петровна.
– Кровь-то какая, кровь! Когда ты такую кровь получишь, да и получишь ли когда-нибудь! Ведь к пенсии уже приближаешься, – уговаривал ее начкон5.
– Знаю я эту кровь! Ха-ха! – ядовито рассмеялась она. – Ты, когда вёз замороженную сперму «американцев» для осеменения своих кобыл, в поезде напился и термос свой потерял. Потом случал кобыл со своими производителями, а документы справил, как нужно! Слыхали про твои приключения!
Они долго ругались, вспоминая и других лошадей, и прошлые взаимоотношения, перезванивались каждый со своим начальством, а конь стоял в кузове открытой машины на холодном ветру, вольно гулявшем на ипподроме.
Ирина, взглянув на него, не то чтобы пожалела его, нет, в душе её всколыхнулось какое-то непонятное, родственное, близкое чувство к этому заморышу. «Он – как я! Ничего у него нет, никому он не нужен», – подумала она. Поднявшись в кузов машины, Ирина подошла и погладила коня.
Ладонями она ощутила крупную дрожь, колотившую этого полуторника. Вид жеребёнка, его выступающие рёбра и маклаки вызывали лишь жалость, но тёмно-синие глаза смотрели на людей гордым, скорее презрительным взглядом. В них светился дух его знаменитых предков, зовущий не к жалости, а к восхищению.
Ирина смотрела в эти глаза завороженно. Ей увиделся его красивый бег, восторженный рёв трибун, удивление знатоков. Неожиданно для себя её руки стали развязывать веревку, которой жеребец был привязан к грудовой жерди. Узел смёрзся – всё, казалось, было против него, но Ирина смогла всё-таки отвязать новичка.
Она свела заморыша с машины и под удивленными взглядами замолкнувшей Петровны и начкона, забывшего закрыть рот, завела «американца» в конюшню.
– Его Георгином кличут, – первым опомнился зоотехник.
– Сама будешь его содержать! – пригрозила ей вслед Петровна.
– А ездить тоже сама буду? – ответила ей Ирина.
– Ох, молодо-зелено! Куда ты на нём поедешь? – вздохнула Петровна. – Ладно, может быть, хоть на катания пригодится, спокойный вроде конь.
Она взяла из рук начкона акт приёма-передачи и расписалась.


*  *  *
Так Георгин оказался в их конюшне. Он очень напоминал «гадкого утёнка» из известной детской сказки, при этом совсем не торопился стать лебедем. Петровна и денник-то ему не выделила – он стоял в дальнем конце конюшни, в тамбуре между двойными воротами.
Ирина как могла утеплила внешние ворота. Сквозняки прекратились, но в тамбуре всё равно было значительно холоднее, чем в других местах конюшни. При студёной, ветреной погоде она укрывала коня попоной, несколько раз за день проверяла, не сползла ли попона с крупа. Так и зимовали. Все над ним посмеивались, называли «Иркиным уродом».
Лишь однажды в их конюшню заглянул старый лошадник Радмир Шафиевич Бахтиев. В это время Ирина чистила Георгина на развязке в проходе конюшни.
Шафиевич, как называли его на ипподроме, подошёл и с удивлением осмотрел коня.
– Смотри-ка, какие длинные бабки, – сказал он, указав на кость повыше копыта.
– Это хорошо или плохо? – полюбопытствовала Ирина.
– Для рысака хорошо. Жеребёнок – типичный «американец», и росточек-то у него невелик. Побежит, как таракан, низко стелясь и широко захватывая ногами пространство. Только что он у вас такой худой?
– С конезавода таким пришёл, даже брать сюда не хотели, – вздохнула Ирина.
– Корми и береги его, побежит, бог даст, – сказал на прощание Шафиевич.
Любил лошадей этот старый чудак, и все они казались ему безмерно талантливыми.
Дни катились своей чередой, неотличимые друг от друга. Кормёжка, уборка денников, чистка лошадей, их тренировка, называемая «обработкой», обед, потом опять работа на дорожке…
В одной из подсобных комнат Ирина оборудовала свой уголок. Кровать с постелью, маленький стол, пара стульев составляли её немудрёное жильё. Одежда висела на вешалке, прибитой к стене.
К ней мало кто заглядывал, в основном девчонки-любительницы заходили пить чай. Молодых ребят на ипподроме практически не было. Их не привлекали лошади. Городских ребят больше тянуло к автомобилям, компьютерам и снегоходам. Хотя наездники, кроме Петровны, все были мужчинами среднего возраста, подрастающей смены им не предвиделось.
Самым титулованным, выигравшим наибольшее число традиционных призов, был Виктор Савинов. У него, соответственно, стояли и лучшие лошади. Каждый коневладелец стремился отдать свою лошадь на испытания в руки наиболее удачливого наездника.
Как-то после вечерней уборки Виктор заглянул в конюшню Петровны. Ирина дежурила в тот день ночным конюхом и была там одна. Она поначалу очень удивилась визиту неожиданного гостя, заволновалась, но когда он прошёл по конюшне и, увидев Георгина, начал расспрашивать о том, как она его работает, напряжение спало. Она успокоилась, стала сама расспрашивать Савинова о том, как они работают своих двухлеток.
– О, это длинный разговор, – ответил Виктор, – пойдем, посидим немного, устал я что-то к вечеру.
Прошли в её коморку. Наездник сел у стола и стал рассказывать, как он тренирует двухлеток. Было очень интересно. Она часто наблюдала за работой лошадей из его конюшни, но многого не понимала. А он охотно делился с ней своими секретами. Проговорили около часа. Ирина почувствовала себя обязанной за этот урок.
– Дядя Витя, надо бы тебя угостить, но у меня ничего нет в запасе, – сказала она с сожалением. – Чаю будешь?
– Нет, спасибо. Но стаканы поставь. Закусить что-нибудь найдётся?
Ирина послушно достала стаканы, нарезала хлеб и деревенское свиное сало. Савинов извлёк из внутреннего кармана стеклянную бутылку в виде фляжки и разлил понемножку в стаканы. Ирина пробовала в деревне водку, но не пила её, не любила. Однако не зря замечено, что у любого человека случаются в течение суток несколько минут, когда он совершает поступки, для него нехарактерные, которые потом сам не может понять.
Так и для Ирины эти коварные несколько минут пришлись на то время, когда Савинов предложил тост за будущие успехи Георгина. Она не смогла отказаться и выпила. Потом пошли разговоры про лошадей, про разные породы и линии в рысистом коневодстве. Точнее, говорил Виктор, а Ирина молча слушала. Он, казалось, знал родословные всех выдающихся рысаков, их резвость, громкие победы.
– Дядя Вить! Откуда ты всё это знаешь? – удивилась Ирина.
– Как не знать, Ирочка! Ведь это наша жизнь и работа. Мы детьми приходим на конюшню и наездниками умираем. Каждый год зимой ездим на конные заводы и отбираем для себя молодняк. А полуторниками они все одинаковые, лишь происхождением отличаются. Вот мы и смотрим, кто от кого родился, какие линии в нём пересекаются. По этим зацепкам и отбираем молодняк.
За разговором Ирина и не заметила, как за окном сгустились сумерки. Вечер, казавшийся совсем недавно скучным и длинным, стал вдруг интересным и приятным. Виктор наливал понемногу, раз за разом, и фляжка его почти опустела. Ирина и не заметила, как опьянела, сидя на кровати, откинулась на подушку. Савинов подсел, нежно ласкал её пальцы. Она почувствовала, как он расстегнул ей кофточку, начал целовать грудь. Стало приятно, истома и хмель охватили всё тело.
Ей виделся отец, живой, ласкающий её маленькую, сидящую у него на коленях. Опьянев от водки и ласк, она сомлела и уснула, не чувствуя уже, как наездник её раздел.
Ирина очнулась от резкой боли в низу живота. Боль повторилась. Девушка вскрикнула, открыла глаза и увидела искажённое страстью лицо Виктора. Ирина дёрнулась, попыталась сбросить его с себя, но крепкие мужские руки сжали её ещё сильнее.
– Всё, девочка моя, всё, сейчас не будет больно, потерпи, ласточка моя, – ласково успокаивал он, а сам долбил и долбил.
Когда Виктор ушёл, она долго плакала, проклинала себя за выпитую водку и минутную слабость. Страх за последствия жёг её, как соль, посыпанная на свежую рану.
Потом она старалась его не замечать, проходила мимо, опустив глаза. Он же, наоборот, внимательно следил за тем, как она работает Георгина. Однажды после маховой, когда она дала возможность коню пробежать широкой размашистой рысью, он подошёл к ней и дал несколько полезных советов. Позже стал приглашать её работать коня в составе своей группы. Как и своих помощников, он учил её разным премудростям своего ремесла: разворачиваться и подавать лошадь на старт, сидеть «в спине» и выходить на удобную позицию для финишного посыла. Для него не было уже тайн в рысистых бегах, и он с удовольствием учил молодёжь, стараясь всё-таки не слишком выделять Ирину.
Но, как бы то ни было, он пошёл поперёк правил, царивших на ипподроме. У Ирины был свой бригадир – Петровна, и девушка должна была учиться у неё. Не остались незамеченными и его вечерние визиты в их конюшню во время Ирининых ночных дежурств. Она не смогла, а может, и не захотела оттолкнуть от себя Виктора. Более того, привязалась к наезднику, испытывая удовольствие от близости с ним. Если раньше после ночных дежурств она целый день еле волочила ноги, то теперь её трудно было узнать. Улыбка и здоровый румянец не сходили с её лица. Конечно, это не осталось незамеченным. И пополз из конюшни в конюшню слушок.
Первой его озвучила Петровна, чья репутация бригадира оказалась уязвлённой.
– Похоже, ты, Витёк, ко мне в зятья набиваешься, – заявила она как-то во всеуслышание, когда он проходил мимо их конюшни.
– Упаси бог, Петровна! Такую тёщу, как ты, врагу не пожелаешь, – попробовал отшутиться Виктор.
Но её остановить было непросто, она за словом в карман не лезла.
– Седина в бороду, а бес в ребро? А принесёт девка в подоле, возьмёшь к себе? Бери прямо сейчас, и её, и коня Георгина! У тебя же такого «класса» нет! – съехидничала она.
Поздняя любовь мужчины имеет особый вкус. Ирина увлекла Виктора свежестью, молодостью тела, нерастраченной нежностью, порывами необузданной страсти, неизвестно откуда появившейся в ней. Ласковое, чувственное отношение к женщине переплелось в нём с отеческой заботой, стремлением помочь ей в тяжёлой ипподромной жизни.
Позднеспелым, осенним цветком татарником расцвела их любовь. И пахнет душисто этот цветок, и мёд даёт изработавшимся за лето пчёлам, но очень уж колючи его листья, потому не жалуют его люди, чертополохом называют, стараются вырвать с корнем и выбросить подальше с огорода.
Если бы Ирина, коротая дни и ночи на ипподроме, не отказывала и другим наездникам, а Виктор захаживал бы спьяна к иным девчонкам, не отличавшимся строгостью нравов, то вскоре об их связи перестали бы говорить. Житейское дело, да и жена Виктора уже немолода, ей перевалило далеко за сорок.
Но Ирина других мужиков не приваживала, быстро разворачивала оглобли желающим заглянуть к ней во хмелю, а Виктор, увлечённый работой, будто и не замечал других девчонок. Поэтому отвергнутые вовсю трепали языками – ждали развязки: «А вот узнает жена!..» Дошли слухи и до жены, но она, словно ничего не замечала, виду не подавала. А какие разговоры были у неё с мужем, никто не знал. Сор из избы они не выносили.


*  *  *
Череда серых будней ипподрома регулярно прерывалась маленькими еженедельными праздниками – бегами, испытаниями рысистых жеребцов и кобыл. По результатам этих испытаний определялась судьба лошадей: наиболее резвые пополняли племенное ядро конных заводов, а остальные распродавались для «улучшения» поголовья сельских хозяйств.
Удивительно, как даже в то время, в тяжёлые девяностые годы, не прекращались испытания лошадей на ипподроме «Акбузат». У города тогда не было средств на развитие ипподрома, но власти всеми силами старались его сохранить. Ведь это была самая большая арена в городе, именно здесь дважды в год – 12 июня и 11 октября – проводились праздничные мероприятия, посвященные Дню Уфы и Дню Республики Башкортостан.
А сотрудники ипподрома, получавшие свою маленькую зарплату два раза в год, по этим большим праздникам, каждую субботу на голом энтузиазме выводили своих питомцев на старты традиционных призов.
Эти призы, стоившие очень немного, разыгрывались большей частью в честь знаменитых лошадей прошлого. К примеру, в призе Гильдейца, основоположника русской рысистой породы, участвовали рысаки этой породы старшего возраста.
Гильдеец родился от американского рысака Гей Бингена, импортированного в Россию в начале XX века, и отечественной орловской рысистой кобылы. В пятидесятых годах XX века на Уфимском конном заводе стоял производителем Гастролер, сын Гильдейца. Дети Гастролера и создали всю славу Уфимского конезавода. Но, увы, эта слава в девяностые годы померкла.
На приз Барса – лучшего рысака известного в истории графа А. Орлова – бежали лошади орловской породы. Были также призы имени маршала Будённого, «отца советской кавалерии», а также различные праздничные призы – Новогодний, Рождественский, в честь Дня Победы, Международного женского дня, Дня города Уфы и множество других.
Но главным призом года по сложившейся в коневодстве традиции является Большой четырёхлетний приз, который во многих странах называют Дерби – в честь английского лорда Дерби, учредившего его для английских скакунов. Победитель Дерби считается лучшей лошадью года, идёт в производящий состав конезавода, и его имя в дальнейшем становится украшением родословной любой лошади.
Победы в традиционных призах записываются в актив наездников, и по сумме выигранных призов им присваивается очередная категория: начиная с третьей и до звания «мастер-наездник».
В девяностые годы многие ипподромы соседних областей и республик практически не работали, стояли в запустении, разрушались. Бега проводились там только летом, да и то от случая к случаю. На уфимском же ипподроме лошади и наездники состязались еженедельно и летом, и зимой, вызывая зависть своих коллег-соседей. Девчонки, работавшие на ипподроме «Акбузат», из коноводов, попросту конюхов, вырастали до помощников наездника, участвовали в традиционных призах, нередко даже получали категорию. Росла и резвость содержащихся здесь лошадей. Регулярность бегов на «Акбузате» привлекала коневладельцев, и сюда поступали хорошие лошади из соседних областей. «Порядок бьёт класс», – часто повторяли их хозяева.


*  *  *
День ото дня Ирина набиралась опыта, крепчал и Георгин. Нет, он не вырос из «гадкого утенка» в «лебедя», не стал могучим и красивым конём – порода была не та, да и голодное детство сказалось. Весной слиняла его зимняя лохматая шерсть, и ровный блестящий волос покрыл всё тело. Он оказался тёмно-рыжим, со звёздочкой во лбу, неказистым, мелковатым ростом, с короткой шеей и грубоватой головой. Таким он виделся в деннике или в конюшне на развязке.
Но на беговой дорожке это был совсем другой конь. Его движения на рыси отличались особой красотой, рациональностью и силой. Набирая скорость, он вытягивался в струну, мощно толкался задними ногами и далеко выбрасывал передние, захватывая ими большое пространство. Вот где работали его чрезмерно длинные бабки, считавшиеся пороком.
Знатоки обычно говорят, что у рысака передние ноги лишь для красоты, бежит же он больше за счёт толчков задних ног, но здесь картина была иная. Мощная и ритмичная работа передних ног добавляла гармонию в его изумительный по красоте бег. Он, казалось, летел над дорожкой, не касаясь ногами земли.
Но поначалу резвость его росла небыстро. Недокормленный ещё в утробе матери, Георгин медленно набирал силу.
– Лёгкие и сердце слабые, дыхалки совсем нет, – сокрушалась Петровна, глядя на коня.
– Ничего, подкормим, задышит. Работаем ведь, – не сдавалась, вступаясь за коня, Ирина.
Откармливали Георгина всей конюшней. Как всегда, женские души жалели убогих. С овсом и сеном было негусто на ипподроме в те годы. Но девчонки – любительницы лошадей, приходившие на конюшню регулярно, как на работу, несли из дома засохшие кусочки хлеба, всякие другие объедки, вплоть до очисток моркови и свеклы, огрызков яблок. Георгин всё это принимал как лакомство, аккуратно и нежно брал губами угощение с девичьих ладоней.
Следуя советам Виктора, Ирина не перегружала его работой на дорожке. «Только в охотку, только в охотку пусть бежит», – держала она в голове его слова. «Он сам попросится, когда наступит время», – наставлял её Виктор.
Время наступило осенью, и в одном из последних призов уходящего сезона она с трудом уже сдерживала коня, а своим финишным броском они обошли всех соперников, показав красивый бег и хорошую резвость.
Это было важно для них обоих. По результатам сезона Георгина оставили на ипподроме на зиму, не увезли на завод, а Ирину перевели на должность помощника наездника, отметив этим её способности.
В межсезонье она дала возможность коню отдохнуть. Собственно, поздней осенью жизнь на ипподроме затихала. Кони большей частью выгуливались в левадах и на водилках – каруселях, к которым привязывали лошадей. Но левад и водилок катастрофически не хватало. «На зеках ездим, лошади полчаса в сутки на дорожке тренируются, полчаса – на водилке шагают, остальное время стоят за решёткой в деннике», – сокрушался Виктор.
Действительно, в природе лошади заложено движение. На вольном выпасе она движется почти круглые сутки, лишь непродолжительное время спит. А попадая на ипподром, как ни странно, лошадь лишается этой возможности. Поэтому около левад и водилок часто возникала «напряжёнка» – очереди, споры, ругань. Живя в конюшне, Ирина имела возможность выгуливать Георгина ближе к ночи, когда ажиотаж спадал. Беговая дорожка в это время пустовала. Распутица и гололёд опасны для лошадей, чреваты травмами, поэтому в ту пору лишь ветер гоняет по ипподрому вихри холодного осеннего дождя и мокрого снега. Это было время отпусков на ипподроме.


*  *  *
Ирина собралась ненадолго в деревню к матери. Наступал зимний мясоед, в сёлах резали скот, гусей.
Новости в деревне были не из приятных. Колхоз, преобразованный в сельский кооператив, дышал на ладан. Потеряв надежду получить зарплату, доярки и скотники перестали выходить на работу. Двести голов породистых коров и нетелей признали больными туберкулёзом и забили. Ухватистые торговцы мясом мигом развезли туши по городским кафе и столовым.
Умерла ферма – иссяк и ручей дармовых, ворованных кормов. Если раньше на бутылку водки можно было у колхозного скотника обменять мешок фуража с доставкой на дом, то теперь не стало ни скотников, ни доярок, ни фуража. По дворам пошла резня, на зиму скот не оставляли, кормить было нечем.
Вот и сестра Ирины, всю жизнь доившая коров на ферме, теперь сидела дома, трудилась на своём подворье, стерегла мужа, бывшего скотника, норовившего при первом удобном случае податься ближе к магазину, где табунились такие же, как он, безработные алкаши. Сбившись в небольшие группы, они отправлялись на свой воровской промысел. Растаскивали шифер с крыши фермы, сдирали остатки проводов с электролиний, некогда обеспечивавших электричеством корпуса фермы и летний лагерь.
Но покушались не только на бесхозное. Грабили сады и дачи. Иринин двоюродный брат Николай по прозвищу Клешня попался на этом с поличным. Он и ещё несколько мужиков приноровились разбирать печи в банях дачников. Водяные баки в этих печах, сделанных ещё в советское время, были из нержавеющей стали, вожделенной добычи «металлистов». Совсем недавно Николай, совершая очередной налёт на дачный кооператив писателей, загрузил свой «москвич» такими баками, но наглухо застрял в занесённой снегом ямине. Его подельники пытались вытолкать машину, однако «москвич» сидел «на брюхе», нужен был трактор, а «живых» тракторов в деревне уже не было.
Пригнали лошадь, запряжённую в сани, пытались с её помощью вытащить машину. За этим занятием их и застал наряд милиции, вызванный сторожем. Николая взяли сразу – его «москвич» стоял, набитый ворованными баками. Остальных пока отпустили – отговорились, дескать, не воровали, а лишь помогали толкать машину.
Потому и стерегла сестра Ирины своего мужа. Спивалась деревня. Наиболее предприимчивые соседи варили самогон. Однако им в конкуренцию в сельские магазины стали завозить разную хмельную отраву, предназначенную по этикетке для мытья ванн, которых в деревне отродясь не было. Немало мужиков погибло от этого зелья.
Спивались и женщины – быстро и безвозвратно. Иных Ирина и не узнавала, встретив на улице. Грязная одежда, одутловатое лицо, синяк под глазом – такими «синеглазками» стали её односельчанки. Среди них пошла новая мода – рожать детей, чтобы получать и пропивать пособие, более или менее регулярно выплачиваемое государством. А их голодные отпрыски бегали по снегу босыми.
Однако жили в деревне и другие люди. Сосед Иван Степанович Прокшин и его жена Люся появились здесь несколько лет назад. Родившись в деревне и прожив всю жизнь в городе, выйдя на пенсию, они вернулись в родные края, поближе к земле, к природе. Люсе достался по наследству домик её родителей. Иван Степанович оказался очень трезвым и работящим мужиком. Он разводил пчёл, торговал мёдом и прополисом, знал лечебные свойства трав. Люся содержала большой огород и обиходила корову. По выходным к ним наезжали их дети: три пары с множеством внуков. Они хорошо помогали родителям. И за пчёлами ухаживали, и на огороде, даже стадо деревенское пасли, когда наступала их очередь. Поговаривали в деревне, что Иван Степанович своими пчёлами, мёдом обеспечил своих детей и городскими квартирами, и автомобилями. Когда его напрямую спрашивали об этом, он отшучивался: «Я что! Вот мой дед-пчеловод во время Великой Отечественной войны на свои деньги самолёт-истребитель построил и на фронт отправил. От самого Сталина благодарность имел».
Появились в деревне и лошадные люди, имевшие на подворье кобылу с жеребёнком, другой конский молодняк. Когда почти вся колхозная техника встала на прикол, деревня вдруг вспомнила о трудяге-коне. Из старых хламовников повытаскивали конные плуги, полозья от саней, оси для телег. Умельцы переставили подходящие колёса от брошенной сельхозтехники на эти телеги, и сельчане стали ездить на резиновом ходу.
Очень не хватало конной сбруи. Кожаная сбруя стоила едва ли не дороже лошади. Тогда на смену коже пришла тесьма. Даже сыромятина стоила дорого, гужи стали делать из капроновой ленты. Через год службы тесьмяная и капроновая сбруя обрастала лохмотьями.
Как-то к ним заехал на своей лошадёнке родственник, старик Ненахов. Ирина посмотрела на копыта его кобылы и ужаснулась. Пока дед пил чай, она сходила в клеть, нашла старый отцовский инструмент и с помощью клещей и сапожного ножа привела копыта кобылы в порядок. Старик, увидев такую «косметику», несказанно удивился:
– Доченька, кто же тебя научил такому ремеслу? У нас ведь в деревне ковали после войны перевелись, цыгане проезжие ковали лошадей. Теперь и цыган-то не видно. Спасибо, доченька!
– На ипподроме в Уфе работаю. И у нас с ковалями проблема. Ковать – не ковала, но расковывать, снимать разболтавшуюся подкову, выдергивать гвозди, откусывать треснувшие части копыта приходилось. Из-за каждой мелкой работы за кузнецом не побежишь, да и не придет он – ковать не успевают.
– Ой, беда с этими лошадьми! – сокрушался старик. – Вот прохолостела нынче кобыла, ни одного жеребца в округе нет. Единственного колхозного производителя в прошлом году загубили гнилым зерном. Никому не охота жеребца держать. Сказывают, в селе Ново-Троицком один фермер появился, конеферму развёл, Петровичем зовут, имени не знаю. Хоть и не близко, поведу весной кобылу туда. Может, не откажет мне, старику. Жеребёнка охота получить, ведь я сызмальства лошадей люблю, – улыбнулся дед.
На другой день старик Ненахов вновь заехал к ним. Протянул Ирине шматок сала.
– Вот, доченька, сам боровка вырастил, сам засолил. К новогоднему столу как раз поспеет.
Ирина пыталась отказаться. Как с пенсионера взять такую плату за столь немудреное дело? Но старик настаивал, и мать его поддержала.
– Возьми доченька! Иначе дед обидится, ведь он от чистого сердца принёс.


*  *  *
Через неделю Ирину вновь потянуло в город на ипподром. Сердце было не на месте: «Как там Гошка, как его кормят, выгуливают ли?» Сомнения терзали, хоть порядок в конюшне у Петровны был всегда образцовый, и она сама была там.
Оставлять, покидать отчий дом и мать ей было грустно, но та сама уговаривала Ирину уехать в город: «Делать тебе в деревне нечего, ничего хорошего здесь нет!»
А в городе уже чувствовалось приближение Нового года. На площадях начали строить ледяные городки, ставить большие ели, наряжая их разноцветьем электрических гирлянд. Готовились к новогодним праздникам и на ипподроме. Приближалась пора рождественских катаний – время самое доходное для работников ипподрома. Поэтому с приближением Нового года жизнь на ипподроме закипала с новой силой.
Ремонтировались и заново перекрашивались кошёвки – лёгкие упряжные санки и большие сани-розвальни. Расписывались дуги, на них крепились поддужные колокольчики, добываемые неведомо откуда. Самых спокойных лошадей обучали ходить в русской упряжи, в хомуте, перековывали их на тяжёлые подковы со специальными шипами, оберегая от скольжения на льду. В который раз перебирали выездную сбрую, латали-перелатывали старые попоны – единственное лёгкое покрывало для коня, согревающее его в лютые рождественские морозы.
Классных лошадей и молодняк двух-трёх лет на катания не трогали. Для этих целей запрягали обычно «середняк» старшего возраста, который не боялся уже ни машин, ни новогодних огней, ни «Дедов Морозов», ни пьяной публики. Наибольшей популярностью у детей пользовались лошади серой масти, с возрастом становившиеся совсем белыми.
Георгин для катания не подходил, и Ирина готовила для себя Кустика, серого орловца, не отличавшегося резвостью, но имевшего типичную орловскую стать, сухую маленькую голову на красивой, «лебединой» шее. Наездники-бригадиры сами обычно на катания не ездили, а весь ипподромный народ рангом пониже – помощники наездников, коноводы – все были в предновогодней суете.
И вот за несколько дней до Нового года открылись празднично наряженные площади с красавицами елями в центре. Каждый вечер с ипподрома выезжал празднично наряженный обоз.
Безупречно вычищены кони. Нарядная сбруя украшена ещё и цветными розетками, лентами. Кучера в костюмах Деда Мороза и Снегурочки, ковры на кошевках и санях сразу привлекают внимание горожан. А замыкают шествие верховые лошади под учениками конноспортивной школы. Многие дети из малообеспеченных семей, желая помочь своим родителям, отправлялись на праздничные катания зарабатывать деньги. За воротами ипподрома обоз рассыпался в разные стороны. Каждый ездок стремился побыстрее попасть на свою, облюбованную им площадь.
Зимние катания – тяжкий труд. Вот, наконец, приближается новогодняя ночь. Для большинства горожан – это веселье в тёплой квартире за праздничным столом, а после боя курантов – прогулка на свежем воздухе с гостями и детьми. Это основная клиентура лошадников. Дети тянутся к коням, катаются на них в санках и верхом, а родители платят за услугу. Накатавшись, наигравшись, одни семьи уходят домой в тепло, на смену им приходят другие, жаждущие приключений и веселья.
А коноводы, в основном девчонки, работают на площади бессменно всю ночь. Им некуда зайти погреться, выпить горячего чаю. От лошади нельзя отойти – её не бросишь. Хорошо если в запасе оказалась буханка хлеба, тогда есть и праздничный ужин один на двоих: себе половина, коню половина. Ближе к утру, когда публика покидает площади, лошадники отправляются в обратный путь, домой, на ипподром.
Конюшня, где работала и жила Ирина, стояла ближней к главным воротам ипподрома, все шли мимо них. Первым утром нового года, вернувшись с катания, она поставила Кустика в денник, вышла за сеном в сарай и увидела девчонку-подростка, плачущую, бредущую к воротам.
– Что случилось, откуда ты? – спросила Ирина.
– Ничего, замёрзла, из спортшколы я, – ответила девочка.
– Зайди к нам, погрейся, я чайник поставила. Вот задам сено коню, и почаевничаем.
Зашли в бытовку.
– Тепло у вас, хорошо, – заговорила девочка.
– Как тебя зовут? Чего плачешь? Обидел кто?
– Настя я. Всю ночь катала на Красавчике верхом, хотела денег заработать, матери подарок на день рождения купить.
– И что же, накатала на подарок?
– Накатать-то накатала, только тренер Валентина Викторовна отобрала все деньги. Дала пятьдесят рублей, и всё! Я целую ночь катала, замёрзла – а…
Настя зарыдала. Ирина как могла пыталась её успокоить, налила ей горячего чаю. Девочка немного пришла в себя и стала рассказывать.
– В прошлый год тоже так было. На этот раз я часть заработанных денег спрятала в одежде, не хотела ей отдавать. Но она раздела меня в холодной конюшне чуть не догола, обыскала, нашла эти деньги и отобрала. Сказала, чтобы больше я не приходила в спортшколу. Куда же мне теперь? Я не могу без лошадей!
– Ничего, всё обойдётся! Есть ведь и другие тренеры, к ним обратись или к частным коневладельцам. Ты же умеешь уже ездить верхом, возьмут тебя, не переживай!
Настя отогрелась и ушла домой, оставив после себя тяжёлое настроение, с которого и начался у Ирины этот новый год. «Как год начнёшь, таким он и будет», – вспомнила она слова матери, и тяжёлое предчувствие остро кольнуло в сердце.


*  *  *
Зима вошла в свои права. Белой равниной лежал ипподром среди городских многоэтажек. Каждую субботу проводились бега, но зрителей не было. Лишь горстка старых завсегдатаев темнела на трибунах. Они играли, делали ставки между собой и радовались своим мизерным выигрышам как дети. Тотализатор не работал, не было даже буфета, чтобы выпить чашку горячего чая, съесть бутерброд или пирожок. Директор ипподрома, отставной партийный чиновник, оказался неспособным решить даже эти маленькие проблемы.
Унылая жизнь ипподрома, брошенного на произвол судьбы, иногда прерывалась самыми неожиданными событиями. Так, в феврале его дорожку взяли в аренду для проведения чемпионата республики по гонкам на снегоходах. В будние дни гонщики тренировались в отведённое время, а в выходные состоялись соревнования.
Трибуны были переполнены, работали буфеты, играла музыка, ревели моторы. Зрители с интересом наблюдали за состязаниями гонщиков. Многие пришли с детьми, для которых эти два дня стали событием в их жизни. Работники ипподрома, смотревшие соревнования у края дорожки, с завистью наблюдали эту картину.
– Вот что значит реклама, сколько зрителей! – обмолвился Юра Бубнов.
– Да-а! А кто знает, что в Уфе, у нас на ипподроме, каждую неделю бега, скачки, конкур, – согласился с ним Виктор Савинов. – Наш директор рубля не потратит на рекламу, хоть и получает хорошие деньги с арендаторов гаража.
– Так те же деньги ему в карман текут! Если поделиться, сделать рекламу, люди придут, то денег поубавится, а проблем станет больше. Зачем ему это?
– Может быть, нам хоть часть зарплаты выплатят из полученных за гонки денег? – высказала робкую надежду ветеринарный врач Юля Сазонова.
– Жди, держи карман шире! Премию себе выпишут директор и бухгалтерия, а нам, как всегда, шиш! – закипела Петровна.
Она оказалась права. Деньги, полученные от организаторов гонок, нашли свой карман. В те годы быстро научились оформлять такие комбинации. У большинства работников ипподрома продолжалась полуголодная жизнь за чертой бедности.
Чтобы как-то выжить, они держали в сараях около конюшни кое-какой скот, откармливали молодняк, полученный с сельхозпредприятий за победы на сабантуях, в основном бычков и поросят. Некоторые имели коров, доили их, продавали молоко, сами питались молочными продуктами. Выживали с надеждой на лучшие времена, своего дела не бросали, да и другого не знали, не хотели.
«Зима – это подготовка к лету!» – любил повторять Виктор, имея в виду тренинг рысаков. Георгин возмужал, окреп, входил в свой третий год жизни. По зиме он бежал неровно, когда и вовсе не хотел работать. Очень непростой характер выявлялся у коня, что сильно беспокоило Ирину.
– Ничего страшного, вдруг у него что-нибудь болит, он же не может тебе сказать, – утешала Петровна, – а ты ему вожжами по спине – давай беги!
Подолгу простаивала Ирина около денника Георгина, смотрела, как он себя ведёт, караулила с банкой, когда он мочился, взяла мочу на анализ. Ветеринары подозревали у него воспаление в почках. Она сказала об этом Виктору.
– Как часто вы меняете подстилку в деннике? – спросил он.
– Примерно раз в три недели, как привезут опилки.
– Вот-вот! И живут ваши лошади зимой практически на голом бетоне. Как тут не заболеть! Ты попробуй постой у него в деннике хотя бы полчаса, – с ехидцей порекомендовал он.
– А что же делать, дядя Витя?
– Не надо менять подстилку так часто. Мы в своей конюшне делаем это два раза в зиму, а в промежутках лишь добавляем опилки в подстилку. Навоз «горит», и лошадь живёт на полу «с подогревом». Конечно, чистить её становится труднее, но овчина стоит выделки, ведь ей бежать надо. Она должна быть здоровой.
Ирина последовала совету Виктора и сразу почувствовала перемену в поведении Георгина. Конь успокоился, на дорожку выбегал лёгкой пружинистой рысью, высоко подняв голову. На посыл реагировал мощным ускорением, бежал ритмично, пофыркивал. Лишь Петровна выговаривала ей за давно не чищеный денник.
– Что, надоел тебе твой заморыш? Почему подстилку в деннике не меняете? На всю конюшню вонь стоит! – возмущалась она.
Ирина молча выслушивала Петровну, боялась сказать, что так посоветовал Виктор. Одно было плохо, в конюшне стоял терпкий запах. Он проникал всюду, впитывался в одежду и волосы. В людское общество можно было выходить, лишь хорошо помывшись в бане, сменив одежду.
Из-за этого Ирина стеснялась подходить близко к посторонним людям, чуралась даже Виктора. Их отношения шли наподобие зимней погоды – то затихали, как серые облачные дни, тянувшиеся неделями, то вспыхивали с новой силой, как внезапные бураны.
В середине зимы она окончательно убедилась, что беременна. Всё собиралась к врачу, но тянула, – каждый день возникали новые проблемы, требующие немедленного решения. Никому ничего не говорила, ни Петровне, ни Виктору. «Поеду рожать к матери в деревню. Проживём как-нибудь, только Георгина жалко», – решила она про себя.


*  *  *
А Георгин всё увереннее втягивался в работу и в зимних бегах легко побеждал многих своих сверстников. Ирина работала его с Виктором, среди лошадей годом старше.
В тот день уже по-весеннему пригревало солнце. На поворотах, по внешней бровке дорожки, появились проталины, на них копошились стайки воробьёв, отогревшихся после зимней стужи и чирикавших уже веселее. Виктор выехал на Ловком, крупном гнедом жеребце. Договорились вместе сделать маховую работу с хорошим накатом на финиш.
Ирина держалась «в спине» у Виктора – он задавал нужный пейс, и как только услышала: «Поехали!» – приняла вправо и выпустила Георгина. Тот мощно принял посыл и выровнялся с Ловким. Объезжая Виктора, она краем глаза заметила, что он наклонился влево, будто заглядывал вперёд лошади. «Что он там высматривает? Дорожка пуста!» – мелькнуло у неё в голове, но азарт бега лошадей захватил её, и она тотчас забыла об этом.
Георгин обошёл Ловкого, тот немного приотстал, но затем вновь догнал их и ровно дышал ей в спину. «Видимо, так хочет Виктор», – решила она. Вот и финишный столб, лошади постепенно сбросили темп и перешли на трот – лёгкую рысь.
Обычно после маховой работы Виктор проезжал ещё круг спокойной рысью, давая лошади возможность отдышаться – восстановить дыхание. А тут возле съезда с дорожки Ловкий принял вправо, направляясь в конюшню. Ирина удивилась, обернулась, глянула на Ловкого и с ужасом увидела, что в качалке нет наездника, а конь бежит в свою конюшню. Тут вновь перед её глазами пробежала недавняя картина – клонящийся влево Виктор, будто высматривающий что-то впереди.
«Он падал с качалки, а я его лихо объезжала, – резанула её догадка. – Где он, что делать?» Ирина натянула вожжи, конь её встал. «Надо проехать по кругу и найти его», – решила она.
Недалеко от того места, где она обогнала Виктора, что-то темнело на снегу. Это лежал он, скорчившись и поджав ноги. Ирина соскочила с качалки.
– Дядя Витя, что с тобой?
Он с трудом открыл глаза.
– Не знаю, закружилась голова. Сердце жжёт, левая рука совсем онемела. Под лопатку словно что-то воткнули.
– Может, сядешь на качалку, до конюшни доедем?
– Нет, не смогу я ехать в качалке, сил нет. Езжай в конюшню, запрягите лошадь в сани.
Ипподром, как назло, словно вымер. Двери конюшен наглухо закрыты. Ловкий, всё ещё в запряжке, стоял возле левады и нюхался с гулявшим там жеребцом. Оба ржали, норовили разодраться. «Что они там, в его конюшне, спят, что ли?» – раздосадовалась Ирина.
И в конюшне Петровны никого, пришлось самой распрячь Георгина, потом заложить Кустика в сани. Хорошо хоть встретился на дороге кузнец, шедший домой.
– Дядя Коль, садись! Дяде Вите плохо, упал с лошади, лежит на дорожке, поможешь положить его в сани!
Николай без лишних слов сел в сани, и они выехали на дорожку. Вдвоём погрузили Виктора и привезли в конюшню. Там оказалась лишь коновод Катя. Позвали девчонок из других конюшен и перенесли Виктора в тёплую комнату на диван. Из аптечки дали ему валидол. Катя побежала домой к Виктору сообщить семье о случившемся. Они жили неподалёку от ипподрома.
Ирина бросилась вызывать скорую помощь. Телефон был лишь в конторе, но рабочий день уже закончился, и её железная дверь оказалась закрытой, а в окнах темнота. В отчаянии Ирина не могла сообразить, где найти телефон. Бросились в глаза светящиеся окна конноспортивного манежа. Она побежала туда: «У вахтёра должен быть телефон!» Телефон у вахтёра был, но его недавно отключили за неуплату.
Ирина разрыдалась в отчаянии, но вдруг где-то неподалёку в здании раздалась трель телефонного звонка. «Беги на поле манежа, там частники занимаются со своими лошадьми. Один из них прошёл с телефоном, нёс его наподобие портфеля!» – сказала вахтёрша.
На поле шла тренировка по преодолению препятствий, и около одного из барьеров мужчина разговаривал по телефону, Ирина подбежала к нему и, рыдая, с трудом объяснила, что надо вызвать скорую.
«Ждите, встречайте!» – был ответ, но уже оказалось поздно. Войдя в его конюшню, она поняла, что Виктора нет в живых. Рыдала около тела жена, стоял, опустив, голову сын. Зажимая рот варежкой и давясь собственными рыданиями, Ирина бросилась вон из конюшни и побрела к себе.
Света Королёва, вторая помощница Петровны, накапала ей валерьянки. Пришла Петровна, появились наездники – все они жили здесь же, в многоэтажном доме, стоявшем на территории ипподрома. Стали расспрашивать, что и как. Ирина немного успокоилась, рассказала, как всё случилось. В приоткрытых створах ворот конюшни мелькнула машина скорой помощи и вскоре уже выехала обратно, увозя безжизненное тело Виктора.
В день похорон около дома, где жили наездники, стал собираться народ. Вот вынесли гроб с покойным и поставили на табуретки около подъезда, коллеги и друзья сказали несколько прощальных слов.
Вороного коня, запряжённого в качалку покойного, повели во главе похоронной процессии. Пустое сиденье качалки больно резануло по сердцу Ирины. Только теперь она поняла, что Виктора нет и уже не будет никогда. Бросали на дорогу цветы, рвал душу духовой оркестр… Около выхода на улицу Менделеева стоял катафалк и автобус для желающих поехать на кладбище. Ирина тоже хотела сесть в автобус, но Юра Бубнов остановил её: «Тебе не надо туда ехать, кабы чего не вышло…»
Она молча отошла и направилась в сторону своей конюшни. В лицо ей летели крупные мягкие снежинки, таяли на щеках и перемешивались со слезами, всё ещё лившимися из глаз. Ирина и внимания особого не обратила на лёгкую боль в низу живота, но, придя в конюшню, поняла, что и с ней самой что-то неладно.
Посоветовалась со Светой, рассказала ей о своей беременности и теперешнем состоянии. Та забеспокоилась, уговорила одного из коневладельцев, приехавшего на похороны Виктора, отвезти Ирину в больницу. Она не хотела ехать, надеясь, что всё обойдётся, но когда Света без обиняков заявила ей, что если она не поедет, то через несколько дней будут хоронить её, Ирина молча села в машину.
– Езжай, – напутствовала Светлана, – если нет ничего серьезного, то отпустят домой, зря держать не будут.
В больнице её осмотрели, сделали какие-то уколы, но боли усилились, стали повторяться. Ночью у нёе случился выкидыш. Так за эти три дня она потеряла и любимого человека, и ребёнка от него. Судьба будто вырезала и выбросила кусок её жизни, в котором была и первая любовь, и ожидание первенца. «Как не по-людски всё началось, так несчастьем всё и обернулось», – была первая мысль после того, как она немного пришла в себя.
Несколько дней Ирина пролежала в больнице, опустошённая и разбитая. Ей не хотелось ни есть, ни пить. На душу легла чёрная тоска. Соседки по палате успокаивали её, пытались разговорить, но она больше молчала, отвечала односложно. Одна кареглазая шаловливая соседка чуть не силком заставила выпить её полстакана кагора, после чего Ирина в первый раз уснула глубоким сном – надолго и без сновидений.
Утром вместе с лечащим врачом вошёл в палату седоволосый мужчина в белом халате. Он полистал её историю болезни, задал несколько вопросов ей и лечащему врачу, а потом с улыбкой спросил:
– Что, милая, лошадки, поди, скучают без тебя, застоялись? Кони сытые бьют копытами, а ты здесь лежишь?
Ирина и не заметила, как сама улыбнулась, первый раз за эти дни.
– Их работают наши девчонки, застояться не дадут.
– Но домой, наверное, хочешь? – уже серьёзным тоном спросил её собеседник.
– Меня там никто не ждёт, разве что Георгин, – сквозь навернувшиеся слёзы ответила она.
– Радоваться, конечно, здесь нечему, но и страшного ничего я в твоём состоянии не вижу. Бывает хуже, вытри слёзы и успокойся. Ты, я надеюсь, поправишься, ты молода, и у тебя ещё будут дети. Только будь осторожнее при следующей беременности, избегай нервных потрясений.
Она не стала рассказывать врачу, что судьба нанесла ей такой сильный и внезапный удар, после которого потрясений избежать было попросту невозможно, но его слова ободрили Ирину. То ли оттого, что это были просто хорошие слова, то ли из-за упоминания лошадей, в ней как-то исподволь проснулся интерес к жизни, к окружающим её людям. Она нет-нет да и стала вступать в палатные разговоры, выходила гулять в коридор, читала вывешенные на стенах плакаты.
Пришла Света и девчонки-любительницы, ходившие к ним в конюшню. Увиделись через окно, помахали руками друг другу. Передача с продуктами и записка от Светы очень обрадовали Ирину: «Хоть с Гошей всё в порядке, слава Богу!»
Побледневшей и осунувшейся она вернулась на ипподром.
– Ну, Ирка, напугала ты нас, – встретила шутливым выговором Петровна.
Подошла и обняла ее Света, улыбнувшись, кивнула:
– Иди, вижу, заждалась встречи со своим любимчиком!
Ирина подошла к деннику Георгина. Тот, увидев её, тихонько заржал.
– Ишь соскучился! Света его два раза работала, но, видишь, тебя ждал, – ободрила её Петровна.
Ирина открыла дверь денника. Конь подошёл к ней, ткнулся мордой, прося угощение. Она протянула ему на ладони кусочки сахара, припасённые ещё с больничного стола, и он привычно взял лакомство своими нежными тёплыми губами.


*  *  *
Весна нагрянула на ипподром тёплым ветром, ручьём талой воды, большими лужами и запахом прелого навоза, вытаявшего из-под снега. Вновь наступила распутица. Дорожку закрыли, лошадей не работали, а ветеринары, пользуясь этим, делали им прививки. Давно ушли в прошлое эпидемии сибирской язвы, сапа, инана и других конских болезней, но лошади ежегодно прививались от страшной заразы, способной очень быстро покосить всё поголовье скота.
К ипподрому вплотную подступал лес: где чёрный – из берёз, лип, вязов, ильма и дубняка, где красный – из посаженных здесь когда-то сосен. В эту пору он оживал, наполнялся щебетом птиц, вернувшихся из южных стран, быстро, на глазах зеленел. Природа пробуждалась, будоражила кровь в жилах людей, особенно молодых. Девчонки из соседних конюшен по вечерам наряжались, надевали кто брюки в обтяжку, кто – наоборот – короткие юбки, туфли на высоких каблуках, распускали волосы и наподобие длинноногих цапель, перешагивая через лужи, тянулись в город.
– Далеко ли направились? – интересовалась Ирина.
– На людей посмотреть и себя показать, – неслось ей в ответ. – Пойдём с нами!
«Пошла бы, да надеть нечего», – с грустью подумала Ира. Червячок желания уже ожил в ней. Видимо, природа брала своё, хотелось быть среди людей, жить нормальной человеческой жизнью.
Да и надежда появилась. Старого директора сняли, на ипподроме работала комиссия. Вызывали и опрашивали наездников и их помощников, участвовавших в бегах. Вернувшийся из конторы Юра Бубнов удивлённо рассказывал:
– Оказывается, в прошлом году я за выигранные призы получил ковёр, два телевизора и микроволновую печь. Подписи мои в ведомостях стоят, ну и чудеса!
Такие фиктивно полученные призы обнаружились и у других наездников, а больше всего их оказалось у покойного Виктора Савинова. Дошло разбирательство и до обстоятельств его гибели на дорожке. Оказалось, что он умер от инфаркта миокарда, проще говоря, сердце не выдержало еженедельных стрессов, возникающих во время бегов. Всех наездников заставили пройти медицинский осмотр. Врач-кардиолог удивлялся:
– Каждую субботу иметь три-четыре старта! Это тяжело и для молодых профессиональных спортсменов, строго соблюдающих режим, диету, регулярно наблюдаемых врачом. А здесь мужчины, которым более сорока лет, а о режиме и разговора нет.
Оказалось, что инфаркт перенёс на ногах ещё один наездник. Ему тут же запретили участвовать в бегах.
Результатов работы комиссии ждали с интересом и надеждой. Поговаривали, что раздадут неполученные призы, выдадут, наконец, зарплату. Но, как оказалось, новый директор пригласил комиссию контрольно-ревизионного управления лишь затем, чтобы нарушения его предшественника не легли потом на него. Их, эти нарушения, зафиксировали, но крутых мер принимать не стали, учитывая возраст и былые заслуги старого директора. Однако зарплату стали выдавать более или менее регулярно.
Вдвоём со Светой Ирина снимала комнату у бабы Нюры в соседней деревне Тужиловке, на крутому берегу Караидели, чуть ниже ипподрома. Здесь была меленькая старенькая банька, а колоть дрова и таскать воду им, деревенским девчонкам, не привыкать. Жизнь потихоньку находила свой просвет, только не было Виктора, и глухая тоска порой валила Ирину на кровать, а подушка послушно сушила слёзы.
Поле ипподрома в мае покрыл жёлтым ковром одуванчик. В майские праздники разыгрывались хорошие призы. Один из них – в честь Дня Победы – выиграла Ирина на Георгине. Он постепенно становился в ряд лучших трёхлеток. На пятачке, возле съезда с дорожки, где толпились наездники и прочий ипподромный народ, пошли разговоры, отберёт ли Петровна коня у Ирины.
– Петровна много резвых лошадей подготовила за свою жизнь, но бежали они в старшем возрасте, а вот Дерби ей выиграть не удавалось, – заметил Володя Бышковец, – может и отобрать Георгина.
– У неё есть Тигис, на него она надеется, – отозвался Саша Бардукевич. – Но случись с ним чего, верно, заберёт Георгина, сама на нём поедет, попытается перед пенсией выиграть Дерби.
Но случилась беда с Георгином. У него стали отекать ноги, распухли суставы. Ирина не знала, что делать. Конь обезножел.
Петровна выговорилась:
– А ты как думала? Голодное и холодное детство прошли для него бесследно? У них на конезаводе опилок отродясь не было, брать неоткуда. Зимой с первого года жизни жеребята стоят на голом бетоне. Натрусят им на пол маленько соломы, так они её с голоду махом съедают. Вот и бьёт их холод по ногам, ревматизм заводится с детства, а годам к трём-четырём выходит наружу.
Всё лето Ирина не вылезала из-под коня. Втирала ему в ноги и суставы мази, ставила прогревающие компрессы, ветеринары кололи разные уколы. Временами она надевала на коня недоуздок и выводила на поле ипподрома пожевать травку. Ковёр из жёлтых одуванчиков сменился пуховым одеялом из семян этого цветка, а затем поле стало зелёно-голубым. Расцвёл цикорий, называемый в народе васильком.
Конь жадно хватал зелёную травку, иногда призывно ржал вслед пробегавшим по дорожке соперникам. Больше месяца болезнь не сдавалась, лишь в конце лета начала отступать. Хоть и пролетел бездарно для коня его трёхлетний сезон, Ирина решилась запрячь его и проехать.
Нет худа без добра. Конь за это время отдохнул, набрался сил, будто стряхнул усталость, накопленную напряжённой работой зимой и в начале лета. Георгин вроде бы перестал хромать, но после каждой проездки Ирина обматывала ему ноги согревающими бинтами.
А в призах выделялся Тигис под управлением Петровны. Раз за разом он показывал хорошую резвость. Ирину это радовало. Все её мечты были связаны с Дерби – Большим четырёхлетним призом следующего года, главным призом в жизни Георгина. Она уже давно мыслями стартовала в нём, хоть и стала помощником наездника совсем недавно.
«Если Тигис у Петровны подойдёт к Дерби в хорошем порядке, то поедем вдвоём, – размышляла она. – С одной стороны, легче вести борьбу за приз, а с другой – быть мне на вторых ролях, выводить Петровну на победу».
Ирина гнала эти мысли. До Дерби оставался целый год, многое могло случиться. На этот приз ей самой надо было ещё попасть, что само по себе было очень трудной задачей. В Большом четырёхлетнем призе участвовали обычно самые опытные, титулованные мастера-наездники, лучшие лошади. Бывало, приводили и гастролёров из других областей. Помощники наездников туда попадали редко, ещё реже выигрывали. Такие случаи в истории ипподрома можно было сосчитать по пальцам одной руки. Но времена наступили лихие, непредсказуемые. Кто знает, кому удастся поймать золотую рыбку в мутной воде.
Так, в прошлом году не было резвых четырёхлеток, да к тому же два мастера-наездника, Саша Бардукевич и Юра Бубнов, «сели на метлу» – были переведены в конюхи за пьянку и подметали территорию. Их место в призе заняли помощники, и один из них, Дима Харитонов, выиграл Дерби на вороном Граде, правда, в невысокую резвость.
Но это было исключением из правил, к тому же Петровна не пила запоями, и роль удачливой запасной Ирине не светила. Ей надо было пробиваться в Дерби на Георгине вместе с Петровной на Тигисе. Иного пути не было. Большой трёхлетний приз Георгин пропустил по болезни, и участником Дерби следующего года он был лишь в мечтах Ирины. Никто другой его там ещё не видел.


*  *  *
Осень принялась уже золотить лес. Надвигались ежегодные всероссийские соревнования, начали формировать команду от Башкортостана. Хорошие лошади были, а вот со снаряжением беда. Качалки просто позорили нашу команду. Старые, допотопные, с оглоблями, вырубленными в близлежащем лесу, они давали фору соперникам ещё до старта. Директор ипподрома попытался наладить производство качалок на одном из уфимских предприятий, но с налёта ничего не получилось. Латали, перелатывали сбрую, ремонтировали «обувь», защищающую ноги рысака во время бега.
Дело в том, что на резвой рыси, особенно на поворотах, лошадь часто бьёт ногу другой ногой – задней переднюю, левой правую. Удары подкованными копытами бывают очень сильными и чреваты травмами. Чтобы избежать этого, на ноги рысаков надевают разные приспособления, называемые «ногавками» и представляющие собой кожаные и пластиковые накладки, крепящиеся на ногах лошади с помощью разных ремешков, пряжек или липунов. Это и есть «обувь». На лошадях она «горела» порой, как и на людях, нуждалась в уходе и ремонте.
Петровна объявила поначалу, что с ней поедет на соревнования Света, её более опытная помощница. Но у той заболел ребёнок, живший в пригороде у её матери, и она не рискнула уезжать от него далеко – через день ездила проведывать. Тогда Петровна распорядилась готовиться в дорогу Ирине. Для неё это стало большой радостью. Увидеть цвет российского коневодства, лучших наездников – что может быть интереснее! Она с энтузиазмом мыла качалки, зашивала сбрую, стирала эластичные бинты, словом – была «на седьмом небе».
В назначенный день на ипподром подали машины, оборудованные для перевозки лошадей. Один за другим КамАЗы подъезжали к эстакаде, с которой заводили лошадей в кузов. Сюда же грузили качалки и сундуки с амуницией, запас кормов. Наездник с помощником садились в кабину – и поехали!
Всероссийские соревнования того года проводились в Дубровке, крупном животноводческом комплексе в Челябинской области. Усилиями директора комплекса Тимура Хайретдинова, большого любителя лошадей, здесь были построены свой ипподром и отличная конеферма. Её укомплектовали классными лошадьми, купленными в Германии, сюда были приглашены на работу наездники, имеющие опыт международных соревнований. Команда Дубровки реально претендовала на победу.
Путь до Дубровки не казался далёким. Что по современным меркам полтысячи километров? Тем более что дорога лежала среди красивейшей уральской природы. То справа, то слева громоздились седые скалы, поросшие сосновым лесом, несли свои потоки горные ручьи. Около одного из них, называемого Ук, что означает по-башкирски «стрела», остановились, напоили лошадей, перекусили сами.
Хоть водителей и инструктировали перед поездкой, их шофёр в наступившей темноте на подъезде к Челябинску просмотрел указатель на объездную дорогу, и они оказались в ночном городе. Долго плутали в поисках выезда в сторону Дубровки, искали грузовые дороги. Наконец, выехали из Челябинска и на рассвете оказались в озёрном краю, где и располагалась Дубровка.
Выгрузили лошадей, поставили их в конюшню, а сами разместились в пансионате, расположенном на берегу большого озера. Стояли тёплые солнечные дни. Наступило бабье лето с золотисто-красными переливами леса и паутинками, поблескивающими в лучах нежаркого солнца. По озеру бежала мелкая рябь, а вода холодила, осень приближалась. Едва ли полчаса погуляла Ирина по берегу озера, а потом заторопилась на конюшню. Пора было уже кормить лошадей, отдохнувших с дороги.
Пират всем своим видом показывал, что уже давно нужно было это сделать: стоял, уткнувшись мордой в кормушку, нетерпеливо стучал ногой. Тигису всё было в новинку: и дорога, и чужая конюшня, и незнакомые голоса. Он замер у дальней стенки денника, настороженно навострив уши, но, увидев Ирину, узнал кормилицу и тихонько заржал.
Кони с явным наслаждением пили воду, а затем набросились на овёс. Ирина стояла рядом, держась руками за решётку двери денника, и наблюдала за ними. Успокоение приходило в её душу, когда она видела, как едят лошади, – значит, всё хорошо в этом мире, всё ладно.
Хотелось спать, сказывалась бессонная ночь в дороге, но нужно было разобрать сундук, развесить сбрую, приготовить качалку, поставить на неё колёса. Петровна собиралась к вечеру размять лошадей, примериться к дорожке.
Сзади подошёл незнакомый мужчина, даже немного испугал её.
– Ты Ирина?
– Да. А что вы хотели?
– Я – Алексей Смирнов, наездник из команды Курганской области, друг молодых лет Виктора Савинова. Мы вместе выросли на Шадринском конезаводе, потом учились в Хреновом, в школе наездников. Расскажи, как он погиб, мне сказали, что это случилось при тебе.
– Да, при мне, мы работали своих лошадей, – ответила Ирина и вкратце рассказала о гибели Виктора.
Потом некоторое время помолчали, вспоминая Виктора, каждый со своей стороны.
– Да, жаль, – с грустью в голосе произнёс Алесей, – будь Виктор жив, обязательно приехал бы сюда, мы бы сошлись с ним на дорожке, поборолись, как всегда. Потом посидели бы, поговорили о конезаводе, о лошадях. Ведь он каждый год брал в своё тренотделение несколько голов молодняка с нашего завода. Его очень уважали на заводе. Вечером мы, друзья Виктора, хотим собраться, помянуть его. Приходи в третью конюшню.
– Хорошо, приду, если Капитолина Петровна не загрузит чем-нибудь.
Он ушёл, а она занялась своими делами. Вскоре появилась Петровна. Оказалось, и она встретила своих друзей – соперников из других команд.
– Какое поголовье привезли, Ирка! В пыль-то за ними попадем ли? Иль далеко отстанем, чистенькими останемся? – прибеднялась она во всеуслышание.
Но Ирина-то хорошо знала своего бригадира. «Настанет время, она, старая лиса, круто разберётся со своими друзьями-соперниками. Тигис-то у неё вон как бежит, Большой трёхлетний приз выиграл резвее, чем разыграли Дерби на четырёхлетках», – подумала она про себя, но промолчала.
Петровна самолично отработала своих лошадей. Ирина с трудом успевала собирать их на пробежку, а затем распрягать. Закончив работу, она присела отдохнуть на скамью возле конюшни. Заходящее солнце нежно ласкало лицо, но со стороны озера уже тянуло прохладой. Подошла Петровна:
– Что, девонька, разомлела? Берёт за душу эта пора? Не зря её называют бабьим летом. Коротко оно, как наши цветущие годы.
– Устала немного. Хотела спросить: курганцы на вечер зовут, хотят Виктора помянуть, можно ли пойти?
– Что ж, сходи, расскажи, как это случилось, только не пей, не болтай о наших лошадях. Выпьешь, будут тебя расспрашивать о том, кто какие призы выиграл в Уфе, в какую резвость, как махались лошади перед отправкой сюда. Помалкивай, дурочкой прикинься, скажи, конюхом работаешь, навоз гребёшь, ничего этого не знаешь. Да на ночь дать сена не забудь.
Около третьей конюшни был накрыт немудрёный стол, собрались наездники. Никого из них, кроме Алексея Смирнова, она не знала. Помянули Виктора, выпили, не чокаясь. Помня наказ Петровны, Ирина не пила, хоть и пытались её уговорить. Она ещё раз рассказала о том, как погиб Виктор. Расспрашивали о других наездниках, оставшихся дома, о бегах в Уфе. Действительно интересовались резвостью уфимских лошадей, победителями крупных традиционных призов.
Что это – просто любопытство или профессиональный интерес будущих соперников – понять было трудно. Пытаясь уйти от вопросов, она начала выговаривать подсевшему к ней молодому наезднику, пытавшемуся погладить её ниже пояса:
– Ты что, на поминки пришёл или на гулянку? Что ты гладишь меня, как стельную корову?
Тот блаженно заулыбался:
– А ты что, из доярок? Коров поминаешь!
– Вот угадал! Недавно ещё дояркой работала, коров за сиськи дёргала.
– А у нас завсегда так. Если с поминок начинают, то гульбой заканчивают, а то и подерутся, припоминая, кто кого не так объехал.
Он тихонько затянул песню: «Вот мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой…» Сидящие за столом подхватили, и вот уже унылые напевы ямщика, близкие сердцу этих людей, растеклись по Дубровскому ипподрому. Откуда-то появился баян, подошли какие-то люди, которых Ирина не узнала. Она, уступая своё место за столом старому седому наезднику, встала и, не прощаясь, зашагала к своей конюшне. А вслед ей неслась песня, будоража память и уже начавшую заживать сердечную рану.
Накормив лошадей, она наконец добралась до своей постели. Петровна, спавшая на соседней койке, проснулась:
– Пришла? Покормила? Душ можешь принять на первом этаже, горячая вода есть.
– Как в сказке! И не мечтала!
– Директор такой – из сказки «Тимур-царевич», – ответила Петровна и, повернувшись к стене, дала понять, что разговор окончен, мол, спать пора.
Тёплые струи воды ласкали тело Ирины, будто смывали усталость, тяготы дороги и минувшего дня, несли приятную истому…
Так не хотелось вставать рано утром… Но с рассветом солнце уронило свои лучи прямо в окно их комнаты и разогнало сон. Петровна уже встала, раздобыла где-то электрочайник и достала свои подорожники.
– Вставай, дочь, сегодня надо кормить коней пораньше, пусть растрясут еду до старта.
Легко позавтракав, пошли на конюшню. Петровна, как всегда утром, прошла по денникам, глянула на лошадей, а Ирина напоила и накормила их. Неожиданно Петровна позвала её к воротам конюшни.
– Пока поедят, пойдем, глянем соревнования кузнецов, – сказала она, кивнув на группу людей, собравшихся неподалёку от их конюшни; там же стояла на развязке лошадь.
Вначале судьи оценили изготовленные кузнецами подковы, обмерили их, а потом кузнецы по очереди стали ковать лошадей на время. Каждый должен быль не только быстро подковать лошадь, но сделать это качественно. Здесь оценивалось всё: как он обходится с лошадью, как прибиты гвозди, как ровно они срублены спереди копыта и как загнуты.
Казалось бы, все они делали одну и ту же работу, но как разнились их результаты, особенно время ковки! Профессионалы, опытные кузнецы-ковали, выделялись уверенными движениями, чёткой и быстрой работой. Но таковых было мало. Эта профессия стала редкостью.
Уфимский кузнец-коваль Николай Славкин родился и вырос на конном заводе. Он с детства занимался в конноспортивной секции, освоил там ковку лошадей. Потом его пригласили на уфимский ипподром, дали квартиру в Уфе. Здесь он прошёл школу старейшего кузнеца Халяфа, известного своей виртуозной работой и безудержным пьянством, дошедшим до белой горячки. Однако Николай успел перехватить у него многие навыки кузнечного дела.
Поэтому никто не удивился, когда за сделанные им подковы судьи поставили высший балл. И ковал лошадь он очень быстро, уверенно. Кто-то налил в прибитую им подкову воды – ни капли не просочилось наружу. Это была первая победа команды Башкортостана на этих всероссийских соревнованиях.
– Хороший почин, – сказала Петровна, – теперь дело за нами.
Потом состоялся парад участников соревнований. Он прошёл в конном строю. По радио представляли зрителям и команды, и наездников, рассказывали, сколько побед одержал каждый из них, каких известных лошадей подготовил. Ирина с удивлением узнала, что уфимские наездники едва ли не самые знаменитые.
Последней на дорожку выехала команда хозяев соревнований – Дубровского совхоза. Вот когда восхищению не было предела! Мастера-наездники международного класса, приглашённые с Центрального московского ипподрома, ехали на импортных красивых качалках, на их холёных лошадях была современная пластиковая «обувь», элегантно охватывающая ноги мягкими липунами.
А кони! Это были выводные из Германии лошади, поражавшие объявлённой резвостью. В толпе, смотревшей парад со стороны конюшен, было немало комментариев. Команда хозяев произвела эффект своим видом, многие тут же отдали ей пальму первенства. Но были и другие мнения:
– Это они так резво в Германии бежали, по тамошней дорожке, при их уходе и кормах с разными добавками. Посмотрим, как они здесь побегут.
– А пока вон на табло уже впереди Башкортостан!
– Да это Колька-кузнец выиграл соревнования ковалей!
– Они немало ещё призов выиграют. Рысь под седлом у них никто и никогда не выигрывал. Сильны они в преодолении препятствий, о скакунах и разговора нет – сильнейшие здесь.
– А рысаки? В Уфе круглый год проводятся бега: и летом, и зимой, а порядок, знаешь, он завсегда бьёт класс!
– Разве пермяки слабее? Какие у них орловцы!
– Знамо, Пермский конезавод всегда славился резвыми орловцами. Опять же в преодолении препятствий, в скачках пермяки поборются с уфимцами.
Прогнозов было немало. На то это и ипподром с традиционным тотализатором, основа которого – прогноз и предсказание. Сбылся твой прогноз – получи денежку, а нет – так улетели твои деньги в чужой карман.
Между тем соревнования набирали ход. Уже звенел колокол, приглашающий на старт трёхлетних лошадей русской рысистой породы. В этом заезде ехала Петровна на Тигисе. Со старта она заняла скоромную четвёртую позицию и, казалось, совсем не торопилась в лидеры. Тигис шёл ровным пейсом в спине у пермского наездника. Резвость бега была очень высока. В конце первого же поворота «заскакал», сбился на галоп один из лидеров и отпал. Пермяк подтянулся к «немцу» из Дубровки, «сел ему в спину», вперёд выходить не захотел. Так Уфа, Пермь и Дубровка вплелись в клубок командной борьбы с первого же заезда. Каждый наездник вёл свою игру, а резвость бега нарастала с каждой четвертью. По радио объявили, что резвость выше рекордной для этого ипподрома.
Приближался последний поворот. Тут неожиданно Петровна, как самый неопытный ездок, начала обходить лидеров «полем», ближе к внешней стороне дорожки, по большому радиусу. Лидеры, увидев это, взвинтили темп до предела. Они шли поворот по бровке, по малому радиусу, на очень высокой скорости.
Лошадям это очень трудно. Они должны держать скорость, сгибаясь в боку. При этом на рыси внутренняя задняя нога выносится всё ближе к передней, достаёт и бьёт по ней. Ритм рыси нарушается. «Немец» из Дубровки не выдержал крутизны поворота и сбился, заскакал. Тормознулся и конь пермяка, упёршись в спину лидера.
Этого Петровне хватило. Она ехала в стороне от них, а, увидев, что лидеры отпали, и вовсе натянула вожжи, сбавила темп. Она спокойно проехала финишный столб первой.
– Почто, Петровна, рекорд не убила? – кричал кто-то из толпы, стоящей на съезде с дорожки.
– За рекорд баллы не дают, денег не платят. Коня поберегу, пригодится.
«Ну лиса, ну лиса! Так спровоцировала мужиков на посыл в неудобном месте! Да ещё и финишировала, бросив вожжи. Учись, Ирка, учись!» – подумала Ирина, снимая чек с Тигиса, принимая коня у Петровны.
Однако после этого заезда началась полоса неудач у башкирской команды. Пошли заезды рысаков орловской породы. Орловцы – слабое место коневодов Башкортостана. Раньше хороших орловцев выращивали в Дуванском районе, но теперь колхозам и совхозам было не до рысистого коневодства. Кое-какое маточное поголовье орловской породы там ещё было, но на хорошего производителя денег не оказалось. Кормов не хватало, дуванский молодняк не бежал, а Уфимский конный завод орловцев не выращивал.
Они попадали на Уфимский ипподром из Шадринского конезавода да из нескольких мелких частных конеферм. Но этот конезавод никак нельзя было отнести к лидирующим в породе. Резвость его рысаков оставляла желать лучшего, да и экономическое состояние, а следовательно, и кормовая база были там удручающими.
Очень сильных рысаков орловской породы выращивали в Пермской конном заводе. Причём если со времён графа Алексея Орлова его рысаки славились могучим телосложением, высоким ростом, красивой «лебединой» шеей и сухой головой, то на Пермском конезаводе отбор в производящий состав стали делать по резвости. Там вывели даже специальную линию Дурмана, отличающуюся высокой резвостью и малым ростом. Ничего не осталось в экстерьере потомков Дурмана от традиционного орловского рысака, но они побеждали на ипподромах Москвы, Перми и других городов. В Уфе их не было. Традиционное соперничество в коневодстве между Башкортостаном и Пермской областью, длившееся уже несколько десятков лет, исключало такое сотрудничество.
Отличных орловцев выращивали и в Алтайском конном заводе. Это были высокие серые красавцы, отличающиеся также резвостью бега. Алтайские рысаки также занимали лидирующие позиции в породе.
Вот эти пермские потомки Дурмана и алтайские красавцы сделали погоду в первый день всероссийских соревнований. Слабым утешением для башкирской команды стали победы в скачке на лошадях чистокровной верховой породы и в первом соревновании по преодолению препятствий.
Но и в проигранных пермякам заездах уфимские наездники занимали призовые места, что также давало баллы в командный зачёт. Поэтому отрыв команды Пермской области не был катастрофическим, и во второй день ожидалась острая и бескомпромиссная борьба.
Ночью пошёл дождь – нудный, холодный осенний, перепутавший все карты. Дорожка превратилась в месиво грязи, а на поле для преодоления препятствий образовались большие лужи. Ирина с утра хлопотала возле Пирата вместе с Леной Селезнёвой, которая выступала на нём рысью под седлом. Его слегка промяли лёгкой рысью и поставили в денник.
– Хватит ему этого, немолодой уже. Холодно сегодня, разотрите его эвкамоном, накройте попоной и привяжите, – распорядилась Петровна, глянув на часы. – Как раз к заезду дойдёт до кондиции, – добавила она.
Девушки растёрли коня мазью, запах от которой моментально разошёлся по конюшне. Укутанный попоной и высокими нагавками, Пират некоторое время стоял спокойно, но чем дальше, тем больше стал беспокоиться – мазь жгла.
Сначала он переминался с ноги на ногу, потом стал пританцовывать, рваться с привязи. Петровна вошла к нему в денник.
– Ну, побалуй у меня, стой! – пригрозила коню хлыстом.
Некоторое время Пират стоял спокойно, но, как только Петровна вышла из конюшни, вновь заметался. Ирина подошла к нему, погладила, пыталась успокоить, но он, казалось, не узнавал её, кормилицу, хватанул зубами за рукав куртки. Она как могла голосом и поглаживанием отвлекала коня, пытаясь облегчить его состояние.
– Он весь горит, отойди, Ирка, укусит, – посоветовала ей Лена, но та всё стояла возле лошади.
– Прости, Пират, так надо, сейчас выйдешь на дорожку, всё пройдёт, – шептала она коню.
Но Пират, конечно же, не понимал, косил ошалелым глазом, стучал передней ногой, рыл копытом землю, мотал головой, пытаясь освободиться от привязи.
Наконец появилась Петровна.
– Седлайте, пора выезжать, – скомандовала она и встала возле коня с хлыстом в руке.
Ирина с Леной быстро подседлали притихшего вдруг коня и вывели его в проход конюшни.
– Ворота, ворота закройте! – кричала вслед Петровна.
При закрытых воротах Лена с трудом села на Пирата, тот всё вертелся, подпрыгивал, будто необъезженный двухлетка.
Когда Лена, сидя на коне, подтянула ещё раз подпруги и разобрала поводья, ворота открыли, и Пират пулей вылетел из конюшни.
Дождь не переставал. Петровна с Ириной, укрывшись с головами плащом и курткой, пошли к дорожке смотреть заезд. Едва выровнявшись за старт-машиной и приняв старт, всадники вновь рассыпались. Пират сразу вышел в лидеры. Было видно, что Лена не может его сдержать, попробовала было, но потом отказалась, дав коню волю.
– Правильно, не надо ему мешать. Сегодня его дорожка, по грязи у него никто ещё не мог выиграть, да и втерли вы ему немало, – прокомментировала Петровна.
Пират возглавил заезд. Он ушёл далеко в отрыв, но дистанция-то была удлинённой – 2400 метров, – и остальные всадники не спешили его догонять. Только пройдя более половины дистанции, они начали предпринимать какие-то действия, но грязь отнимала у них слишком много сил. Как в замедленном кино, разворачивались события. И Пирату вторая половина дистанции давалась тяжело. Он начал привставать, его молодые соперники, хорошо подготовленные к этим соревнованиям, отчаянно боролись за победу. Отрыв Пирата от других лошадей медленно, но неумолимо сокращался.
– Встаёт, встаёт Пират! Давай, Эдем, давай! – вскрикивала девушка-коновод из команды соперников, стоявшая рядом.
Непобедимый Пират сникал с каждым шагом. Как ему было тяжело! Резвость бега падала. Уже казалось, что не мощный вороной конь бежит по дорожке, а чёрная собака, поджав хвост, плетётся по грязи.
– Неужели достанут? – стоном зазвучали слова Ирины.
– Достанут, немолодой уже, – невозмутимо ответила Петровна, – вот только где: до финишного столба или после него?
Измождённый бегом Пират с трудом преодолевал последние метры дистанции. Соперники достали его, захватили, но и им эти метры также давались очень непросто. Всадники махали хлыстами в отчаянном последнем посыле, но обойти Пирата не смогли. В половине корпуса сзади остались соперники, когда ударил колокол.
Ирина подрыгивала и плакала от радости, а Петровна, «железная леди», много повидавшая на своем веку, казалось, не проявляла никаких эмоций. Лена уже ехала к ним лёгкой рысью. Счастливая улыбка светилась на её лице, по щекам текли не то слёзы, не то капли дождя. Она с трудом дышала, хотела что-то сказать и не смогла. Только тут Ирина поняла, как трудно ехать рысью под седлом и как тяжело далась победа и Пирату, и всаднику.
Лена спрыгнула с седла и отпустила подпруги. Пират стоял, опустив голову, и тяжело дышал. Подошла Петровна, погладила коня по шее, дала кусочек сахара.
– Всё, сына, отбегал, это был твой последний бой. Теперь на конеферму, кобылок ублажать! Води, не стой, – скомандовала она Ирине.
От этих слов Петровны Ирине стало грустно – неужто больше не побежит?
– Нет, сколько можно, ему уже десятый год. Старикам, как видишь, бегать нелегко. И сюда не хотела везти, да директор попросил. Пусть готовят теперь замену, – заключила Петровна.
Подходили наездники, знатоки, поздравляли Петровну.
– С победой, что ли? – сказал наш Юра Бубнов.
– Да, Юра, теперь вам ехать! Я своё дело сделала, два коня бежали – две победы. Старайтесь!
Ирина, отводив Пирата, дав ему отдышаться и прийти в себя, поставила его в денник. Вся вымокла под дождём. Петровна пригласила её и Лену в бытовку попить чаю. Но в стаканы она прежде налила понемногу коньяка.
– Согрейтесь, закончились наши дела, – предложила Петровна. – Это челябинские башкиры принесли коньяк, поздравили, оказывается, за нас болеют. С победой!
Попили чаю, согрелись, Ирина переоделась в сухую одежду. Решили досмотреть соревнования с трибуны. Надоевший уже дождь вдруг прекратился, и через рассеявшиеся облака пробивались лучи солнца.
На дорожке развернулось дивное зрелище – появились русские тройки. Бега троек украшают любые конные ристалища, а к таким, как всероссийские соревнования, их готовят с особой тщательностью.
Коней подбирают по масти. Все три лошади в тройке должны быть одной масти: серые, гнедые, вороные, рыжие. Иногда бывают некоторые отступления от этого правила, но они не должны бросаться в глаза. Например, с вороным коренником иногда скачут тёмно-гнедые пристяжки или с тёмно-рыжим коренником – гнедые пристяжки.
Подобрав лошадей по масти и резвости, их начинают съезжать, приучать к движению рядом друг с другом. Это нелёгкое дело, если учесть, что жеребцы, например, очень агрессивны. Но всякое животное поддаётся обучению, и рано или поздно три коня спокойно запрягаются в экипаж, начинается их работа – тренинг в составе тройки.
В корень, в оглобли экипажа запрягают рысака, а сбоку с помощью ременных постромок пристёгивают обычно лошадей скаковых пород. При правильной езде тройки коренник-рысак должен бежать рысью, а пристяжки – скакать галопом.
А вершина этой работы – здесь, на дорожке всероссийских соревнований. Как удачно подобраны лошади, как удалось их съездить и, наконец, каковы их беговые возможности – всё выплеснется в пламя борьбы за первенство. Здесь, в отличие от бега рысаков, невозможно ничего предсказать. Лишь имя наездника, создавшего тройку, может служить ориентиром. Этим нелёгким трудом занимались немногие, и потому имена асов-троечников были на слуху.
Тройки стартовали парами, иначе не позволяла ширина дорожки. Победитель определялся по лучшей резвости. Во второй паре сошлись тройки Башкортостана и хозяев чемпионата. В башкирской тройке коренником бежал тёмно-рыжий Гарисбург с гнедыми чистокровными пристяжками. Управлял тройкой Александр Бардукевич, помогал ему Юра Бубнов. Тройка Дубровки была вороной с коренником Вольфрамом. Вёл её молодой наездник Михаил Ребров.
Со старта тройка хозяев чемпионата задала очень высокий темп и держала его до половины дистанции. Уфимцы вынуждены были принять вызов, чтобы не отстать. Чистокровные пристяжки башкирской тройки так вошли в азарт погони, что, когда тройка дубровцев потеряла скорость, они легко пронесли свой экипаж мимо них. Пристяжки пошли вразнос, наездник ничего не мог уже с ними сделать. Чистокровная верховая порода, отличающаяся резвостью своих скакунов, никак не может похвастаться их управляемостью, послушностью.
Пристяжки, как пушинку, несли свой экипаж. Коренник Гарисбург стал тормозом, хомут был уже не на его плечах, где ему положено быть, а впереди, почти на ушах. Шлеей, как бульдозером, волокли пристяжки коренника вперёд. Казалось, вот-вот он не справится с темпом этой скачки и упадёт.
В ужасе смолкли трибуны. Петровна вскочила на ноги и закричала:
– Сашка, держи! Убьётесь, черти!
Но наездники её едва ли услышали. Они, казалось, сами оцепенели, оказавшись в столь неожиданной и опасной ситуации, – если коренник упадёт, шарабан перевернется, а сзади за ними неслась тройка Дубровки.
И победить хотелось, нужно было показать самую высокую резвость. Наездник – на то он и наездник: сначала победа, а затем всё остальное. А Гарисбург из последних сил держал эту скорость, причём на правильном ходу, чистейшей рысью. Казалось, что скакать галопом он просто не умеет. Наездник Бардукевич, поняв, наконец, всю опасность сложившейся ситуации, гнал его хлыстом с плеча, а Юра Бубнов всё пытался затормозить обезумевших пристяжек. Гарисбург, словно какой-то живой механизм, не знающий устали и сбоев, держал рысь.
– Гарик, Гарик, держись! – кричала и молила коня Ирина, но её голос утонул в рёве трибун, мимо которых уже неслась башкирская тройка с хомутом и дугой на ушах коренника.
Вот и финишный столб. Его заметили наездники, но не шедшие вразнос пристяжки. Ещё целый круг героически тормозил их коренник, а Юра Бубнов рвал им губы, стараясь остановить вожжами. Наконец скакуны успокоились, и башкирская тройка съехала с дорожки.
– Уф, – вздохнула Ирина, – мне чудилось, будто не Гарисбурга гнал хлыстом дядя Саша, а саму смерть погонял впереди себя.
– Да уж, ребята потрепали нам нервы! – согласилась Петровна.
Тройку распрягли и водили, когда по радио сообщили результат – одна минута и пятьдесят восемь секунд. Это был новый рекорд России. А Гарисбург, с трудом шагавший возле конюшни в руках коновода, становился в ряды выдающихся лошадей российского конезаводства, ибо это время записывалось в его показатели резвости, пусть даже с пометкой «в тройке». Пройдёт время, и все, кто видел этот бег, забудут, что почти всю дистанцию его волокли пристяжки, что он бежал с хомутом на ушах. Но ведь он устоял, не сбился на галоп, не упал, не подверг смертельной опасности жизнь четырёх человек. Никто пока не видел героя в этом коне, он всем пока казался лишь обузой для тройки, которую прекрасные пристяжки протащили по дистанции с высокой резвостью.
Но памятник в виде рекорда России Гарисбург себе при жизни воздвиг, и в таблице рекордов его имя теперь будет стоять первым, лишь за ним, ниже, запишут клички тех пристяжек.
Они, эти пристяжки, тоже шагали здесь в руках своих коноводов, были значительно свежее Гарисбурга. Задрав голову, они призывно ржали, когда мимо них проезжали красавицы-кобылицы.
А соревнования троек продолжались своим чередом, но вдруг возникла заминка. Съехала с дорожки тройка Пермской области, не успев ещё принять старт. Возле конюшни, занимаемой уфимцами, она остановилась. С шарабана соскочил Василий Шабалин и подошёл к Александру Бардукевичу:
– Саша, дай пристяжку, моя захромала!
Просьба была столь невероятна, что у многих здесь присутствующих не только рты открылись от удивления, но и челюсти отвисли. Наездник из команды основных соперников просил лошадь, чтобы выступить на ней против уфимцев, побить их результаты и добиться преимущества в командной борьбе! И совсем уж неожиданно прозвучало в ответ:
– Возьми, только не забудь привести потом обратно! Целой и невредимой!
Лиза, помощница Бардукевича, водившая в поводу нужную пристяжку, вдруг показала зубы:
– Ты что, дядя Саша, ополоумел? Она же только что проскакала, рекорд сделала. Рассыплется лошадь, не дам! Что я хозяину скажу? Да с ипподрома уходить не собираюсь, тем более с пинком под зад!
– Я буду отвечать, не ты! Веди сюда лошадь!
– На! Сам, своими руками отдавай, тебе и отвечать!
Лиза подвела коня и передала чембур в руки Бардукевича. Пермяки быстро заменили свою захромавшую пристяжку на уфимского коня и выехали на дорожку.
– Ну, будет тебе, дядя Саша, на орехи! Узнает директор – беды не миновать, уволит тебя за это! – сказала Лиза.
– Не боись! Победителей не судят!
– Какой ты победитель? Победу отдал! Вот убьёт Шабалин твой рекорд с твоей же лошадью, тогда будешь ты не рекордсмен, а снова просто Бордя! И мы премию за рекорд не получим.
– С одной хорошей пристяжкой он погоды не сделает!
– Так у него их две, своя ещё есть!
– Ладно, помолчи, не порть праздничное настроение! Вася – друг мне с детства. В семь лет мы с ним пришли на Пермский ипподром. Не мог я ему не дать лошадь, это ведь не жена и не ружье, – пробовал отшутиться Бардукевич.
Пока они так переругивались, пермская тройка неслась по дорожке. Бардукевич с Лизой вышли на пятачок.
– Как идут? – спросил Бардукевич у Юры Бубнова.
– Не бойся, нас не объедут.
– Ну, слава богу, а то Лиза меня совсем заела!
– Лиза-то не съест, а вот директор заметит нашу лошадь – будет разговор, может «на метлу» отправить.
– Не заметит, он их не больно-то различает, в конюшню раз в год заходит.
– Он, может, и не заметит, но ему обязательно подскажут, – съехидничал Бубнов, которому эта доброта Бардукевича тоже не понравилась.
Но раньше директора на пятачке появился Хусаин Нигматуллин, владелец конефермы и тех пристяжек. Он, конечно, узнал своего коня в пермской тройке.
– Слушай, Бордя, тебя что, лошадь по голове лягнула? Сатурн раз уж проскакал, тебе рекорд сделал, а ты его пермякам отдал?! Сколько они тебе заплатили? – бросился он на наездника, побагровев лицом.
– Ну и что? Проскачет второй гит, у нас рысаки и в три гита бегают. Ничего с ним не случится.
– Как не случится? Без ног останется! – не унимался фермер.
– Ты, Хусаин, ещё не понял, кем стал ты и твои лошади. Сатурн вместе с Салютом – победители всероссийских соревнований и рекордсмены России. Редкая лошадь достигает таких результатов, и цена им резко возросла. И ты, владелец этих замечательных лошадей, сегодня сильно разбогател. Зачем тебе его ноги? Он своё уже отскакал, достиг высших рубежей, и ты как коневладелец уже должен больше заботиться не о ногах Сатурна, а о том, что у него между задними ногами. Я тебе такую рекламу сделал, что ты на его детях озолотишься!
Чем дольше говорил наездник, тем больше пара выходило из коневладельца. Он на глазах сдувался и приходил в нормальное состояние.
– Ты коньяк-то хотя бы принёс? – наездник своей широкой добродушной улыбкой совсем обезоружил фермера. – Вон хозяин Гарисбурга уже послал в магазин своего водителя, говорит, поляну накрою, а у тебя два рекордсмена, чуть нас с Юркой не отправившие на тот свет.
Тут Хусаин и вовсе сник, а Бардукевич с невозмутимым видом продолжал.
– Вон ведут твоё сокровище, и на всех четырёх ногах! – добавил он, кивнув на лошадь, которую коновод привязывал к водилке.
Хусаин, увидев своего коня, бросился ощупывать его сухожилия и суставы.
– Так ничего и не понял, – вальяжно смеялся Бардукевич. – Чудак, ты выше пощупай, между задними ногами! Цело ли там?
Пермская команда так и не смогла извлечь выгоды из подарка Бардукевича. Сатурн и в этот раз также понёс и рвал постромки, но пермский коренник, в отличие от Гарисбурга, не выдержал скорости, сбился и проскакал галопом значительную часть дистанции. Эту тройку дисквалифицировали за неправильный ход.
Узнав об этом, Саша Бардукевич и вовсе стал кум королю. Хусаин ушёл на трибуну смотреть соревнования, и объектом его внимания стала Лиза, некоторое время назад пытавшаяся воспрепятствовать передаче пристяжки в тройку пермяков.
– Вишь, Лизка, какую я комбинацию разыграл! На своей тройке выиграл, а пермскую отодвинул на последнее место! Это на сколько же баллов я сократил разрыв между нами и ими? Ведь это всё равно что я бы выиграл два первых места, а пермяки дважды остались бы в середине! Учись, Лизка, пока я жив!
Лиза молчала, не рискуя возразить своему действительно удачливому шефу. Надо сказать, что этим своим «подарком» пермской команде Бардукевич поймал-таки удачу за хвост и запер её в уфимской конюшне.
Пришли победы в преодолении препятствий и в скачке полукровных лошадей. Пермяки заезд за заездом стали проигрывать на своих знаменитых орловцах представителям Дубровки, ехавшим на лошадях Алтайского конезавода, а башкирские лошади в этих заездах были третьими, не давая оторваться соперникам за счёт их коронных номеров. Так разрыв в баллах между лидирующей командой Пермской области и командой Башкортостана к концу соревнований сократился до минимума. Совсем немного баллов уступала команда хозяев чемпионата.
Судьба башкирской команды оказалась в руках Юры Бубнова на Интеграле. Но у него, казалось, не было никаких шансов победить в той кампании. За Дубровку бежал Прайд Лобелл, американский рысак, выводной из Германии, показавший там резвость международного уровня. Очень сильные лошади выступали за команды других областей.
При формировании башкирской команды все наездники, зная бесперспективность борьбы с этими крэками, отказались везти своих лошадей для участия в этом заезде. Обязали выступить Юру Бубнова, и он заявил Интеграла, вороного спокойного коня, настолько спокойного, что катали на нём зимой детей на праздничных площадях. Это было зимой, а летом Интеграл выиграл несколько призов, но его заявленная резвость оказалась последней в стартовом списке. Велика была цена победы – выигравший выводил свою команду в победители.
В перерыве между заездами Ирина сходила в буфет за чаем и бутербродами. Это был их запоздалый обед. Пока они ели, сидя на трибуне, по дорожке проносилась то одна лошадь, то другая, поражая зрителей мощью своего бега. Ирина будто завороженная смотрела на фаворитов, восхищаясь их статью, сбруей, качалками. Действительно, это была элита российского коневодства.
И вот зазвенел колокол, приглашающий участников заезда на старт.
– Куда дяде Юре против них, – сокрушалась Ирина.
– Не скажи, – возразила Петровна, – видела я, как он дома маховую делал. В порядке Интеграл, ещё в ка-а-ком порядке! Да и тихоня наш – большой хитрец, и ехать-то надо три тысячи двести метров, двойную дистанцию по грязи. Здесь одной резвости мало.
Ударил колокол, ушла вперед старт-машина, и началась схватка, нервная и напряжённая. Все перипетии двухдневной борьбы сошлись здесь, и через четыре с небольшим минуты должен будет определиться победитель и его регион, куда поедет заветный кубок.
Менялись лидеры, каждый наездник хотел занять удобную позицию. Они зорко следили за перестановками в лидирующей группе, особенно не церемонились, объезжая друг друга. С дорожки доносился мат вперемешку с топотом копыт. Вот один неудачник выбыл из борьбы и съехал с помятым колесом. Чья-то лошадь ударила по колесу копытом, и оно из круглого стало яйцеобразным. Ударившая лошадь сама заскакала, а её наездник, откинувшись назад почти лёжа, пытался затормозить её и перевести на рысь. Но конь совсем не хотел отставать, рвался за лидирующей группой, а судьи считали его скачки галопом. На проскачку и дисквалификацию уже, пожалуй, набралось.
Только Юры Бубнова это вроде бы совсем не касалось. Интеграл шёл последним, чётко выдерживая свой ровный пейс. Разрыв между ним и лидирующий группой достигал порой метров пятидесяти.
– Ну хитрец, ну нервы, пальцем ведь не шевельнёт, сидит в качалке, как истукан, – восхищалась Петровна.
– Сидеть-то сидит, только отстал ведь далеко от лидера, не достать ему их! – в ответ сокрушалась Ирина.
– Разве это далеко! Ехать ведь три круга! А эти ухайдакают друг друга, их рывки по грязи отрыгнутся им в конце дистанции.
И, словно в подтверждение слов Петровны, вдруг на повороте сбился и заскакал Прайд Лобелл. Эта живая машина никак не вписывалась в крутой дубровский поворот, да ещё по российской грязи. Наездник с трудом перевёл его на рысь, остановив едва ли не до шага, а потом вновь бросился догонять лидеров. А там шла своя нервная борьба, рывки чередовались со спадами темпа бега.
Нервозность наездников передалась и коням. Сбивается, скачет и отпадает то один, то другой, а затем ценой тяжёлых усилий кидается вдогонку. А Интеграл бежал далеко сзади, в одиночестве – отнюдь не гордом, но к концу второго круга разрыв между ним и лидерами начал медленно сокращаться.
– Видишь, дочь, они садятся! – комментирует Петровна.
– А может быть, хитрят, придерживают для финишного броска? – засомневалась Ирина.
– Не-ет! Смотри, кое-кто из них уже хлыстом помахивает.
Действительно, на последнем круге на противоположной от трибун прямой лидирующая группа рассыпалась, и Интеграл под управлением Бубнова уже затерялся в общей массе. Борьба закончилась, каждый наездник был занят лишь собственной лошадью, стремясь выжать из неё остатки сил, а там уж как получится.
В последний поворот Интеграл входил уже одним из лидеров, а впереди шёл лишь Прайд Лобелл. Дубровский наездник, видя, что его захватывает полем Интеграл, вновь отчаянно посылает коня хлыстом, но Прайд Лобелл, утомлённый грязью и рывками, сбивается на галоп и выпадает из борьбы. Интеграл выходит на финишную прямую в одиночестве – теперь уже гордом. Бубнов по-прежнему сидит в качалке, как изваяние. Как-то очень буднично, без эмоций, подходит он первым к финишному столбу.
Всё! Закончена борьба, достигнута победа! Уфимские наездники и их помощники сгрудились на трибуне, радуясь и ещё раз переживая острые моменты последнего заезда. Поздравили друг друга с общекомандной победой.
Подошёл директор Дубровского комплекса Тимур Хайретдинов, поздравил уфимцев и пригласил наездников на торжественный ужин по случаю завершения всероссийских соревнований. Он сообщил ещё одну новость:
– Скажу по секрету – сейчас объявят по радио, что Юре Бубнову присваивается категория «мастер-наездник» за красивую победу в заезде с маститыми соперниками.


*  *  *
После дождя на Дубровку опустился не по-осеннему тёплый вечер. Большим красным кругом солнца алел закат. Лёгкий ветерок шелестел золотистыми листьями осин и берёз. Ирина пришла на конюшню и присела на скамейку у ворот. Она закрыла глаза и подставила лицо заходящему солнцу.
На ипподром опустилось затишье. Улеглись страсти, наездники мылись и сбривали бороды, которые согласно приметам не трогали все эти дни соревнований.
На механической водилке одиноко шагал Интеграл. К нему подошли какие-то люди и стали что-то говорить на непонятном языке. Один из них приблизился к Ирине и попросил позвать Бубнова.
– Дядя Юра, какие-то иностранцы пришли и тебя спрашивают! – крикнула она в коридор конюшни.
Вышел Бубнов. Его круглое гладковыбритое лицо со счастливой улыбкой, казалось, стало ещё круглее.
– Какие это тебе иностранцы! Это обыкновенные цыгане, а вон тот седой – их барон.
Юра неспешно подошёл к цыганам.
– Покупать коня будем, – обратился к нему барон. – Где найти директора вашего конезавода?
– Дома, в Уфе, наверное. От них здесь бежал один Интеграл, и никто с конезавода сюда не приехал.
– Как это так? – удивился барон. – Здесь все директора ипподромов и конезаводов, а вашего нет?
– Он новый человек в коневодстве, ещё не понял, что здесь ему надо обязательно быть.
– Так с кем же разговаривать?
– Уже разговариваете. Конь стоит девяносто тысяч рублей. Сорок тысяч платите в кассу конезавода, а пятьдесят тысяч мне. Это их долги за корма, содержание и тренинг.
– Может, всё-таки не тебе, а ипподрому? – переспросил барон.
– Нет, мне. Если заплатите ипподрому, то они уйдут в песок и мы ничего не получим. У меня люди полгода не видели зарплаты, впроголодь живут, – ответил Юра. – Да и корма я сам добываю, а не ипподром.
– Племенное свидетельство у тебя? – поинтересовался барон.
– Да, у меня. Посмотреть хочешь?
– Хочу глянуть происхождение Интеграла.
– Будто не знаешь! – улыбнулся Юра. – Он от Акробата и Иппики. Акробат – сын известного Билл Гоновера, выводного из Америки, а Иппика – дочь Пилигрима, сына Мадригала, такого же «американца».
– Давай всё-таки посмотрим племсвидетельство. Я хочу глянуть и материнские линии, – попросил барон.
Лена, помощница Юры Бубнова, стоявшая тут же у водилки и присматривавшая за Интегралом, принесла документ коня. Барон внимательно его изучил.
– Давай так, – обратился он к Юре, – не будем возить жеребца в Уфу и обратно. Пиши расписку, раз ты такой решающий и решительный. Мы деньги тебе заплатим, а ты с конезаводом сам рассчитаешься.
– Станешь решительным, времена такие. Вон Лена одна поднимает ребёнка, он вечно голодный, на конюшню приходит и комбикорм ест. Да и мы сами давно уже сидим на картошке и макаронах.
Юру пригласили в джип, стоящий неподалёку. Оттуда он вернулся с небольшим свёртком в руках. Молодой цыган с нарядной уздечкой в руках подошёл к Интегралу, по-хозяйски его огладил, снял старый недоуздок, брезгливо бросил его в сторону, надел свою узду и повёл коня в соседнюю конюшню.
– А что так скоро-то? – ошалело проговорила Лена.
– Такие дела быстро делаются! – ответил ей цыган.
Лена молча подобрала недоуздок и побрела в конюшню.
– Что, жалко коня? – посочувствовала ей Ирина.
– Не то слово! Будто душу вырвал из меня цыган проклятый!
– Так иди, забери обратно!
– У них заберешь, знаешь, какие они жадные до лошадей! На джипах ездят, а во сне коней видят. Да и деньги они уже заплатили, Юра зарплату выдаст, – заключила Лена.
Из конюшни вышел Юра Бубнов, довольный и принаряжённый. Собрался на банкет наш герой дня.
– Девчонки! Конюшню не бросайте, сами знаете почему! О продаже Интеграла помалкивайте, кто спросит, где он, отвечайте, что в ветлечебницу отвели. Иначе узнают, начнут магарыч канючить. Наши ведь, известно, на обратном пути не только коня, всю конюшню пропить могут.
– Дядя Юра! Нам магарыча не надо, а вот тортик купил бы с радости, – заикнулась Ирина.
Бубнов вынул из кармана сторублёвую купюру и протянул ей.
– Сами купите, я уже опаздываю на банкет.
Пока Лена ходила за тортом, Ирина собиралась в дорогу домой. Убрала в сундук призовую сбрую, оставив лишь только нагавки и недоуздки, одеваемые лошадям при перевозке. Когда Лена вернулась, они вдвоём сняли с качалок колёса, накормили коней. Наконец дошло время и до них самих – вскипятили чай, позвали Лизу, помощницу Бардукевича.
– Почто такая радость? – поинтересовалась она.
– Бубнов «мастера-наездника» получил, вот и расщедрился, – ответила Ирина.
Так бы и почаёвничали втроём, но известна была Лена в среде конников своей доступностью. А после больших бегов широко гулял весь конный люд. Лошадники народ простой – мужиков, принявших на грудь стакан, как всегда, тянуло к груди женской. Распахнулась дверь бытовки, и на пороге нарисовались два орла из команды Челябинской области.
– Ленка! Радость моя, как ты могла уехать, не повидав меня? – один из них подошёл и обнял Лену.
– Я Михаил, а это Батыргарей, Боря, – земляк ваш, – представил он своего спутника.
В нём Ирина узнала наездника, пристававшего к ней на поминах Виктора.
– Я не земляк, – смутился Батыргарей, увидев Ирину, – просто я башкир Челябинской области, у нас здесь много башкир живёт. Болели за вас, как за своих, вот и зашли поздравить с победой, – словно оправдывался он за свой визит.
Робко поглядывая на Ирину, поставил на стол бутылку шампанского.
Был он среднего роста, худощав, черноволос. Большие карие глаза на широком скуластом лице выдавали лик Востока на этом сыне озёрного края.
Разлили шампанское в стаканы.
– С победой вас, милые уфимки! Будьте всегда здоровы и красивы, как сейчас! – льстился к девушкам Михаил.
После выпитого шампанского стало тепло и весело. Боря даже затянул было песню, но Михаил уже расстегнул на Лене кофточку, а та грудным голосом ворковала:
– Ну Миша, Миша, погоди, не лезь, люди же здесь!
Ирина встала и вышла из бытовки. За ней потянулся Боря. Они сели на скамейку у ворот конюшни.
Догорал осенний закат. Солнце большим красным кругом садилось за горизонт, пробивая лучами красно-жёлтую листву берёз, лип и осин, растущих на территории ипподрома. На конюшнях гуляли. Где-то неподалёку рвал душу баян, а в другой стороне слышался звон гитары, и ветер доносил слова песни:

Сыпал снег буланому под ноги,
Дул в лицо прохладный ветерок,
Ехал я проезжею дорогой,
Завернул погреться в хуторок.
Встретила хозяйка молодая,
Как встречает родного семья,
В горницу любезно приглашала,
Чаем напоила допьяна.

Внезапно песня оборвалась. Замолчали и сидящие на скамейке.
– Хочу к вам в Уфу поехать, – нарушил тишину Батыргарей.
– Что, работать хочешь на нашем ипподроме?
– Нет, мечтаю поступить в ваш Аграрный университет.
– Я пробовала, но не получилось.
– А что так? Экзамены трудные?
– Да нет, как и везде, но кому мы там нужны – без денег, без связей? Из доярок в люди не выйдешь. Вот я и оказалась на ипподроме. Коров за сиськи дёргала, а теперь вот навоз чищу, иногда в качалку сажусь, на дорожку выезжаю. Одного коня-заморыша за мной закрепили, участвую на нём в бегах.
– И как бежит? – полюбопытствовал Батыргарей.
– Нормально, только болел этим летом. Ревматизм от голодного и холодного детства.
«Как он там, дома? Всё ли в порядке?» – мелькнуло в её голове.
– А ты приезжай в Уфу, попытайся поступить учиться. Ты мужик, башкир, наездник – может быть, тебя и возьмут, – добавила она.
– Давай вместе попробуем сдать экзамены хотя бы на заочный факультет. Будем и учиться, и работать.
– Нет, я уже распрощалась с этой мечтой. Как рассказывала Капитолина Петровна, за всю историю уфимского ипподрома лишь один наездник получил высшее образование – Владимир Михайлович Сурин. Говорят, жена ему помогла, она там преподавала. Людей из коневодства не балуют вниманием в нашем Аграрном.
– Почему так?
– Не знаю. Может быть, оттого, что бедны лошадники: голь-нищета. Как-то заходил к нам на конюшню Александр Крысин. Он окончил наш университет, потом учился в аспирантуре в Институте коневодства в Рязани, а сейчас работает директором средней школы. Не в почёте лошади и конники в Аграрном университете.
Вечерело, темнело, холодело. Боря обнял Ирину, прикрыл своей курткой. Как ни странно, тепло его тела показалось ей приятным. Когда его губы приблизились к её губам и нежно их коснулись, она не отвернулась, ответила на поцелуй. Природа брала своё.


*  *  *
Утром спозаранку начали грузиться. К ним в машину вместе с Пиратом и Тигисом поставили двух пристяжек тройки – Сатурна и Салюта. С Ириной в кабину села Лиза, помощница Бардукевича, а Капитолину Петровну, как женщину и наездника, подготовившую двух победителей призов, директор ипподрома взял в свою «Волгу».
И вот вновь за окном замелькали уральские пейзажи. Берега озёр сменились сопками, а им на смену пришли горные речки и скалы, поросшие лесом. Ехали практически без остановок, лишь раз встали и пообедали в одном из придорожных кафе.
Как распорядилась Петровна, Ирина своих лошадей не кормила, дала лишь немного воды. А Лиза же, натянув кусок брезента между кабиной и грудной жердью, сыпанула на него овса своим пристяжкам вдоволь. Пришлось даже немного постоять, подождать, пока они проедят свой корм.
Шофёр торопился, но Лиза с невозмутимым видом не садилась в кабину, а стояла в кузове и смотрела, как едят лошади.
– Садись, поехали! В дороге доедят твои лошади, – пытался уговорить её шофёр.
– Куда им столько овса насыпала? Убери, дома покормишь, – поддержала его Ирина.
– Сами досыта наелись, а лошадям нельзя? Вон какие худые. Дядя Саша перед соревнованиями совсем мало давал им овса – всё «сушил». Видишь, досушился, одна кожа да кости. Что я скажу Хусаину? – не сдавалась Лиза.
– Одним разом ты их не поправишь, – попыталась возразить Ирина, но замолкла, поняв, что Лизу переубедить невозможно.
Наконец тронулись. Усталость и недосып во время соревнований взяли своё. Девушки задремали, прижавшись друг к другу.
Ирине снилась их деревня. По весне она стояла белая, утопая в черемуховом цвету. Мать с венком из одуванчиков на голове пригнала корову. Потом они пили чай. Пришёл пьяный брат Федька, но они заперли дверь, а он ломился, стучал в дверь чем-то тяжёлым.
От толчка на ухабе Ирина проснулась. Уже смеркалось. Стук слышался и наяву.
– Лошадь ваша долбит ногой по кузову, – сказал шофёр.
– Давно?
– Уже с полчаса.
– А чего же ты молчал, останови машину! Лиза, проснись, кто-то из лошадей бьётся!
Остановились. Многострадальный Сатурн стоял, опустив голову, и скрёб пол передней ногой.
– Колики у него, говорили тебе, не корми в дороге, а ты – «пусть поедят досыта», – передразнила Ирина Лизу. – Что будем делать?
– Баралгин надо уколоть и но-шпу, – сказала Лиза.
– Откуда взять конскую дозу?
– Дык, может, у вас в сундуке есть?
– Дык нету! Я сундук сама укладывала.
– Что же делать? Помрёт он, мне отвечать, – губы Лизы задёргались, и на глаза навернулись слёзы.
Ирина тут вспомнила байку, которую как-то рассказала Петровна. Колики на конюшне не редкость. Образ жизни, когда лошадь стоит в деннике 23 часа, а час двигается, чужд её природе. От недостатка движения, отсутствия возможности поваляться и возникают эти колики – останавливается работа кишечника, корм не переваривается, а гниёт, живот раздувается, сдавливает лёгкие и сердце. Если не оказать лошади помощь, то она, как правило, погибает.
Однажды случились колики у Пирата. Вызвали ветврачей, сделали уколы, но ничего не помогало, колики не отступали. Живот уже начал раздуваться, конец стал очевиден. Тогда Петровна сходила в магазин, принесла бутылку водки, задрала коню голову и влила в рот всё её содержимое. «У коня кишечник воспалён, а она его водкой поит», – возмущались ветврачи. Однако через полчаса их удивлению не было предела – в животе у Пирата зашумело, забулькало.
– Может, водкой напоим? И боль притупим, и пищеварение пойдёт, – предложила Ирина.
Лиза влезла в кузов, пробралась к Сатурну, стала гладить его по шее, пытаясь успокоить. Конь и вправду затих, опустил голову, покрывшуюся холодной испариной, и глянул на Лизу, будто прощался или просил прощения за такое своё состояние, за грядущую смерть.
– Делай что хочешь, только не дай ему умереть, – разрыдалась Лиза.
– Вагиз, – окликнула Ирина шофёра, – ты мужик бывалый, надо водки бутылку найти и встать где посветлее. Может быть, в деревню какую заедем, самогонки поищем? Мешок овса есть, обменяем!
– Нет, по деревням ездить не будем, заблудимся в темноте, да и время потеряем. Здесь недалеко по пути дорожный базар, там светло и водки найдём. Денег я дам, а овёс мне оставите, родителям в деревню отвезу.
Проехали немного и увидели около дороги сверкающий огнями небольшой рынок. В ряд стояли навесы, грубо сколоченные из досок и покрытые шифером. Чего только здесь не было: от трусов-носков до дорожных примусов и пневматического оружия. Дымились мангалы, жарились шашлыки.
Едва остановились, как подбежала к машине женщина с корзинкой пирожков и термосом.
– Пирожки, чай, кафе, – предложила она.
– Это потом, а сейчас, подруга, нам нужна бутылка водки или самогона. У нас лошадь заболела, – обратился к ней шофёр.
– Водка для лошади? – удивлённо протянула торговка. – В кафе не держат, их недавно оштрафовали за это. Самогонка есть у одной женщины, она для продавцов приносит. Сейчас я её позову!
Вскоре она вернулась вместе со своей товаркой. Та держала в руках небольшую сумку.
– Нам хороший самогон нужен, не слабее водки, – обратился к ней шофёр.
– А фураж у вас есть? – спросила самогонщица.
– Овса мешок дадим, – ответил Вагиз.
– Лады, пробуйте, – сказала она и вынула из сумки бутылку.
Шофёр достал стакан, плеснул туда немного самогона и протянул Ирине. Она нюхнула, сморщилась и передала стакан Лизе:
– Лиз, попробуй, я не могу!
Лиза молча и решительно опрокинула в рот содержимое стакана, утерлась рукавом и одобрительно кивнула.
– Может, подождём минут пятнадцать, не помрёт Лиза – коня напоим, – со смехом предложил шофёр. – У них тут на дороге всякого палёного зелья полно.
Тут не выдержала торговка:
– Нет, голубок, я свой продукт для своих приношу. Все продавцы здесь из нашей деревни, мои соседи. Мне их травить не резон.
Вагиз залез в кузов и перекинул через борт неполный мешок овса. Самогонщица взяла его на плечо, и обе женщины удалились.
Девушки с бутылкой поднялись в кузов. Ирина встала одной ногой на передний борт, а второй на крышу кабины и задрала Сатурну голову. Лиза всунула горлышко бутылки коню в рот сбоку через беззубое пространство и влила ему в горло весь самогон.
В тишине было слышно, как конь глотает. Когда глотки закончились, немного подержав, опустили Сатурну голову. Он стоял, глядя на них ошалелыми глазами, в которых не было ничего, кроме испуга, боли и отчаяния.
– Всё, девочки, поехали, больше вы уже ничего не сделаете. Вперёд, быстрее к врачам, – скомандовал Вагиз.
Тронулись. Каждый удар ногой Сатурна по кузову будто скрёб по сердцу. Но вскоре стало заметно, что эти удары становились всё реже и реже. В машине укачивало, тянуло ко сну, и девушки вновь задремали. Но неспокоен был их сон. То одна, то другая тревожно вздрагивали, просыпались, прислушивались, но, не улавливая ударов, вновь засыпали. Когда заехали на заправку, девушки влезли в кузов осмотреть коня. Он стоял вроде бы спокойно, безучастно глядя на них.
– Пьяный он, – заключила Лиза.
– Очень хорошо! Пьяный, но живой, и живот вроде бы не пучит.
Ирина приложилась ухом к брюху коня.
– Как, бурлит или нет? – нетерпеливо допытывалась Лиза.
– Ничего не слышно, бензоколонка шумит. Ба! Да он прокалился, кишки заработали!
Ирина нагнулась к полу кузова и подобрала комочек конского кала.
– Свеженький, тёпленький, только что сходил! Неужто колики прошли? – радовалась Ирина.
И, словно желая рассеять последние их сомнения, Сатурн раскорячился, ударил струёй по резине, покрывавшей пол кузова. То била из коня струя жизни, значит, все органы его работали нормально. Радости девушек не было границ, жизнь стала для них счастливой и прекрасной.
Когда тронулись, Ирина запела:

Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки,
Эх, когда бы мне теперь за вами,
Душу бы развеять от тоски…

Лиза подхватила:

Дорогой длинною
И ночкой лунною,
Да с песней той,
Что вдаль летит звеня,
Да с той старинною,
Да с семиструнною,
Что по ночам так мучила меня…

Потом вспомнили и затянули «Пару гнедых»…
Когда они затихли, Вагиз заметил:
– Песни-то у вас – и те про коней: то тройка, то пара гнедых.
– А жизнь у нас, Вагиз, и та конская, – ответила ему Ирина. – Живём с лошадьми в одной конюшне, работаем как лошади. И любим, как они, когда плоть пробуждается и своего просит. Нас в рестораны не водят, цветы не дарят.
– Что, так уж никто и не замечает вас, отдохнуть не приглашают? – любопытствовал Вагиз.
– Бывает, приглашают и в рестораны, но сразу возникает несколько проблем, – продолжила разговор с ним Ирина.
– И какие же такие особенные проблемы?
– Во-первых, надо хорошо помыться. Сам чувствуешь, наверное, запашок от нас идет специфический. А на конюшне вода только холодная. Ну ладно, в баню можно сходить. Во-вторых, что одеть? Вечерних платьев у нас отродясь не было, да и вряд ли когда будут. Опять же ладно, соберешь со всей конюшни тряпье, кое-как принарядишься. В-третьих, сходила в ресторан, рассчитайся с ухажером натурой. Будто ты туда сама просилась, а не он, пузырь поганый, гоголем ходил, петухом кудахтал, уговаривал поехать с ним, отдохнуть, музыку послушать, составить компанию. Давно в зеркало на себя этот пузырь не смотрел. Живот, как у беременной женщины, танцевать даже неудобно. Подбородок не двойной, а уже тройной. Лысая голова на обросшей складками шее торчит прыщом на теле, в котором не менее сотни килограмм.
Выговаривая все это, Ирина все более распалялась. Вагиз пытался успокоить её:
– Ну не все же мужики такие! Есть среди нас и нормальные люди.
– Да есть, но мало, – согласилась Ирина. – Один – лентяй, норовит жене на шею сесть вместе с детьми, второй – законченный подлец, сам гуляет, приходит домой и жену бьет, третий – наркоман, четвертый – пьяница, лишь пятый оказывается на что-то способным – либо баранку, как ты, крутить, либо кирпичную кладку сложить или деревянные дома рубить. Но лишь пятый, один из пяти, – на всех нас таких не хватает, вот и мыкаем горе в одиночестве, прислониться не к кому.
– Да, грустная статистика, – согласился Вагиз.
– Есть и другая, повеселее, хочешь? – предложила Ирина.
– Давай, может, сон отгонит.
– Нам этот анекдот рассказал Ратмир Шафиевич, старый лошадник, на ипподроме спортивных лошадей держит. Слушай. Встретились однажды две подруги, женщины незамужние. Решили гульнуть, повеселиться. Одна говорит другой: «Я квартиру приберу, стол накрою, а ты где-нибудь подцепи и приведи тридцать два мужика». – «Зачем нам с тобой на двоих тридцать два мужика?» – удивилась вторая. «Как зачем? Прикинь сама. Вот соберутся они, сядут за стол, половина из них сразу же напьётся. Останется сколько? Шестнадцать! Половина из них начнут про работу рассказывать и забудут, зачем пришли. Останется сколько? Восемь! Из них половина окажется больными, у которых “часы” уже давно на половине шестого остановились. Останется четыре!» – «Так зачем нам на двоих четыре мужика?» – «Как зачем? А ты второй раз не захочешь разве?»
Вагиз расхохотался от души, приговаривая:
– Ох, бабы, бабы! Ну и выдумают же такое!
– Нет, Вагиз, это не выдумка, это жизнь! – ответила ему Ирина. – Ты посмотри, наши мужики спиваются, не то что работать – жить не хотят. Семью прокормить они не могут, из дома ценные вещи тащат и за бутылку продают. А ведь если захотеть, и сейчас нормально жить можно.
– Работы нет, вот и пьют мужики. Вам мужиков хороших не хватает, а им работы, – пытался шофёр защитить мужскую половину.
– Как бы не так! – завелась молчавшая до сих пор Лиза. – Вон армяне приезжают к нам без копейки в кармане, работают на стройках, приживаются, заводят себе здесь семьи, содержат их и в Армению первой семье деньги отправляют. У меня школьная подруга рано вышла замуж, двоих детей родила, а муж спился, стал руку на неё поднимать. Так она его выгнала, начала жить с армянином, который на двадцать лет старше её, – не нарадуется. Жалко, к нам на ипподром армяне не приходят, – заключила она.
Вдали засветились огни большого города. Подъезжали к Уфе. Ночью на городских дорогах стало свободнее, и они вскоре добрались до ипподрома. Встречали Петровна и ветеринарный фельдшер Аня. Им и рассказали девчонки о коликах, случившихся с Сатурном.
– Лиза! Ты который год работаешь на ипподроме? – возмущалась Аня. – Тебе разве никто не наказал, что лучше не кормить лошадей в дороге, если путь не дальний. Ведь домой ехали, а не на соревнования, – зачем кормить-то!
Лиза промолчала, вывела Сатурна из машины и повела в сторону своей конюшни. Пират, увидев родные пенаты, задрал голову и заливисто заржал, будто поздоровался. Ему из конюшни тотчас ответили, и разразился обычный в таких случаях ор.
– Эка расшумелись! – заворчала Петровна, придирчиво осматривая своих питомцев – не побились ли они в пути; дорога, она и есть дорога, всякое случается.
А Ирина тем временем проведала Георгина.
– Ну, здравствуй, как ты тут? На, угостись, – она протянула ему на ладони кусочек сахара.
Конь, увидев её, тихонько заржал, подошёл и тёплыми нежными губами взял сахар с ладони. Ирина обняла его за шею, теребила пальцами гриву, гладила, ощущая тонкую кожу под коротким волосяным покровом.
– Как там кони бегают, Гоша! Уму непостижимо. Побежишь ли так ты когда-нибудь? Побежишь! Ты способный, да и происхождение у тебя – дай бог каждому. Мне вот только учиться и учиться!
Так поговорив сама с собой и с конем, Ирина отвела душу. А в конюшнях пировали, отмечали успех. Ходили «послы» между конюшнями, и компании объединялись. Приглашали и Ирину, но она отказалась. Усталость свалила с ног, морил сон, и она прилегла на диване в бытовке. До утра было совсем уж близко, светало, а ей не терпелось запрячь Георгина, проехать на нём.
Однако с рассветом кончилось «бабье лето» и пришла настоящая осень с холодным ветром и беспрерывным дождём. Никто и носа не высовывал на дорожку. Ирина собралась было запрячь Георгина, но появившаяся спозаранку в конюшне Петровна остановила:
– Успокойся, дочь! Ты думаешь, коню охота мокнуть и мёрзнуть? Он бы тебе сказал, да не может. В такую пору надо вспоминать пословицу: «От работы кони дохнут».
Но, улучив момент, когда дождь затих, Ирина, надев прорезиненный костюм и очки, выехала всё-таки на Георгине на дорожку. Застоявшийся конь побежал охотно, весело, бил ногами по лужам, совсем не понимая того, что брызги летят на ездока, оседая на нём слоем серой грязи, замешанной на гранитной крошке, покрывавшей дорожку.
Потом Ирина долго мыла Георгина, костюм, своё лицо, замёрзла, но была счастлива оттого, что конь за время её отсутствия сохранился в хорошем порядке, будто только и ждал её.


*  *  *
Казалось, в осеннем однообразии текущих дней и не может произойти ничего особенного. Но учудила Петровна. Наездники в эту пору маялись от безделья, вот её и потянуло на подвиги. В один из таких ненастных дней, когда дождь уже сменялся снегом, она по какому-то поводу, мягко говоря, выпила лишнего. Всё бы ничего, да в таком состоянии направилась в контору, к директору, выяснять отношения. Никто её не остановил, к несчастью, и директор оказался на месте.
Что произошло в его кабинете – осталось тайной. Сама Петровна этого не помнила, а директор никому ничего не сказал. Только наутро появился приказ о переводе её из бригадиров тренотделения на должность помощника наездника. Так Ирина уравнялась в должности с Петровной, а над ними на их «бабье царство» поставили бригадиром Ильгама Хабутдинова, помощника наездника из другого тренотделения.
Ирина поначалу с тревогой восприняла эту весть – останется ли Георгин у неё? Ведь Ильгам мог и забрать его себе. Но он, похоже, понимал неоднозначность своего положения, командовать не лез, а наоборот, Петровне пришлось приложить немало сил для того, чтобы ввести его в курс обязанностей бригадира. Он больше занимался хозяйственными делами, взяв себе несколько голов лошадей не лучшего пошиба. А Ирина с Петровной как-то сблизились, вместе работали своих любимцев Георгина и Тигиса.
В обеих жила одна и та же мечта. Каждая из них стремились довести своего коня до Дерби – Большого четырёхлетнего приза. Ирину толкали к этому честолюбивые помыслы молодости, жажда победы, семена которой были посеяны в её душе ещё покойным Виктором.
А Петровна стала работающей пенсионеркой. Всю свою сознательную жизнь она провела на ипподромах, подготовила много классных лошадей – больше, чем другие наездники. Петровна выиграла множество престижных традиционных призов, но не было в её копилке побед главного – Большого четырёхлетнего приза. Из года в год, как заколдованный, он ускользал от неё по разным причинам. Она хотела победить на этот раз на Тигисе и уйти на заслуженный отдых – разводить в сарае своих декоративных курочек.
Компания четырёхлеток в тот год подобралась довольно сильная. Юра Бубнов готовил Касатку, у Саши Бардукевича хорошо бежал Герб, а Володя Бышовец возлагал надежды на резвого Набата. Каждый заезд с участием этих лошадей привлекал всеобщее внимание, их резвость росла. Георгин не портил погоды в этой компании, хоть и был на третьих-четвёртых местах. Его участие в Дерби было под вопросом, никто не считал его опасным конкурентом, были лошади и посильнее.
Зима и весна того года прошли как обычно. Новогодние катания, рождественские каникулы и весенние сабантуи были светлыми лучами в тёмной, казалось, бесконечной полосе жестокого безденежья. Мизерную зарплату – и ту не выдавали. Лишь к праздникам, как подачку, отстёгивал директор крохотную сумму, достаточную лишь для того, чтобы накрыть немудрёный семейный стол.
Так и жили. Посторонний человек, попав на ипподром, никак не мог понять, почему эти люди вообще ходят на работу, соревнуются на лошадях, почему давно не перерезали и не съели этих лошадей в счёт своей неполученной зарплаты. Кругом давно уже забыли, что это такое – национальное достояние, распродавали страну оптом и в розницу, махровым цветом распустились преступность и проституция, наркомания и безнаказанность.
Ипподром оставался в большом городе неким нетронутым островком. Видимо, потому, что здесь нечего было взять. Ни цветного металла, ни леса, ни другого такого товара, который легко можно было бы продать за границу, здесь не было. Наши рысаки за кордоном не ценятся. Их резвость значительно уступает не только мировым, но и европейским стандартам. Нет худа без добра – вот только это и спасло наше рысистое коневодство в те лихие годы всеобщих распродаж и «прихватизации». И на этом островке жили и работали люди – большей частью выходцы из деревни. В силу своей деревенской сдержанности они не лезли во всеобщую коммерцию, не стали челноками, хоть и начиналась история Сипайловского рынка на ипподроме «Акбузат». Когда этот рынок был ещё простым «толчком», люди толклись со своим товаром на беговой дорожке и на трибунах.
Однажды руководители ипподрома, пытаясь нажиться, превратили его даже в свиноферму. В конюшнях поселились свиньи, в стенках между денниками пробили отверстия для того, чтобы эти животные жили как бы в едином помещении, – так удобнее было за ними ухаживать. Однако конники не захотели стать свинарями, и эта затея лопнула.
В начале лета Ирина ненадолго съездила домой, в деревню, помочь матери. Мать сильно сдала за последний год, похудела. Она, казалось, не могла нарадоваться приезду младшей дочери, но порой за тёплой улыбкой в её глазах появлялись слёзы.
Опять пололи огород, окучивали картошку, по вечерам пили чай под задушевные разговоры матери с дочерьми. А когда Ирина собралась уезжать, к ней подошла сестра.
– Мать у нас тяжело больна. Из районной больницы её направили в Уфу в онкодиспансер на обследование, рак подозревают, но она не едет, говорит, будь что будет, дома буду помирать. Так что имей это в виду, сестрёнка.
Ирина всплакнула, обняв на прощание мать, и, не оглядываясь, зашагала к автобусной остановке. Слёзы душили её, из груди рвались рыдания.


*  *  *
А на ипподроме кипела жизнь. Сезон был в самом разгаре. В её отсутствие Георгин хорошо отдохнул, его не работали, лишь выпускали гулять в леваду. А Петровна регулярно занималась с Тигисом. Ирина с Георгином стала, по сути, её спарринг-партнёром. Это очень помогло им обеим. Сама Ирина не имела опыта подготовки лошадей к таким большим призам, и, занимаясь с Петровной, она прошла со своим конём весь необходимый курс подготовки.
За две недели до Дерби в рамках одного из традиционных призов разыграли квалификацию четырёхлеток. Это был отбор на Дерби. Ирина впервые участвовала в заезде столь высокого уровня и накала борьбы. Ей не хватило опыта и выдержки. Она проехала в несвойственной её манере, суетилась, дёргала Георгина, часто меняла позицию среди участников заезда. Сказалось нервное напряжение отбора. Но тем не менее занятое Георгином четвёртое место в небольшом отрыве от победившего Тигиса сделало их участниками розыгрыша Большого четырёхлетнего приза.
Конечно, никто из наездников серьёзно не воспринял этот успех Ирины. Для них она не была соперником, достойным внимания: «Ну, повезёт она в спине Петровну, вот её надо караулить, нельзя упустить!» Лишь девчонки из других тренотделений смотрели на неё и на Георгина с завистью. «Смотри-ка, Ирка-то откормила своего заморыша, на Дерби поедет», – судачили они между собой.
– Кровь поймала, – утверждала Петровна, – мать Георгина восходит к знаменитой паре, Гастролёру и Зур Дале. В своё время эти лошади создали всю славу Уфимского конного завода. Гастролёр был сыном знаменитого Гильдейца, а Зур Дала – Большая Степь – дала от Гастролёра пять рысаков экстра-класса. Кровь – не водица, нет-нет да выплёскивается в хорошую резвость.
– А что же ты на Тигисе едешь, а не на Георгине? – доставали её наездники.
– У Тигиса происхождение не хуже, сегодня он самый резвый в их компании, а Георгина Ирка вырастила с полуторника, пусть сама и едет.
– Ну да, – ехидничал Юра Бубнов, – поедете вдвоём, повезёт она тебя в спине, а ты и стрельнёшь концом!
– Ну, это мы посмотрим, как ехать! Договоримся, у тебя не спросим! – смеялась в ответ Петровна.
Ирина почувствовала, что после отбора интерес к Тигису и Георгину сильно возрос. За их работой постоянно приглядывали наездники со скамейки, расположенной около въезда на дорожку. Однажды во время их маховой эта скамейка даже обломилась, не выдержав тяжести севших на неё людей. Ирина как раз проезжала мимо и оглянулась, услышав визг девчонок и мат наездников. Заехав потом в конюшню, она со смехом рассказала об этом Петровне.
– А ты как думала? Спокойно проехать в Дерби и не надейся! И они договорятся, как нас с тобой сделать, – сказала ей Петровна. – Следующую резвую работу будем делать с рассветом в воскресенье, порепетируем.
– Почему в воскресенье? – удивилась Ирина.
– В субботу будут очередные бега, призы хорошие. Ребята разыграют их и хорошо обмоют. В воскресенье с похмелья рано не встанут, да и интерес у них будет другой.
Но до воскресенья случилось непредвиденное. На неделе Ирину нашёл один из её одноклассников, приехавший в Уфу по делам.
– Мать ваша плоха, сестра твоя велела передать. Лежит в постели, уже не ходит.
Вечером того же дня, отпросившись с работы, Ирина ехала уже на автобусе в родную деревню. Половину дороги ещё кружились в её голове мысли об ипподроме, Георгине, бегах, а потом пошли думы о матери, о приближающемся её конце. Сами собой потекли слёзы. Сойдя с автобуса, она с трудом успокоилась, купила в ларьке бутылку воды, заглотила пару таблеток валерьянки, предусмотрительно сунутые ей в карман Петровной. Первый раз за всю её жизнь деревня и родные места не вызвали у неё тёплого чувства радости, наоборот, грусть и тоска защемили сердце.
Даже ручеёк, текущий напротив их дома, речушка её босоногого детства, встретившая стайкой мальков и кряканьем утиного семейства, не смогла переломить душевной тяжести.
Дойдя до дома и поднявшись на крыльцо, она остановилась, не решаясь открыть дверь. Как посмотреть матери в глаза? Что сказать по поводу внезапного приезда? В жизни Ирины не было ещё таких тягостных событий. Как не разреветься? Она выпила ещё одну таблетку, глотнула из бутылочки, положила её в сумку и открыла дверь. Прошла сени, ещё одну дверь…
– Доченька! Ты приехала! – донеслось из комнаты матери.
– Мама! Как ты меня узнала?
Ирина бросилась к матери, упала на колени перед кроватью и обняла её.
– Как не узнать, по шагам почувствовала!
Обе не смогли сдержать слёз, хоть умом и понимали, что плакать не надо бы, чтобы не расстроить друг друга. Однако где уж им устоять перед грядущей бедой.
С трудом успокоившись, Ирина глянула на мать. Она выглядела сильно похудевшей, пожелтевшей, кожа лица и рук обрела восковой оттенок. Чтобы не видеть этого, Ирина уронила лицо на одеяло. Слёзы вновь полились из её глаз. Мать гладила дочь по голове, пыталась успокоить.
Чтобы хоть как-то отвлечься, Ирина стала доставать свои гостинцы, хотела угостить мать. Она поставила на огонь чайник, принесла с кухни чашки, стала накрывать на стол, как и в прежние свои приезды, забыв слова одноклассника о том, что их мать уже не встаёт с постели.
Пришла сестра. Встреча их не была радостной. Вдвоём они приподняли и усадили мать на кровати, дали ей чашку чая. Больная, понимая, что дочерям трудно найти тему для разговора, стала сама расспрашивать Ирину о житье-бытье в Уфе. Дочь рассказала ей о последних событиях на ипподроме, о Георгине, о предстоящем участии в розыгрыше Дерби. Мать искренне радовалась успехам дочери, её глаза заблестели, губы сложились в знакомую до боли улыбку, а на щеках то ли от радости, то ли от выпитого чая появился лёгкий румянец.
Ирина переночевала в родном доме. На следующий день они вместе с сестрой помыли маму в бане, а потом Ирина засобиралась в Уфу. Казалось, что у матери поднялось настроение, прощание оказалось не столь тяжёлым, как встреча. Ласковым летним вечером Ирина покидала родной дом и мать, на душе осталось тепло, перемешанное с тихой грустью. Деревня провожала её медовым ароматом цветущих лип, доносившимся ветром из близлежащего леса. Этот нежный запах, так знакомый и любимый с детства, лился бальзамом на её душевную рану. Припомнились детские годы, отец, протягивающий ей краюху хлеба, политую мёдом с их пасеки и накрытую сверху разрезанным вдоль огурцом.
Давно попрощался с белым светом отец, собиралась в последний путь мать. Кто же присмотрит теперь за пчёлами, кто польёт грядку огурцов?


*  *  *
Назавтра была суббота – последний беговой день перед розыгрышем Дерби. Он пришёл в трудах и заботах. В тот день разыгрывался приз Гибрида, лучшей трёхлетней лошади в истории России и СССР. Его выиграл Владимир Бышовец на Гладиаторе, причём в очень высокую резвость. Один из знатоков, сидевших на скамейке, заметил: «А смогут ли четырёхлетки пробежать в такие секунды?» – «Смогут, будь спокоен, на маховых так работали, что, кажется, из двух минут выбегут», – ответил ему другой. Ирина, услышав такие разговоры, опустила крылышки: «Где уж нам с Гошей в такую резвость ехать».
Как и предполагала Петровна, в тот день возле конюшни Бышовца царило веселье и пир горой. На скамейках шарабана, в который запрягают тройку, стояли бутылки с напитками, лежала закуска – хлеб и кусочки солёного сала. Здесь были и победитель, и побеждённые, поздравляли и обсуждали перипетии борьбы за почётный приз. Лишь к ночи разошлись. Кто-то ушёл домой, кого-то увели, а иные прилегли здесь же на пригретой летним зноем травке.
Ирина спала в ту ночь плохо, часто просыпалась и подолгу не могла заснуть. Думы одолевали. «Петровна сказала, что порепетируем, значит, завтра я узнаю её планы. Какую же роль она отводит мне? Конечно же, не главную. Она всё сведёт к свое победе на Тигисе, а нам с Георгином суждено лишь помочь им», – прикидывала Ирина, ворочаясь в постели.
«По мнению Петровны, я должна быть безмерно счастлива, что участвую в розыгрыше Дерби. Так-то оно так, лишь третий год работаю на ипподроме, да и Тигис резвее Георгина. Мне ли думать о победе? Нет, этот вариант мы точно не будем репетировать», – не давали ей покоя честолюбивые мысли.
Едва на краю тёмного неба появилась светлая полоса, она встала, умылась, глотнула горячего чая с печеньем и отправилась на конюшню. Кони ещё спали, иные храпели во сне, совсем как люди, но, почуяв шаги человека, просыпались, вскакивали на ноги, ожидая утреннюю кормёжку. Но Ирина их не кормила, лишь Тигису и Георгину дала по полведра воды, а затем стала чистить их, собирать на маховую работу. К приходу Петровны оба коня, запряжённые в качалки, стояли на развязках в проходе конюшни.
Петровна не заставила долго ждать себя. Когда выехали на дорожку, было уже светло, над ипподромом поднимался туман и стекал куда-то вниз к реке. Разогревая лошадей, проехали два круга. Потом резво прошли одну четверть. Петровна посмотрела на свой секундомер и крикнула: «Надо прибавить!» Прошли махом ещё одну четверть. Петровна молча кивнула головой.
Дали коням отдохнуть, полкруга проехали шагом, рядышком. Петровна наставляла: «Вот таким пейсом и езжай! Я буду сидеть у тебя в спине, а концом поеду, выпусти на финишной прямой и Георгина. Посмотрим, что он может!»
Проехали немного рысью и, развернувшись, взяли старт. Ирина старалась держать нужный пейс. Петровна сидела в спине, молчала. Лишь на последнем повороте крикнула: «Прибавь, раскати!» Ирина поняла команду, и на выходе из поворота их кони бежали очень резво. Как только выехали на финишную прямую, Петровна полем стала объезжать Ирину. Тигис вышел вперёд на полкорпуса.
Совсем неожиданно сильно прибавил и Георгин, в мгновенье сравнялся с Тигисом. Ирина испугалась такого разворота событий, откинулась назад, натягивая вожжи. Но Георгин просил свободы, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от давления сдерживавших его вожжей. «Куда, Гоша? Не время ещё, подожди!» – шептала Ирина, из последних сил сдерживая коня. Наконец Тигис вышел вперёд и первым прошёл финишный столб. Рядом был и Георгин.
«Видела ли Петровна, что творил Георгин?» – мучили Ирину тревожные мысли, когда они ехали успокаивающей рысью. Но, видимо, Петровна не заметила порывов Георгина, ведь он бежал немного сзади. Или сделала вид, что не заметила. Когда перешли на шаг, она, довольная проделанной работой, похвалила Ирину:
– Молодец, хорошо держала пейс. Так бы и на Дерби проехать!
– В какую резвость прошли дистанцию? – полюбопытствовала Ирина.
– Так я тебе и ответила! Меньше знать – лучше спать!
– Ну всё-таки скажи, Петровна!
– Я секундомер забыла выключить, не знаю, отстань!
«Вот ведь до чего скрытная! Будто я по конюшням побегу хвастаться! – отметила про себя Ирина. А потом сама же и оправдала Петровну: – Действительно, зачем мне знать резвость маховой, ещё проболтаюсь, гордясь Георгином. Одно ясно, он в большом порядке и может бороться за победу в Дерби. Вот только старт бы принять, а как ехать и финишировать, я уже знаю».
Впереди была целая неделя, но Ирина уже жила одним днём – предстоящей субботой. В понедельник их бригадир Ильгам сходил в контору и подал официальную заявку на участие в Большом четырёхлетнем призе двух лошадей от их тренотделения: Тигиса и Георгина. На первом он заявил Петровну, а на втором её – Ирину. Не обошлось, однако, и без неприятного разговора.
– Почему на Георгине сам не едешь? – возмутился начальник испытаний Вячеслав Галкин. – Что, теперь у нас конюхи Дерби будут разыгрывать, а бригадиры на скамейке сидеть и смотреть? Поставили тебя бригадиром – так будь им. Девчонка всего третий год как рысака увидела, а ты её на Дерби заявляешь!
– Три года назад и я плотником в колхозе работал. Она вырастила жеребца – как я у неё его отберу? Мне и так трудно работать бригадиром, когда Петровна числится помощником. Отберу Георгина, да ещё если толком проехать не смогу – весь ипподром смеяться будет.
– Ладно, пусть едет, только скажи, чтобы метлу взяла заместо хлыста, чтоб видно было, где наездник, а где конюх! Доездилась с этой «перестройкой», будь она неладна! – начальник махнул рукой и смачно выматерился.
Ильгам промолчал, видя, что начальника уже на политику занесло. Здесь он был и вовсе не силён, счёл за благо молча удалиться. В конюшне же он ничего не сказал об этом разговоре, снял с качалок все колёса и, устроившись удобно на своей низенькой скамейке, принялся перетягивать спицы и смазывать подшипники. Как ни скрывали Петровна и Ирина свои честолюбивые помыслы, для него, проводившего с ними в конюшне каждый божий день, они были понятны, и он искренне старался им помочь.
Ирина выстирала эластичные бинты, наматываемые лошадям на ноги под «обувь», и они разноцветными флажками развевались на заборе. Перебрала и смазала касторовым маслом старые нагавки, подшила порванные места.
«Петровна, поди, ещё молоденькой девушкой одевала эти нагавки своим лошадям», – подумала она, разглядывая многочисленные ремонтные швы, сделанные как опытными шорниками, так и её руками. Она охотно бралась за любое дело, лишь бы отвлечься от мыслей о предстоящем розыгрыше Дерби.
Но ей это не удавалось. Что б она ни делала, закончив работу, ноги сами несли её к деннику Георгина. Она молча стояла и смотрела на него через дверную решётку. Конь всякий раз подходил к ней в надежде получить кусочек сахара или сухарик. Но лакомства давно уже закончились в карманах у Ирины, и он, гаденыш, поняв это, обиженно отворачивался и отходил к дальней стенке денника.
В мыслях она десятки раз уже проехала Дерби, прокрутила в голове множество вариантов, но внутренний голос шептал ей: «Остановись, брось это бесполезное занятие. Всё сложится не так, как ты думаешь».
В нервном ожидании прошла эта неделя. Они с Петровной вместе каждый день работали Георгина и Тигиса. Всё вроде бы шло по плану, а в пятницу с утра, накануне Дерби, действительно случилось непредвиденное. Петровну вызвали в контору, а когда она вскоре вернулась, то подошла к Ирине, обняла её и сказала: «Крепись, доча! Звонила твоя сестра – умерла ваша мама. В субботу похороны».
Ирина вся обмякла, её усадили на диван. Она схватила голову руками, как бы старалась её от чего-то защитить. Слёзы полились из глаз. «Мама, мамочка!» – повторяла она. Негромкие рыдания сотрясали её тело.
Петровна накапала её валерьянки и дала выпить, села с ней рядом, обняла. Так они посидели некоторое время. Рыдания стихли, только губы Ирины беззвучно шептали какие-то слова. Она успокоилась и сидела молча, опустив голову. Потом как будто очнулась.
– Петровна, ведь в субботу похороны. А как же Дерби?
– Дерби-то разыграют без тебя. На Георгина Ильгама придётся посадить. Раз конь заявлен, снимать без причин нельзя. А тебе, видать, не судьба.
– Как же, Петровна? Ведь мама так хотела, чтобы я участвовала в этом Дерби! «Что бы ни случилось, доченька, постарайся показать себя с лучшей стороны», – сказала она мне, когда мы прощались с ней в прошлый мой приезд. Только теперь Ирина поняла материны слова – «что бы ни случилось». Тогда она и внимания не обратила на них, а мать, видимо, чувствовала приближение конца и сказала ей свои последние слова.
– Не убивайся, доча, ты молода, ещё много Дерби у тебя впереди, – постаралась успокоить её Петровна.
«Мама хотела, чтобы я проехала Дерби, проехала, что бы ни случилось. Это её последний наказ, и я должна его исполнить!» – сверлили её воспоминания. И ноги вновь понесли её к деннику Георгина.
– Гоша! Миленький! Что мне делать? Как людям потом в глаза смотреть, если не поехать на похороны матери?
Она схватилась руками за толстые прутья решётки, до боли сжала их, прислонилась горячим лбом к холодному металлу. Конь подошёл к ней. Она лицом ощутила его тёплое дыхание, почувствовала хлебный запах из его рта. Георгин слизнул её солёные слёзы, ткнулся губами в руки, всё выпрашивая угощение.
– Гоша! Что делать? Что?
Конь, казалось, уловил её необычное состояние и тихонько заржал. Этим он и склонил чашу весов в свою пользу. «Всё! Пусть меня весь мир осудит, я не предам тебя и исполню последнюю волю мамы! Мы поедем, Гоша, с тобой на Большой четырёхлетний приз», – решила Ирина и пошла к умывальному. Холодная вода остудила лицо, успокоила.
Ирина никому не сказала о своем решении. Петровна сама всё поняла, Ильгам не спрашивал. Остаток дня она провела в обычных конюшенных делах. Ночью спала урывками, перед глазами часто возникала мать. Ирина просила у неё прощения и заливалась слезами, а потом ненадолго засыпала.
Утром следующего дня она из конюшни не выходила, ни с кем не разговаривала, боялась увидеть немой укор в глазах прохожих. И её расспросами не донимали, лишь Петровна раза два обратилась к ней по делу, стремясь этим отвлечь её от тягостных мыслей. А они метались в её воспалённом мозгу, как конский табун в грозу. На любой звук кидаются лошади после сверкания молнии и раскатов грома. Она представляла себе, как собираются к их дому односельчане, прощаются с её матерью и спрашивают: «Где ж Ирина, младшенькая, не приехала ещё?» Сестра отвечает, что она должна подъехать, ждём. А её всё нет – и не будет.
Потом видится ей розыгрыш Дерби, она затылком ощущает дыхание Тигиса, его ритмичное пофыркивание. Вдруг перед глазами встаёт Виктор и говорит: «Смотри не проиграй, Петровну не слушай, не ладься под неё! Коня оправдай!»
«Как, дядя Витя, Петровну не слушать? Мне ведь работать с ней!» – шептала беззвучно Ирина.
И вот наконец проминка перед розыгрышем Большого четырёхлетнего приза. Ирина держалась около Петровны. Та ей сказала несколько слов: «На старте не зевай, а потом не отставай, выходи поближе к лидерам».
Дерби обычно разыгрывается в 3 гита – соперники встречаются на дорожке в этот день трижды. Первый гит сложился для них удачно. Ирина ровно приняла старт, заняла бровку и повела за своей спиной Тигиса с Петровной. Она держала выверенный темп бега, несмотря на перестановки среди лидеров. Те вели свою борьбу, и Ирина с Петровной казались статистами в этом спектакле. Тигис ровно пофыркивал у Ирины за спиной почти всю дистанцию. На выходе из последнего поворота он резко прибавил и обошёл Георгина. Теперь Ирина уцепилась за Петровну, и на финишной прямой они своим дуэтом обошли всех соперников. Петровна финишировала первой, а Ирина осталась второй. Их замысел удался, но соперники имели ещё две попытки поквитаться с ними.
Между гитами Дерби был перерыв. Разыгрывались другие призы, а лошади, участвовавшие в Дерби, отдыхали. Кого-то водили рядом с конюшней, кого-то шагали по рабочей дорожке. Петровна предупредила Ирину:
– Во втором гите нам так проехать не дадут, будут дёргать! Не реагируй, держи свой пейс, пусть хоть как далеко уходят!
Действительно, едва приняли на старт второго гита, как Алесандр Бардукевич на Гербе ушёл далеко вперёд, будто не стартовал, а финишировал. Ирина, помня слова Петровны, оставила этот бросок без внимания и ровно держала выверенный пейс. К концу противоположной от трибун прямой Герб встал, и Георгин, поравнявшись с ним, обошёл его. Но здесь же рядом были Юра Бубнов на Касатке и Володя Бышовец на Набате. На последнем повороте Ирина вдруг перестала ощущать дыханье Тигиса. Вот и выход на финишную прямую. «Где же Петровна? Неужто случилось что? Значит, надо самой ехать, бороться за приз!» – мелькнуло в голове у Ирины. Да и Георгин вновь замотал головой, рвал вожжи из её рук, прося свободы. И Ирина дала ему волю. Вот они объехали Бышовца на Набате, а чуть впереди ещё оставался Бубнов на Касатке. Георгин всё набирал ход, достал Касатку. Некоторое время шли голова в голову, а Бубнов хлыстом посылал Касатку в последний бросок.
– Гоша! Гоша! Давай! – молила она коня.
«Ток, ток, ток», – стучали копыта коня. «Бух, бух, бух», – слышались ей удары комьев глины по крышке гроба матери. «Мамочка прости! Гоша, Гошенька-а!» Слёзы лились из её глаз. Как в какой-то пелене, она увидела отпавшую Касатку и Бубнова, всё ещё махавшего хлыстом.
А Георгин прибавлял. Ирина ещё никогда не ощущала такой скорости. Ей стало страшно от этого неистового бега лошади. А вдруг не выдержит, заскачет на самом финише, пройдёт столб галопом? Лишат победы! «Гоша, всё уже, впереди никого нет, уймись!» – кричала она коню, натягивая вожжи, но он продолжал свой победный бег. Это была его песня, в нём клокотала кровь резвых предков, радость свободы прибавляла сил. Ничто уже не могло сбить его с правильной рыси. Он, казалось, не бежал, а летел над дорожкой, вытянувшись в струну и прижав уши. В гордом одиночестве, оставив всех позади, прошёл Георгин финишный столб. Ударил колокол, возвестивший об их победе.
Только тогда Ирина оглянулась. Один за другим финишировали участники заезда, – где же Петровна? Прихрамывающий Тигис завершал заезд последним. Только в конюшне Ирина узнала от Петровны, что на повороте он ударил задней ногой переднюю, сильно зарубился и захромал. Так Петровна в очередной раз не смогла победить в Дерби.
– Что ж, придётся поработать ещё год, – с грустью пошутила она. – А ты молодец, не растерялась, с победой тебя!
– Подожди поздравлять-то, Петровна! Ещё третий гит есть!
– Какой третий гит? На кой он тебе? Сними коня и жди награждение. У тебя одно первое место, одно – второе. Два первых места уже ни у кого из них не будет. А ты знаешь, в какие секунды ты приехала? Вон радио долго молчит, судьи показания секундомеров сверят. По моей машинке, ты рекорд для четырёхлеток побила!
И тут в подтверждение слов Петровны по радио сообщили о победе Георгина во втором гите с рекордной резвостью. Время, показанное Георгином, поставило его в ряд лошадей экстра-класса.
До третьего гита оставалось ещё два заезда, и Ирина начала собирать свои вещи. Нужны были деньги на дорогу, да и свою долю расходов на похороны матери она хотела покрыть. Но зарплату на ипподроме несколько месяцев не давали. Все знакомые девчонки сидели на картошке и супах быстрого приготовления. Взаймы никто уже никому не давал – знали, отдать нечем. Однако надежда умирает последней. Ирина хотела попросить у Петровны, но неожиданно подошёл Ильгам и протянул деньги.
– Вот, частники-коневладельцы скинулись. Это тебе за победу в Дерби и на похороны.
– И ты про победу! А третий гит?
– Да никто, кроме тебя, не хочет ехать третий гит, – ответил он ей с улыбкой.
Действительно, через некоторое время по радио объявили, что все наездники сняли своих лошадей с третьего гита и победа в Большом четырёхлетнем призе присуждается Георгину под управлением ездока Ирины Гавриловой.
Диктор ещё только заканчивал свою фразу, а Ирина уже неслась в сторону ворот ипподрома, на ходу закидывая на плечо свою походную сумку. Ипподромные громкоговорители приглашали её на награждение, а она, будто стыдясь за содеянное, бежала, опустив голову, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из знакомых. Стремилась туда, где на родной земле вырос небольшой холмик, и единственным её желанием было уткнуться в него лицом, излить со слезами и всю радость победы, и горькую тоску от потери самого дорогого для неё человека. Она бежала, хватая воздух широко раскрытым ртом, а временами сдавливалась, повторяя лишь одно:
– Мама… мама… мамочка! Прости…


_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _
1 Чек – ремень, фиксирующий голову рысака в приподнятом положении.

2 Ипподром – от греческого «гиппо» – конь, лошадь, место для испытаний лошадей.

3 Полуторник – лошадь в возрасте полутора лет.

4 Безминутно – дистанцию 1600 метров пробегал резвее двух минут.

5 Начкон – главный зоотехник конезавода.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера