Перелетные птицы. Повесть. Окончание

Родилась в 1937 году в городе Выборге. Во время Второй мировой войны семья Воробьевых перебралась в Хельсинки. Окончила Гельсигфорский русский лицей,      училась в Педагогическом институте в Москве и Ленинграде, а затем на филологическом факультете Хельсинкского университета, одновременно работая в Славянском отделе университетской библиотеки Хельсинки. В 1961 году присоединилась к католической церкви, в 1967 году уехала во Францию, где вступила в послушание в католическом монастыре византийского обряда. С 1978 года живет в Израиле, в монастыре города Назарета, где в 1982 году приняла малую схиму под      именем Параскевы.

                                                            ГЛАВА СЕДЬМАЯ  

Полная воспоминаний об Артеке и о поездке по Советскому Союзу, Настя решает серьезно углубиться в русскую культуру, историю, литературу. И как раз, вроде бы случайно, происходит новое сближение с «Господином учителем» — их преподавателем религии. Однажды на переменке между уроками, когда Настя и Мила спокойно сидят в зале, к ним подходят Миша и Лева. Это те самые мальчики, которые на уроке философии, хотели было пойти за Настей, но сразу же передумали. Настя уже давно об этом забыла, да и вообще решила, что они были правы. Миша и Лева начинают рассказывают девочкам, как им нравится Господин учитель. «Но ведь вы к нему на уроки не ходите, вы выбрали философию...» — удивляются Настя с Милой. Мальчики поясняют, что ходят к нему на дом, потому что они хотели учить все, и философию и религию, а в школе надо было выбирать. Тогда они спросили Господина учителя, можно ли задавать ему вопросы вне уроков, и тот пригласил их к себе домой. Они были у него уже два раза, а на третий будут обсуждать первородный грех. В лицее по программе религии эта тема только в последнем классе, и если Настю и Милу первородный грех интересует уже в этом году, Господин учитель согласен, чтобы девочки тоже к нему приходили.

            Ребята отправляются к Господину учителю вчетвером. Девочки немного смущены: когда-то у них был исторический кружок и ребята ходили к историку на дом, но их было больше, а сейчас только четверо. При первой встрече Настя и Мила ничего не решаются спрашивать, но Миша и Лева здесь уже привычные люди, и у них куча вопросов. Именно тех, что волнуют и Настю. Быть может, Настя заразилась этим от папы, слушая беседы и споры папиных и маминых гостей? Все дискуссии сводятся примерно к  одной теме: если согрешил первый человек — Адам (или двое — Адам и Ева), почему за этот грех наказано все человечество? Мы отвечаем за наши грехи, и это справедливо, но почему мы должны отвечать за грех Адама?! Господин учитель старается разъяснить лицеистам богословское понимание первородного греха, но ребята до таких рассуждений еще совсем не доросли. Однако Настя старается все запомнить, сама не зная зачем. Она вспоминает стихи Блока о первородном грехе и решает пойти в Университетскую библиотеку, — поискать поэтов Серебряного века.

            Настя физически развита: по виду можно ей  и восемнадцать дать. Чтобы выглядеть совсем взрослой, она надевает темно-синее платье, подаренное ей в прошлом году  двоюродной сестрой Любой, — той самой Любой, с которой они читали Ромео и Джульетту. Настя Любу тогда очень мило поблагодарила, и повесила новое платье в шкаф, так его и не надев, потому что в ее возрасте девочки такого не носили. А вот сейчас оно как раз кстати! Платье длинное и узкое, под пальто его видно не будет, но Настя надевает его для уверенности в себе. Она просит у мамы  губную помаду. Мама смеется, но дает. Эту губную помаду маме подарил ее брат, дядя Олли. Он ее привез из Выборга, когда ездил туда с туристической группой, и рассказывал, что в Выборге все женщины подкрашивают губы, чему мама не вполне поверила. Конечно, в Финляндии можно купить губную помаду, и даже гораздо лучшего качества, но среди русских женщин в Хельсинки не модно красить губы. Мама тоже губных помад не покупает и губ не подкрашивает. А Настя, подмалевав немного губы,  отправляется в Университетскую библиотеку. 

            Раньше она здесь никогда не была. Оказывается, пальто надо оставить  в гардеробе при входе. Настя очень довольна, что надела длинное синее  платье. Войдя в зал, она никаких книг не видит. За столиками сидят несколько девушек, и она обращается к одной из них, спрашивая, как пройти в русское отделение. На ее счастье по залу случайно проходит дамочка, которую девушка и подзывает. Дамочка говорит по-русски. Это именно «дамочка», а не «дама», как в купеческой библиотеке. Может, она даже и старше той купеческо-библиотечной дамы, но выглядит как-то простенько, хоть, впрочем, моложаво. Дамочка объясняет Насте, что книги здесь заказывают по каталогам, в открытом доступе ничего нет. Они подходят к каталогам русских книг, и Настя видит ящики с карточками, разложенными по алфавиту и по тематике. Настя справляется, есть ли в каталоге поэты Серебряного века. Конечно, есть... «А вы в библиотеку записаны?» — «Нет еще… А надо записаться?» — съеживается Настя, думая, что сейчас Дамочка спросит у нее  удостоверение личности (она же несовершеннолетняя!) Но дамочка никакого удостоверения не спрашивает, дает только бланк, в котором необходимо написать имя, фамилию и адрес. Настя все послушно заполняет, потом находит в картотеке книгу поэзии Александра Блока и пишет на нее заявку. «Все идет как по маслу, ко мне даже на «вы» обращаются!» — радуется Настя. Дамочка, которая между делом вышла, возвращается и, ласково улыбаясь, уведомляет Настю, что книгу можно брать на дом самое большее на один месяц и вернуть ее следует в хорошем виде. Если что-нибудь будет порвано или запачкано, придется платить штраф. Протягивая книгу Насте, она опять мило усмехается: «А все же сколько вам лет?» — «Шестнадцать...» признается смущенная Настя. «Ну ладно!» — смеется Дамочка и вручает ей свою визитную карточку. «Когда придете снова, спросите меня, а то у вас могут быть проблемы… в шестнадцать лет...» Настя уносит домой свой клад — поэзию Александра Блока, а также визитную карточку Дамочки. На карточке написано с одной стороны по-фински, а с другой по-русски: «Доктор филологических наук Мария...» и какая-то, вроде бы шведская, фамилия. Опять шведская, как и у преподавателя  религии… Хотя это понятно, решает Настя: ведь до присоединения к России Финляндия входила в состав Швеции. Непонятно то, что Дамочка совсем не похожа на серьезного «доктора филологических наук». Впрочем, тем лучше!

            Мама знает, куда ходила ее дочка, и справляется, удалось ли Насте получить книгу, а потом начинает ворчать, что уже поздно и все поужинали, что Коля отправился к друзьям, а папа пошел к дяде Мише играть в шахматы. «А что было на ужин?» — «Макароны в томатном соусе». — «Вечно макароны! Пусть их Коля ест, он их любит! Свари мне лучше манной каши». — «Но манную кашу не едят вечером. Я ее сварю тебе завтра утром» — «Я не люблю макароны!» — «Ты избалована!» — вздыхает мама, но идет варить дочери манную кашу. Настя вскарабкивается прямо с ногами на высокий кухонный стул (так удобнее), сняв все же обувь. «У Блока есть поэма «Двенадцать», это про революцию. Я ее когда-то читала....» — вспоминает мама, насыпая в горячее молоко манную крупу. Настя листает книгу, находит эту поэму  и начинает читать ее маме вслух, но вскоре запинается и останавливается. «Но это не поэзия. Может, такое нашему учителю нравится, но не мне. Это почти как Маяковский!» — Настя терпеть не может Маяковского. Мама ставит на стол перед Настей тарелку манной каши и блюдечко с маслом: «Ты любишь манную кашу не саму по себе, а потому что ее едят с маслом. Возможно, и с Блоком так же: одни его стихи для тебя это манная каша без масла, а другие с маслом...» В это время вернувшийся домой папа радостно объявляет, что пел с дядей Мишей новую песню «Славное море — священный Байкал». На всякий случай Настя спускает ноги с кухонного стула. «А песня-то не новая», — хочется ей возразить, но с папой лучше не спорить. Порой, правда, такое случается, но сейчас папа такой довольный, а Насте так хочется скорее почитать другие стихи Блока, что она молча быстро доедает манную кашу и удаляется в свою комнату, оставляя папу напевать «Славное море — священный Байкал… Славный корабль — омулевая бочка...»

            Читая стихи Блока Настя никак не может решить, нравятся они ей или нет:  язык  какой-то странный — вроде бы правильный, но не классический, не как у Пушкина или Лермонтова, хотя и не такой исковерканный, как у Маяковского. Неожиданно Настя вздрагивает, натыкаясь на строчки:

                        Ночь, улица, фонарь, аптека,
                        Бессмысленный и тусклый свет.
                        Живи еще хоть четверть века,
                        Все будет так. Исхода нет.

            Только что она шла по улице, и ночь уже спускалась, и напротив их дома горел фонарь, и как раз там была аптека и... этот бессмысленный тусклый свет… Жизнь бессмысленна! А ведь Насте только шестнадцать лет… Да, Настя давно чувствовала нечто такое… Если кроме этого бессмысленного фонарного света ничего другого нет, тогда вообще все бессмысленно?.. Так как же: или жизнь бессмысленна, или существует в мире нечто высшее, а не только материя? Два чувства борются в ней, что-то сдвинулось и расширилось, наплыли воспоминания раннего детства: бабушка с ее иконкой и этот странный детский сон с видением лика Господа...

Через какое-то время Настя с удивлением замечает, что месяц уже скоро пройдет и надо книгу возвращать. А она, перечитывая одни и те же стихи, так до конца сборника и не добралась. Что подумает доктор Мария из библиотеки, если она попросит ту же самую книгу еще на месяц?.. Настя хочет показаться дамочке очень умной девушкой. Должно быть, Блока лучше взять еще раз потом, попозже, а на этот раз  попросить что-нибудь другое, хотя бы пушкинского «Бориса Годунова». Эта драма Насте не так уж и нравится, но надо же показать дамочке свою заинтересованность русской историей.

            И вот новый визит в Университетскую библиотеку. На этот раз не нужно подкрашивать губы и одеваться как на маскарад, — ее не прогонят по малолетству, у нее есть визитная карточка доктора Марии! Девушки в библиотеке Настю узнают и прежде чем она вынимает из сумочки визитную карточку, уже зовут Дамочку. Та приходит, как и в прошлый раз, улыбающаяся и ласковая: «А почему вы захотели почитать Блока? Не смущайтесь, я просто так заинтересовалась: в моей диссертации было как раз много о поэтах Серебряного века, а девушки вашего возраста поэзией вообще редко интересуются, во всяком случае, русские, здесь, в Финляндии... Да еще и Серебряный век...» Смущенная Настя не знает, что ответить, и лепечет какую-то невнятицу: «Я поэзию вообще люблю...» — но потом вспоминает заготовленные фразы: «Я хочу углубиться в историю России времен Иоанна Грозного и Бориса Годунова. Есть поэма Пушкина «Борис Годунов»,  но, может, вы мне посоветуете еще что-то?» Дамочка, скорее всего, чувствует, что ее молоденькая читательница всю эту напыщенную риторику отрепетировала заранее: вряд ли в таком возрасте можно желать углубиться в историю России столь давних времен. Но, должно быть, эта девушка чем-то ее трогает. «Вы читали Алексея Толстого?» — так же доброжелательно спрашивает Дамочка. «Я очень люблю его поэзию!» — пылко заявляет Настя. «А прозу?» Настя сконфуженно молчит: прозы-то этого автора она не читала. «Я советую вам прочитать историческую повесть Алексея Толстого «Князь Серебряный». Это из времен Иоанна Грозного». Настя возвращается домой с князем Серебряным, удивляясь, что доктор Мария относится к ней, совсем незнакомой девушке, столь благосклонно.

            Роман Толстого оказывается захватывающе интересным. Все описывается так, будто происходит в наше время. Князь Серебряный верен царю, для него Грозный — отец народа, хотя ему и отвратительна опричнина. Людям нужен вождь: за кем-то надо идти, кому-то надо поклонятся! Настя это прекрасно чувствует: был, например, Александр Македонский или Чингиз-хан и за ними шли! Был Наполеон… И даже за Гитлером шли и ему поклонялись! Однажды в Купеческой библиотеке, просматривая книги по философии, Настя наткнулась на том Ницше и взяла его почитать, просто потому что слышала об этом авторе как об идеологе Гитлера. Дома она надежно спрятала книгу, боясь, как бы папа ее не изъял! (Как вообще библиотекарша согласилась выдать такого неоднозначного автора шестнадцатилетней девочке?!) Идеи Ницше потрясают Настю: если нет Бога, то должен быть сверхчеловек! Настя понимает, почему Гитлеру поклонялись и следовали за ним. И вот Сталин тоже… о нем говорят так много противоречивого… Но ведь народу нужен вождь!

            Через еще один месяц Настя вновь появляется в Университетской библиотеке. На этот раз доктора Марии она там не встречает, но девушки ее уже хорошо знают. Настя возвращает «Князя Серебряного» и решается снова попросить Блока, чтобы на этот раз дочитать все. Теперь Настя читает Блока без мамы и начинает с поэмы «Скифы». Это не Вторая мировая война, это еще только заря перед Первой мировой. И в этой заре — отблеск всей истории Руси-России, русского народа, вставшего стеной между монгольскими полчищами и землями Запада. Если бы не было русских, во что превратили бы монголы западные страны?! А в наши дни? Может, и сейчас русский народ имеет особенную историческую задачу, — не только для себя, но и на благо Европы? Настя не ставит перед собой этого вопроса ясно и осмысленно, все основывается на чувствах. Русские — это скифы Блока:

                        Миллионы вас. Нас тьмы и тьмы и тьмы.
                        Попробуйте, сразитесь с нами!
                        Да, скифы мы. Да, азиаты мы
                        С раскосыми и жадными очами!

                        Для вас — века, для нас — единый час.
                        Мы как послушные холопы,
                        Держали щит меж двух враждебных рас —
                        Монголов и Европы.

            А во Второй мировой войне разве не так было? В кипении этих вопросов Настя снова направляется в Университетскую библиотеку и ищет в тематических русских каталогах отдел поэзии Второй мировой войны. Точно такого отдела нет, но ей вновь помогает ее Дамочка, советуя почитать Константина Симонова. О Симонове Настя уже слышала раньше, и его поэзию продавали в русских книжных магазин Хельсинки. Просто к советским поэтам Настя относится с осторожностью, считая их не очень поэтичными. Но раз уж доктор Мария ей советует, то надо ознакомиться. И Настя возвращается домой со стихами Симонова. Она открывает книгу и... трудно передать ее взбудораженные чувства. Никаких логический и разумных рассуждений у нее нет, для этого Настя еще слишком молода. Но чувства вихрем заполняют Настю, тем более что и поэтический стиль Симонова кажется ей совершенно классическим, — похожим на Некрасова и даже на Пушкина.

                        Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?
                        Как шли бесконечные злые дожди,
                        Как кринки несли нам усталые женщины,
                        Прижав, как детей, от дождя их к груди,

                        Как слезы они вытирали украдкою,
                        Как вслед нам шептали: Господь вас спаси!
                        И снова себя называли солдатками,
                        Как встарь повелось на великой Руси.

            И опять весна! Школьный год скоро закончится и Настя перейдет в последний выпускной класс. А Коля работает в гараже, ему уже скоро исполнится двадцать лет. На деревьях набухают почки, последние островки снега подтаивают. В это время весенних чаяний приоткрываются двери их вечной надежды — жить на родине. Две или три русские семьи уехали на целину, получив советское гражданство. В связи с этой новостью дома напряженное ожидание. Папа иногда ходит в Советское посольство, напоминая там, что ведь и они подали прошение о советском гражданстве. Наконец ему сообщают, что все в порядке: в Москве, в каком-то там совете, ничего против не имеют, — надо только написать в прошении, где именно в Советском Союзе семья хотела бы поселиться. В Москве и в Ленинграде это невозможно, потому что в этих городах и так уже много жителей. На целину папа совсем не собирается и выбирает город Горький, известный по истории как Нижний Новгород. Настя напоминает папе, что ведь он всегда говорил об Ярославле, но папа смеется, — оказывается, это были шутки. Тем более, Горький тоже на Волге, но климат там гораздо лучше, чем в Ярославле. Настя в восторге от перспективы жить в городе Горьком! Правда, было бы лучше закончить в Хельсинки лицей: с выпускным свидетельством еe, наверно, приняли бы в какое-нибудь высшее учебное заведение. А если придется в Советском Союзе идти в последний класс десятилетки, то это может оказаться трудным, ведь программа в советских средних школах может не совсем такая, как в русском лицее Хельсинки. Но раз предлагают переселяться сейчас, надо ехать сейчас! Мамины братья уже давно поняли, что отговорить маму невозможно, и  нельзя же разрушать семью! Они грустят, но утешают себя тем, что времена меняются и можно будет свободно поехать в гости к сестре даже в этот далекий город Горький. Ни для кого уже не секрет, что Настина семья собирается уезжать и ждет только последних формальностей. Папа с мамой продали домик в поселке и купили кое-какие вещи, которые разрешено взять с собой при переезде.

            Но все приготовления и мечты заканчиваются неожиданным крахом. В Москве, в каком-то министерстве, что-то кардинально меняется, и русским семьям, собиравшимся уже переселяться, в советском гражданстве отказывают. Им утешительно сообщают, что их присутствие в Финляндии очень ценится: для Советского Союза важно иметь в соседних странах просоветскую русскую диаспору. Частично это правда, но вторая часть этой правды заключается в том, что Советскому Союзу  совсем не нужны новые русские переселенцы, знакомые с жизнью на Западе. Об этой второй части правды не говорят, но она всем известна, и Настя тоже ее знает.

            А ее близкие, — что чувствуют они? Про Колю трудно сказать. Он совершеннолетний, и мог бы с родителями и не переселяться, но, разумеется, и он хотел уехать в СССР. Однако он держится так, будто ничего не случилось, не порывает связи с бывшими одноклассниками. У него появляется новое увлечение — театр. В Хельсинки есть труппа русского театра, там много молодежи. Выясняется, что у Коли явный театральный талант! Кроме того, в театральной труппе есть и девушки, на которых Коля начинает поглядывать.

            У мамы в Хельсинки полно родственников: родные братья, двоюродные и троюродные братья и сестры, племянники и племянницы и всякая другая родня. Мама за папой на край света пошла бы и очень хотела переселяться, но раз уж так получилось, то и в Финляндии жить хорошо!

            А вот папа… он не показывает виду… может, только стал шутить реже и вроде бы немного ссутулился. Готовясь к переезду, он уже несколько отошел от русской общественной жизни в Хельсинки. И теперь уж не вернешься! Домик с садиком в поселке тоже продали в ожидании новой жизни в новой стране, а в садике было так много разных цветов и кустиков, выращенных папой с такой любовью. Папа ничего об этом не говорит. Да и можно тут ли что-то сказать?

            «Вы любите свою родину, я в этом не сомневаюсь, — мысленно обращается Настя к русским, живущим в Советской России. — Но вы не можете ее любить так, как я люблю ее! Для вас родина — что-то естественное и каждодневное. Для меня — это страна моей детской мечты, страна, в которой я никогда не жила. Но я мечтала в ней жить, я любила эту мечту, я любила свою неведомую родину — эту сказочную страну. И вот эта детская и юношеская мечта разбита. Но я все равно люблю свою Родину: я ее люблю так, как вы не можете ее любить. Вы любите то, что у вас было, есть и будет. Я люблю то, чего у меня нет, то, что у меня отняли. Люблю растерзанной, бессмысленной любовью. Люблю так, как вы любить не можете!»

                                                                                  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Последний класс лицея: 1954-55 учебный год, и весной Насте исполнится восемнадцать лет. Русский лицей не дает права поступления в высшие учебные заведения в Финляндии, и  многие выпускники устраиваются работать в торговых учреждениях, связанных с Советским Союзом. Скучная секретарская работа, хотя, говорят, хорошо оплачиваемая. И что же? В этом вся будущность?! Лучше об этом не думать. Как она сдаст выпускные экзамены, Настю тоже не беспокоит, ведь она получает только самые высокие оценки, так что никаких проблем не предвидится. Как все девушки ее возраста, Настя мечтает о большой любви, о будущей семье, о том, что когда-то станет матерью... Она, естественно, поглядывает на молодых людей и иногда влюбляется… но потом чувства проходят, а настоящей любви все нет. Советский Союз остается зовущей ее родиной, но перспектива туда переселиться улетучилась. Время тянется монотонно.

            Однажды в русской диаспоре устраивают концерт под названием «Русская песня». Организаторы объявляют конкурс на самую популярную песню среди русских в Хельсинки. Голосованием всех присутствующих на концерте выбирают жюри из нескольких человек. Песни исполняют самые различные. Часть репертуара — песни советского времени, особенно военные, «Катюша» и «Темная ночь» и другие, которые Настя так любит. Вспоминают также и более старые мелодии времен революции. И, конечно, поют русские народные песни. Азартно аплодируют цыганским романсам, таким как «Очи черные», хотя видно, что жюри им особого внимания не уделяет. И вот звучит последняя песня, которую  исполняет певец, Насте неизвестный, но которого все другие знают и встречают аплодисментами еще до того как он начинает петь. Но вот он поет:

                        Занесло тебя снегом, Россия,
                        Запуржило седою пургой…

            Зал замирает. По окончанию песни все встают. Шквал аплодисментов. Жюри объявляет и песню, и певца победителями. Для Насти это откровение! Она и раньше что-то такое чувствовала, но теперь все прояснилось. Советская Россия — это Россия, занесенная снегом! Что сказал бы об этом папа? А где он? Ведь он пришел на концерт… Настя ищет его взглядом в толпе, и их глаза встречаются. «Занесло тебя снегом, Россия...» Однако так вдруг ничего не изменится, ни для отца, ни для дочери. Настя не может быть совершенно уверена в чувствах и  рассуждениях своего отца, и она уже не маленькая девочка, чтобы с плеча задавать вопросы. Она понимает, что не только для нее, но и для ее отца все не так легко В советской России был Сталин: теперь говорят — «был». Его фигура все еще остается символом вождя народа, но этот символ начинает разрушаться. В газетах, по радио все слишком просто и однозначно. Но можно ли так легко разрушить великий образ в душах тех людей, которые ему так поклонялись? И вместо той Советской России, в которую они так верили, даже живя за ее пределами, теперь признать, что Россия занесена снегом?!

            В последнем классе лицея вместо того чтобы готовиться к выпускным экзаменам, Настя начинает серьезно писать стихи. Она и раньше их сочиняла, но особенно не записывала. Свои стихи Настя читает маме, — кому ж еще их читать, кроме мамы? Кто будет еще слушать? Но однажды Настя решается продекламировать свои творения Миле, и та приходит в восторг, и рассказывает об этом Жене. Та школу уже давно закончила и работает секретарем в посольстве Швейцарии, — оказывается, Женя хорошо владеет французским языком! Мила открывает Насте секрет: родители Жени и Милы развелись, и отец (разумеется, русский) живет сейчас в Швейцарии. По договоренности с бывшей женой он регулярно приезжал в Финляндию  навещать дочерей. Когда девочки были маленькими, по совету бывшего мужа мать взяла для них французскую гувернантку. Мила была еще крохой и позже французский забыла. А Женя не забыла, тем более, что иногда ездила к отцу в Швейцарию на летних каникулах. Но это не главное. Главное, что их отец — поэт! Конецно, не какой-нибудь известный поэт, но пишет стихи... Женя просит у Насти разрешения послать отцу некоторые Настины стихи. Так они и делают. Ответ приходит быстро: Женин отец Настины стихи хвалит, хотя и делает некоторые стилистические замечания. Он советует Насте выступать со стихами перед русской аудиторией в Хельсинки. Но где читать? Кому? Женя не теряется и уже через несколько дней сообщает Насте, что у них на дому будет собрание литературного кружка и она уже дала обещание, что придет молодая поэтесса Анастасия, которая будет читать свои стихи! «Как?! Ты обещала за меня!? Я должна буду читать взрослому литературному кружку?..» Настя ужасается, но  соглашается. У нее всего несколько дней, чтобы выбрать, какие стихи она будет читать. Тему Родины лучше не трогать: неизвестно, как к этому отнесутся. Любовные стихи у Насти тоже имеются, хотя настоящей любви еще и не было... но ведь стихи выражают не только то, что было! Однако, такие стихотворения слишком интимны. Настя останавливается на стихах, описывающих красоту природы и высшее начало этой красоты.

            И вот она стоит перед незнакомыми взрослыми людьми! У Настиных родителей взрослые тоже собирались, и иногда Настя присутствовала в их компании. .но это были просто друзья родителей, хоть они часто и беседовали на литературные темы. Но сейчас Настя перед настоящим литературным кружком, и все глаза устремлены на нее. А читать стихи Настя не умеет и смущается. Тогда на помощь приходит Мила: берет из рук у Насти тетрадочку и читает — прекрасно и вдохновенно! Все внимательно слушают, а Настя краснеет от смущения. И зачем она только согласилась выступать со своими стихами? Но вот Мила заканчивает чтение, и один из слушателей, господин с бакенбардами, но без бородки, спрашивает у Насти разрешение издать ее стихи в их литературном журнале. Журнал неофициальный — что-то для любителей и печатается на ротаторе. Настя смущенно соглашается и отдает господину с бакенбардами тетрадочку, в которую она переписала некоторые из своих стихов с выражением высшего начала красоты природы. Например, такие:

                        Зеленый Сфинкс стряхнул свои уборы
                        И мирно спит, укрытый чистотой,
                        Лишь ветви тянутся в нездешние просторы,
                        Лишь ветер в соснах прошумит порой.

            Через несколько дней Мила объявляет Насте, что рассказала другому господину, сочиняющему музыку и исполняющему романсы, что у Насти есть также любовные стихи, которые вполне подойдут для романсов. «Да ты что, — возмущается Настя, — с ума сошла? Это же мои интимные стихи!» — «А если стихи не интимные, какие же это стихи?» — парирует Мила. Отказываться поздно: другой господин с Настиным папой немного знаком и поэтому нагрянул в гости прямо к ним домой. Папа и виду не показывает, что он удивлен. Другой господин внешне ничем не примечателен, если не считать круглых блестящих глаз, напоминающих совиные. А поет он, действительно, хорошо и часто выступает на русских концертах. Мама советует Насте дать ему одно из последних стихотворений, написанное как раз в виде романса. Настя переписывает свой романс и отдает Другому господину. Через несколько дней он уже исполняет его на музыкальном вечере, объявляя автора стихотворения. Романс встречают бурными аплодисментами, но неизвестно кому аплодируют, — поэту или композитору и исполнителю. Хочется думать, обоим. А романс отчасти выражает, то что у Насти действительно в жизни было:

                        Я помню твою руку
                        На голубом сукне,
                        И пальцы беспокойные,
                        И жилку на руке.
                        Я помню, твои пальцы
                        На голубом сукне
                        Замрут, насторожится
                        И жилка на руке.
                        Замрут и снова ходят
                        На голубом сукне,
                        А в такт, волнуясь, бьется
                        И жилка на руке.
                        Осталась только складка
                        На голубом сукне,
                        А где-то бьются пальцы
                        И жилка на руке.

            Эти вроде бы серьезные увлечения стихотворством кончаются почти хулиганством, как это и раньше случалось в жизни неугомонной Насти. А происходит это следующим образом. Однажды на театральном вечере, где, между прочим, Коля выступал как актер в главной роли, во время антракта к Насте подходит изысканно одетый, совершенно незнакомый мужчина. Он представляется работником советского общества «Международная книга». Надо заметить, что за последнее время (которое среди русских в Хельсинки немного пренебрежительно называют «хрущевщиной»), разные советские представители стали посещать собрания русскоязычной диаспоры. Так вот,  этот изысканный посетитель осведомляется, она ли та самая Анастасия, стихи которой были напечатаны в журнале литературного кружка. Удивленная Настя признает свое авторство. И тогда посетитель ее уведомляет, что «Международная книга» хотела бы издать для читателей в Советском Союзе произведения русских, живущих за рубежом. Он дает Насте свою визитку с московским адресом и предлагает прислать ему что-нибудь из своей поэзии. После этого, почтительно откланявшись, он завязывает беседу с кем-то другим. «Ну нет! — думает Настя. — Каким вообще образом этот господин читал совершенно неофициальный журнал совершенно неофициального литературного кружка?..» Однако, немного остыв от первой растерянности, она переписывает некоторые из своих стихов и посылает их по указанному адресу в Москву. И вскоре приходит ответ: ее стиль слишком старомоден, в наше время так не пишут, но, тем не менее, виден явный поэтический талант молодой поэтессы Анастасии. А далее предложение: «Не могли бы Вы написать более современные стихи, как писал, например, Маяковский?» Настя, только недавно узнавшая о самоубийстве Маяковского, в гневе  хватает ручку и  пишет ответ:

                        Как у Маяковского?
                        И так можно!
                        Совсем не сложно.
                        Писать ямбом и хореем
                        В наши дни устарело.
                        С рифмой тоже
                        Не гоже!
                        Облака на небесах?
                        Лучше «Облако...»
                        Закончить не ручаюся!
                        Рифма получается…
                        Маяковский тоже
                        На вас  не похожий,
                        В жизни лопаться хотел…
                        И что же?!

            Письмо запечатано и отправлено!

            Ответа она не получила.

            Однажды мама попросила Настю отнести маленький пакетик одной знакомой даме, с которой она работала в благотворительной секции. Стояла зима, мели снега и кружили вьюги,  на улицах было часто скользко, и мама по городу ходить не любила. Ни с дамой, ни с членами ее семейства Настя знакома не была; по адресу она нашла улицу, дом, квартиру и позвонила. Дверь открывается. На пороге стоит… Володя! Могла ли Настя знать, что Володя сын этой дамы, — она и фамилию-то Володи никогда не спрашивала! После мимолетного замешательства Настя произносит как ни в чем не бывало: «Это пакетик Екатерине Ивановне от моей мамы». В приоткрытой двери гостиной появляется сама Екатерина Ивановна: «Володя, когда ты научишься вежливости? Пригласи девушку зайти, ведь холод какой! Я сейчас чайку заварю...» — «Ну, что вы, Екатерина Ивановна, я только пакетик от мамы...» Но пришлось войти: она сняла пальто, с тем, однако, условием, что чайку заваривать не надо. В гостиной висит портрет писателя Достоевского, на который Настя смотри с некоторым удивлением. По школьной программе (а программа по литературе была советской) Достоевскому удосужились отвести пол-странички мелким шрифтом, но все-таки  его портрет присутствовал, и Настя знала названия его романов, хоть и не читала ни одного. Дома произведений Достоевского не было, в Советском Союзе, видимо, Достоевского издают не слишком часто, потому что в книжных магазинах Хельсинки его книг в продаже нет. В библиотеках произведения Достоевского, конечно, были, но Настя никогда этим писателем не интересовалась. А тут — в гостиной портрет Достоевского! Настя не хочет задерживаться и через несколько минут начинает прощаться. «Володя! Да что ты стоишь так... Надо проводить девушку, ведь уже вечер и скользко!» — тут же обращается к сыну Екатерина Ивановна. Отказываться никак нельзя, — невежливо. Настя выходит на улицу в сопровождении Володи, который вроде бы тоже смущен, хотя он и вообще не очень расторопный кавалер и разговаривать умеет только на серьезные темы. Тогда Настя, чтобы не молчать, решается спросить, почему у них в гостиной висит портрет Достоевского. Володя радостно хватается за тему и объясняет, что в их семье Достоевского очень ценят и чтят. Потом он с увлечением пускается в рассуждения о романе «Преступление и наказание». Настя поддакивает, скрывая, что она-то этого произведения не читала! Они быстро доходят до остановки: подходит автобус, и они прощаются.

            Итак, следует непременно прочитать «Преступление и наказание». Можно пойти в Университетскую библиотеку, но, пожалуй, лучше в Купеческую, потому что в Университетской пускают только к каталогам, а в Купеческой, хотя выбор книг значительно меньше, они стоят перед читателем прямо на книжных полках. Настя быстро находит в Купеческой библиотеке «Преступление и наказание»; вот она уже дома с заветной книгой. Трудно описать весь вихрь Настиных мыслей и чувств при чтении романа. Хотя, по правде говоря, некоторые страницы она перепрыгивает, считая описания слишком длинными. Самое большое впечатление производит на нее образ Сони. О жизни самого Достоевского Настя знает очень мало, но это ее не волнует. Через несколько дней папа неожиданно шутит: «Мой маленький философ дорос до Достоевского! Ты бы лучше к выпускному экзамену по литературе готовилась… там-то Достоевского точно не будет...»

            Но в Купеческой библиотеке Настя уже свой человек, так что после «Преступления и наказания» она возвращается домой с «Братьями Карамазовыми». Не будем скрывать, первые страницы романа кажутся Насте длинноватыми и скучноватыми, но вскоре она втягивается в историю семейства Карамазовых и жизни братьев: она-то и не представляла, что такие семьи могут существовать. Конечно, она читала «Мертвые души», но там зло было преувеличено до фарса. А у Достоевского это самое зло или все пакости выглядят действительностью.  Повесть о «Великом инквизиторе» и диалог Ивана и Алеши Настя пропускает: ей кажется, что это не так важно, что это на развитие самого романа не влияет. А папа вдруг опять интересуется: «Ну и как относится мой маленький философ к ”Великому инквизитору”?» Настя смущенно молчит она ведь как раз эти страницы перепрыгнула. «Если можно было бы построить вечное блаженство для всего человечества, пожертвовав только одного замученного ребенка, ты согласилась бы?» — продолжает папа. «Нет!» — негодует Настя. «А как же революция? Лес рубят, щепки летят...» На этом их диалог и кончается: Настя не знает, что ответить. Чтение Достоевского оставляет у нее смутное чувство чего-то еще непонятого, но зовущего, особенно образ Алеши. Иногда Насте хочется, как и Алеше, упасть на землю и любить, любить ее!

            А не пойти ли теперь в Университетскую библиотеку? С доктором Марией Настя не виделась уже несколько месяцев, и у нее назрело несколько серьезных вопросов. Доктор Мария рада видеть Настю и советует ей авторов Серебряного века, в том числе и Есенина, которым Настя зачитывается!

                        Не буди того, что отмечталось.
                        Не тревожь того, что отжилось,
                        Слишком раннюю утрату и усталость
                        Испытать мне в жизни привелось.

            Под этим стихотворением Настя могла бы подписаться, как будто она сама сочинила его. Чувства Есенина устремлены к чему-то своему, а Настя связывает строки с потерей мечты о Родине… К этой ностальгии добавляется усталость от многочисленных попыток найти смысл жизни, как у Блока: «...улица, фонарь, аптека...». Учитель по религии тоже пробудил что-то в Насте, — хотя, может, и не он пробудил, а оно как-то само пробудилось… А теперь еще Достоевский и его Алеша Карамазов… Все еще  неопределенно и тускло, однако впереди все равно светится что-то зовущее, как в стихах Алексея Толстого:

                        И посох мой благославляю
                        И эту бедную суму,
                        И степь от краю и до краю,
                        И солнца свет, и ночи тьму,
                        И одинокую тропинку,
                        По коей, нищий, я иду,
                        И в поле каждую былинку,
                        И в небе каждую звезду.