Воспоминания

Часть шестая

от олим до ватиким (первые 10 лет),

Или второй шанс

 

Долго не решалась описывать наш переезд в Израиль, тем более что подробно рассказала о нём во второй части художественно-докумен-тального романа «Переступить черту» и в повести «Правило трёх Н». И вот решила, что напишу в основном о том, что дополнительно вспомнит моя память, и, конечно, более подробно остановлюсь на двадцати шести годах нашей жизни в Израиле.

Вдумайтесь в это число – 27 лет. Да, столько лет мы уже здесь, на этой земле, давно перешагнули пресловутые 10 лет и давно не считаемся новыми репатриантами.

Каждый год 19 февраля я задаю себе вопрос: жалею ли о том, что мы приехали в Израиль? И, к счастью, отвечаю «Нет!» Я рада, что мы тогда решились на такой важный в жизни шаг, всё круто изменили, не испугались шагнуть в другой мир, приехать в страну с её особым менталитетом, сумели выстоять в сложных ситуациях, понять и полюбить эту землю, теперь уже свой израильский народ, сблизились с ним по духу. Потому что вместе с ним в течение двадцати шести лет чувствовали и боль утрат, и страх за своих детей, и радость от маленьких и больших побед.

Удивительно было то, что наше «путешествие» из страны в страну оказалось каким-то чудесным, абсолютно непонятным до сих пор явлением в нашей жизни. Было такое ощущение, что нам постоянно кто-то помогает, проверяет нас на выносливость и целеустремленность. А порой и преподносит приятные сюрпризы. Помню, как мы стояли в очереди в посольство Израиля, которое тогда находилось на территории посольства Голландии. Холодрыгаужасная, мы продрогли и были страшно голодны. А когда вышли из стен посольства, держа в своих руках заветные документы, оказалось, что даже поужинать негде. И тут на наше счастье мы проходим мимо «Малого театра» и видим афишу с Элиной Быстрицкой. На дурочку спрашиваем билеты – и надо же, они имеются. Мы не только с удовольствием посмотрели спектакль с участием великолепной актрисы, но и согрелись и поужинали в буфете. Сколько раз я была в Москве, но попасть на спектакль с Быстрицкой не могла, а тут такой подарок…

А ситуация с получением долларов. Это было уже на последней стадии сборов. Вдруг узнали, что за валютой образовалась колоссальная очередь, получить её можно только по записи, и очередь эта растянулась аж на два месяца вперёд. Решили просто надеяться на чудо, Игорь поехал в Москву (валюта выдавалась в столице) в надежде на то, что сумеет там всё разузнать подробнее и предпринять что-то уже на месте. Оказалось, что тем, кто получил выездные документы, доллары выдаются без очереди. А очередь… это такая национальная игра. Главное, записаться и отмечаться.

Ну и конечно, самым большим чудом стал сам переезд.

 

17 января началась операция «Буря в пустыне». Жить в своей квартире мы уже не могли, пришлось двинуться через Москву на Кишинёв, где и решили остановиться до вылета в Израиль.

Тогда прямых рейсов ещё не было, лететь надо было через какую-то нейтральную страну: Польшу, Румынию, Югославию.

Мы выбрали Румынию. Во-первых, она была ближе к Молдавии, во-вторых, автобус позволял взять с собой багажа побольше, только плати за дополнительный груз. Нас это устраивало, так как весь скарб мы везли с собой, а это составляло 24 чемодана и 4 большие дорожные сумки.

Но казалось, сама страна упорно не хотела выпускать нас за свои пределы. Ещё в Москве, за сутки до нашего отъезда в Кишинёв, начался обмен денежных купюр. И все наши так старательно собранные в дорогу пятидесятки и сотни (крупные деньги удобнее везти) уже не имели никакой стоимости. Причём, как всегда, «излишне мудрое» правительство России решило проводить обмен денег на рабочих местах. Мы отдали моему отцу, провожавшему нас до Москвы, наши деньги, и он возвратился обратно для того, чтобы обменять их на мелкие и привезти нам уже в Кишинёв. А мы с последними мелкими деньгами, оставшимися от покупок в Москве, двинулись в Молдавию, так как билеты на поезд были уже в кармане.

К молдавскому поезду нас упорно не хотели везти носильщики: не верили, что мы едем в Кишинёв, а не летим в Израиль, а значит – ехать надо бухарестским поездом. И только после того как мы показали им билеты, они убедились в правильности нашего маршрута и довезли багаж до вагона, погрузив всё в купе. Один носильщик всё же не выдержал и спросил:

– А что же вы не едете в Израиль?

– Всему своё время, – ответила я. – Пока переезжаем в Кишинёв.

В стране вовсю уже процветал рэкет. Так, прибыв в Москву, мы почти два часа простояли в окружении трёх бугаёв, несмотря на то, что нас встречал человек, с которым заранее договорились о перевозке вещей на временное хранение в Москве, – но подойти к нам он боялся. И только когда была снята эта «охрана», мы буквально бегом загрузили вещи в его небольшую машину с прицепом.

 

Москва провожала нас морозом. В поезде мы уплетали пиццы, которые купили заранее в «Пицце-хат». Эти заведения, как и «Макдональды», только-только открылись в столице, народу в них было неимоверное количество. Мы с Игорем один раз всё же простояли такую очередь, замёрзли страшно, но были приятно удивлены обслугой и внутренним убранством заведения. К тому же, отогрелись и впервые вкусили неведомую итальянскую еду.

Сейчас, конечно, в каждом «уважающем» себя городе Израиля купить пиццу не составляет труда. Дети её очень любят, да и взрослые уплетают с удовольствием. Но тогда для нас это было в новинку. Это был наш последний столичный ужин на русской земле. Потом мы узнали, что пиццу можно купить на вынос прямо с улицы, что мы и сделали.

Следующая остановка – Молдавия.

В Кишинёве нам пришлось пробыть несколько недель, пока на Востоке забрезжил мир, и нам сообщили, что можно добираться до Румынии, откуда будет самолёт до Израиля.

 

За это время папа успел обменять деньги и привезти их нам, а мы утрясли все дела с таможней. Оказалось, что молдавская таможня с большим «пониманием» относилась к тому, что вещи принадлежали нам, а не являлись «достоянием народа». (Как потом прояснилось, они просто организовали государственно «узаконенную» взятку: и им нажива, и отъезжающим спокойный вывоз своих вещей.) И нам разрешили вывезти всё, хотя честно скажу, это был мизер по сравнению с тем, что можно было вывезти. Поэтому оценщица рекомендовала мне докупить ещё золотых украшений, не предполагая, что не у всех евреев много денег.

Наконец, наступил день, вернее, ночь нашего отъезда. Ночь – из опасений рэкета. Около двух часов за нами приехали две машины. В одну погрузили багаж, в другую – сели мы сами.

Наверное, эту прощальную ночь я не забуду никогда. В мою память врезалась картина: нас увозит машина, а мой отец с непокрытой головой стоит на заснеженной дороге. Снег падает на его лысую голову, а он, кажется, и не чувствует этого, крепко сжимая в руке кроличью шапку (так и не дорос мой профессор до нутриевой).  И я не могу отвести от него глаз, пока наша машина не свернула на шоссе, и отца уже не было видно.

Машина долго петляла по ночному городу, заметала следы – опасались рэкетиров, наконец, прибыли к какому-то месту, напоминающему гараж. Нас высадили и поехали за новой партией отъезжающих евреев. Так через час в домике собралось несколько семей. Последней привезли экстравагантную женщину «золотого» возраста с двумя огромными псами.

Перед посадкой оказалось, что у нас слишком много багажа, и наши перевозчики отказались везти его, требуя, чтобы мы что-нибудь оставили. Я бросилась за помощью к начальнику перевозок. Но он отмахнулся, посоветовав обратиться к водителю автобуса. Тот сначала заартачился, но в это время подошли молодые мужчины с автоматами – наша охрана, и один из них, обратив внимание на мой расстроенный вид и узнав, что случилось, тихим голосом успокоил меня, пообещав всё погрузить, естественно, за доплату водителю.

Нас погрузили последними, хотя на станцию привезли первыми. Я доплатила за багаж всю оставшуюся у меня сумму – слава Богу, хватило! – и мы, трясясь от нервного напряжения, наконец, уселись на оставшиеся места в конце автобуса.

Товаркой по несчастью (правильнее всё же сказать – по неприятности) оказалась дама с собаками. Во-первых, у неё не было клеток для собак (можно подумать, что они вошли бы в наш автобус), во-вторых, шофёр и с неё хотел заполучить (и, разумеется, заполучил – судя по тому, что собаки с хозяйкой были погружены, правда, на заднее сидение автобуса).

Путь на Румынию был открыт. Через несколько часов, когда начало светать, мы подъехали к границе. Пока проверяли автобус, нам было предложено привести себя в порядок (одна кабинка – для женщин, другая – для мужчин). Затем всех вывели в зал проверок, а вещи пустили через транспортёр.

Вот здесь нам снова «повезло»: мы, единственные из всех в нашем автобусе, подверглись тщательному досмотру. Можно теряться в догадках, почему именно нас заподозрили в перевозке какого-то особого груза. Может быть, виноваты были наши шубы – ведь мы выезжали из России при минус 30 градусах, по дороге, естественно, не переодевались, чтобы не распаковывать багаж; может, моя шапочка с красивым украшением на лбу, привлекающая особое внимание; или огромное количество бижутерии и шкатулочек, в которых подозрительный таможенник учуял подвох: а вдруг там спрятаны бриллианты. Очень скоро его стали злить и мои ответы, и нервное поведение моего мужа, у которого нашли в кармане верёвку – явный террорист. Откуда было знать таможеннику, что вес наших сумок был так велик, что эти верёвки он припас на случай, если порвутся ручки. А муж нервничал, потому что закупленные в Кишинёве по рекомендации бывалых людей бутылки с водкой, так тщательно уложенные в портфель (тоже мне конспираторы!) – были тем же таможенником пропущены ранее с нашим сыном, прилежным учеником. Но этот блюститель порядка даже не удосужился посмотреть, что же в портфеле.

Когда мы, наконец, были освобождены и проходили через последнюю вертушку, я услышала вслед слова таможенника, обращённые к своим коллегам:

– Жаль, прошли те времена, а то бы я раздел эту дамочку.

В автобусе все были обеспокоены нашим долгим отсутствием и встретили нас радостными возгласами: беда объединяет.

Границу Румынии пересекли благополучно. Руководитель нашего «круиза» предложил заплатить с каждого взрослого по 30 долларов, а в благодарность – никаких дополнительных проверок. Все с радостью согласились. И через пять минут после прохода двух румынских солдат наш автобус пересёк границу и покатил по разбитой круговой дороге, так как в это время прямая дорога на Бухарест была перекрыта из-за волнений в столице. Румыния была объята брожениями: сменялась власть Чаушеску.

Пятнадцать часов мы тряслись в холодном автобусе: водитель переключил тепло на свою кабину. Перед нами были далеко не весёлые пейзажи. За всё время пути не довелось нигде остановиться на отдых, разве что иногда водитель останавливал свою колымагу прямо в поле и – напра-нале – мужчины – туда, женщины – сюда... быстро... и снова в путь.

К вечеру мы, наконец, прибыли в Бухарест, в гостиницу, где нас ожидали приличные номера и дикий колотун – гостиница не отапливалась. Перекусив запасённой молдавской провизией (ужин не предусматривался), мы легли, не раздеваясь, накрывшись нашими каракулевыми шубами. Моя бедная мама была совсем слаба после этого пятнадцатичасового переезда и перенесённого воспаления лёгких (она заболела накануне нашего отъезда из Самары, и я даже делала ей уколы во время пребывания в Москве). Мы прижались друг к другу и, согревшись, уснули.

Наши мужички спали в другом номере. Причём мужу предстояло дежурство, которое мужчины вынуждены были организовать в вестибюле гостиницы, чтобы не растаскивать весь багаж по номерам.

Утром мы спустились в ресторан на завтрак. Народу было полно, в гостинице собралось много людей, уже неделю ожидавших рейса на Израиль. Вдруг вошли представители Сохнута и объявили, что сегодня будет первый самолёт на Израиль. Началось просто дикое ликование. Оказывается, нам, прибывшим за сутки до вылета, крупно повезло, учитывая, в каких условиях жили обитатели гостиницы.

В аэропорту все с волнением ждали, когда объявят посадку. Ко мне подошёл очень интересный молодой человек и стал расспрашивать, откуда мы едем, в свою очередь, расписывая красоты Израиля. Затем он предложил мне выпить чашечку кофе – разумеется, за его счёт.Я была рада воспользоваться его доброжелательностью и подкрепиться на дорожку, а также напоить своего сына.

Но не успела подсесть к столику, как ко мне подлетел человек в штатском и тихо спросил, что я здесь делаю?Ужасно растерявшись, я пробормотала, что хочу попить кофе, но в этот момент он увидел моего сына, тоже присаживающегося к столику, и на его лице отобразилась маска ужаса. Он потребовал быстро допивать кофе и уходить отсюда.Обжигаясь, я допила кофе и, не дождавшись, когда мой сын доест пирожное, выскочила с ним из бара под странные взгляды присутствовавших там посетителей.

В холле нас уже ждали два человека с одним вопросом: «Откуда у меня доллары пить кофе?» Я боялась подвести молодого кавалера и не знала, как ответить. Но тот сам подошёл к нам и признался в своём добром намерении. Они тут же отвели его в сторону и что-то долго говорили. Когда он возвратился, нам всё стало понятно. Это были люди из госбезопасности Израиля. Поскольку ещё шла война в Персидском заливе, они обеспечивали безопасность израильтян и предотвращали террористические акты. Со стороны молодого человека, прожившего уже не один год в Израиле и знавшего, что такое арабский террор, это было недопустимое легкомыслие. Что ж, простим ему этот поступок, в котором я лично увидела только жест доброй воли, и, конечно, поблагодарим израильские бдительные органы, хотя всё это можно было сделать как-то мягче, не пугая ещё не прибывшую на историческую родину новую репатриантку.

Через последнюю границу Европы мы прошли совсем спокойно: учтя опыт предыдущих проверок, муж сам взял на себя трюк с водкой, тем самым обеспечив нам зелёный коридор.

Полёт прошёл на удивление легко. И вот под нами синее море, а затем показалась зелёная полоска земли, всё ближе, ближе... Прозвучал призыв пристегнуть ремни... Шасси коснулось беговой дорожки, и зазвучал Гимн Израиля... И тут произошло что-то странное: гром рукоплесканий заполнил салон самолёта. Это была благодарность лётчикам, не побоявшимся в такой трудный час совершить перелёт из Европы в Израиль. Это было приветствие стране, которая в такой момент не оставила своих детей на чужбине, а предпочла принять их в первые же возможные часы.

Сколько раз позже я слышала такие ликования в самолёте, хотя никаких угрожающих ситуаций и в помине не было. Но благодарность профессионализму лётного состава израильтяне всегда испытывают.

 

В аэропорту «Бен-Гурион» новых репатриантов пригласили в зал регистрации. Здесь в специально организованных кабинках выдавали теудат-оле – очень важный документ нового репатрианта, дающий право на всякие льготы в течение трёх лет: начиная от билета в театр, кончая ипотечной ссудой в банке на покупку квартиры. Этой маленькой голубой книжечке завидовал каждый старожил Израиля, и потеря которой для олим была смерти подобна, так как она не восстанавливалась.Кроме этой «волшебной книжечки», нам выдали чек на первое время, а затем в течение полугода государство выплачивало корзину абсорбции.

Пока шла регистрация, дети (да и не только дети) быстро освоились и стали уминать расставленные на столах сэндвичи и фрукты.

В это же время в зал вошли несколько военных – юношей и девушек – и стали раздавать нам противогазы, попутно объясняя, как ими пользоваться. Многие не хотели надевать противогазы и были явно недовольны таким поворотом дела: как можно их, которые сами прошли Великую Отечественную войну, учить и заставлять надевать этот намордник.

Но не успели мы прослушать военный инструктаж, как заревела сирена. Не учебная, а настоящая воздушная тревога! Двери зала загерметизировали, и по телевизору стали транслировать, что происходит в небе Израиля. Оказывается, вновь иракские «скады» обстреливали страну. Все израильтяне в зале были очень взволнованы. Нас же это как бы совсем не касалось: не было ни страха, ни волнения. (Страхи и волнения пришли несколькими днями позже, когда мы переехали на первую съёмную квартиру в Ашдоде.) Через несколько минут раздался отбой, и всем предложили выходить на посадку в предоставленные такси.

Тёплый южный вечер уже спустился над аэропортом. Мы сели в такси и поехали в Ашдод. Проезжая по его улицам, мы обратили внимание на группки молодых людей, что-то кричавших при виде нашего такси. Шофёр объяснил, что они приветствуют нас, не побоявшихся приехать в дни, когда идёт война. Мы для них предвестники мира.

В Ашдоде нас встретили дальние родственники мужа, которые высылали нам вызов и теперь взяли на себя опеку над нами. Добрые и милые Поля и Марк приютили нас, оказывая помощь во всех затруднительных ситуациях в первое время и став добрыми советчиками в трудные минуты абсорбции. С их тёплым и уютным домом у меня связано и первое ощущение Израиля: домашний уют, запах фруктов, обильный, со вкусом оформленный стол.

Через четыре дня они помогли нам найти небольшую недорогую квартирку, куда мы и переехали после лёгкого ремонта, сделанного своими руками. В квартире было две комнаты, кухня, туалет и душевая комната. В спальне уже находился огромный встроенный шкаф, который мы заполнили своими вещами, и большущая кровать без матраса. К счастью, в это время в Израиле многие выбрасывали свои ненужные вещи прямо на улицы, и мы вскоре нашли матрас для своей кровати. В столовой стоял сервант, хотя и немного разбитый, но вполне приличный, чтобы поставить туда нашу посуду. И нам осталось лишь докупить кровати для сына и мамы, что мы тоже очень быстро сделали, приобретя две сохнутовские кровати по очень низкой цене.

Приблизительно к 12 часам ночи первого дня проживания в новой квартире, когда, уставшие от переезда, мы, наконец, заснули как убитые, раздалась сирена. Не сразу поняв, что происходит, и совсем забыв, о чём нас предупреждали в аэропорту, мы стали лихорадочно искать противогазы. В этот момент в дверь кто-то позвонил. Перед нами стояла женщина в домашнем халате и жестами что-то старалась объяснить. Увидев, что мы ничего не понимаем, она побежала к себе, и вскоре в дверях стояли уже две женщины. Но язык второй нам тоже был недоступен, правда, мы учуяли в нём великий и могучий иврит. Тогда вторая снова побежала за помощью, и вскоре появился мужчина, который объяснил на родном русском языке, что женщины пришли помочь оклеить окна и двери на случай ракетной атаки. Мы поблагодарили и с радостью согласились на их помощь. Вот тут оказалось, что мнения этих милых дам по заклейке окон и дверей резко расходятся. Наконец, после лёгкой перепалки победила более молодая и она же быстро заклеила нам всё, что только можно было заклеить. В это время прозвучала сирена отбоя, и мы, радостные от этого нового знакомства, улеглись досыпать.

Наутро оказалось, что заклеены всё-таки не те двери. Но, в конце концов, важно внимание людей, а не то, как они заклеили двери.

За время войны мы почувствовали удивительные заботу и доброту со стороны старожилов и коренных жителей. Но как только война закончилась, жизнь обнажила все худшие стороны в отношениях новых репатриантов и коренных израильтян. И что самое неприятное, мы все стали здесь называться не евреями, а русскими, марокканцами, грузинами… Мы становимся единым народом, под красивым именем – израильтяне только в дни войны и террора, а потом снова разъединяемся. И это передается из поколения в поколение. Как говорил мне мой друг-ватик из Польши: все мы евреи только на кладбище. К сожалению, жизнь показала, что и на кладбище мы тоже разные.

Наконец, война в Персидском заливе закончилась. Наступил мир. Он пришёл как раз под праздник Пурим. На улице появились детишки в костюмах, и весь Ашдод превратился в сказочный город. Мы с умилением смотрели на это зрелище. А через несколько дней в воздухе разнёсся сладкий запах. Это зацвели апельсиновые сады рядом с Ашдодом.

 

Сейчас 2018 год. Снова Пурим. На улице много разряженной публики, причём как детей, так и взрослых. Уже какой день все празднуют, радуются. В различных городах проходят шествия, концерты, встречи. Молодёжь до позднего вечера веселится от души. На всё это так приятно смотреть.

Гуляя по Ашдоду, я не верю, что двадцать семь лет назад он был совсем маленьким, всего несколько районов в окружении песчаных дюн. Главной была улица Рогозина. Там находились магазины, бары, кафешки с постоянными любителями кофе и посиделок: в основном, «грузины» или «марокканцы» мужского пола. Для того времени это было понятно: район «сити» – престижный, заселялся в основном приезжими из Грузии или старожилами из Марокко.

Всего было 6-7 районов. Район «хет», где мы сейчас живём, доходил до улицы Каланит, а дальше сплошные пески.

В городе проживало приблизительно 80 тысяч жителей. Для сравнения, сейчас, через 26 лет – почти 250 тысяч. Ашдод – единственный город в стране, который строится по генеральному плану. В нём запланировано 17 жилых районов.

 

Небольшая справка.

В период османской империи на месте Тель-Ашдод (сухопутного города) была основана арабская деревня Исдуд.

В 1948 году, в период провозглашения государства Израиль, тогда уже в городке под названием Исдуд проживало около 8000 жителей.

Когда 15 мая англичане ушли из страны и началось вторжение египетской армии, взвод 51 батальона дивизии «Гивати» взорвал мост над рекой Лахиш, чтобы сорвать наступление египтян, рвавшихся к Тель-Авиву. Последующие трёхдневные бои остановили продвижение египетской армии.

Египтяне отступили, и вместе с ними убежали жители городка Исдуд. Местность пустовала до 1956 года, когда по инициативе Оведа бен-Ами израильское правительство решило вновь построить здесь город и порт.

25 ноября 1956 года среди диких песчаных дюн высаживаются из автобуса 22 первые семьи репатриантов из Марокко. Этот день считается днём основания современного города Ашдод.

Вначале люди жили в жестяных бараках с минимумом удобств, потом появились деревянные бараки, первые дома. Рабочий посёлок разрастался. Люди работали на строительстве электростанции, на посадках деревьев, в ремесленных мастерских.

14 апреля 1961 года началось строительство Ашдодского порта. Рабочий посёлок поначалу именовался «Ашдод-Ям», но потом был переименован в «Ашдод».Во время выборов в местный совет в 1963 году в посёлке проживало 3517 избирателей.

1 февраля 1968 года Ашдод получил статус города, и в праздник «Ту би-шват», 14.02.68, прошла официальная праздничная церемония, посвящённая этому.

Город динамично строился и развивался благодаря постоянному притоку репатриантов. К началу Большой алии (1989 г.) население города составляло примерно 80 тысяч жителей. За первые годы алии из бывшего СССР в среднем в год прибывало до 14 тысяч репатриантов. По данным, которые были опубликованы в мае 2014 года, в Ашдоде проживало 242371 человек. Это число практически не меняет демографическую картину и распределение жителей по районам. Район Сити продолжает оставаться самым заселённым (здесь живёт свыше 21 тысячи человек), за ним – районы Гимель, Заин (по 20 тысяч человек в каждом), Йуд Алеф (около 19,500 человек), районы Алеф, Далет, Хей, Хет и Йуд Бет (около 16 тысяч в каждом).  Районы с самым молодым населением – это ЙудЗайн, ТетЗаин, Марина.

В целом, население сбалансировано и отвечает пропорциям и возможностям каждого района. Эти данные соответствуют прогнозам отдела стратегического планирования муниципалитета Ашдода, по которым в 2015 году в Ашдоде проживало 247 тысяч жителей, а к 2025 году население вырастет до 294 тысяч горожан.

 

Мы жили на съёмной квартире в районе «вав», жители которого в основном среднего достатка или новые репатрианты. Для жизни это удобный район. Рядом большой торговый центр, дом для новых репатриантов – Бейт Оле, культурный центр с какими-то кружками, банк, почта, аптека, парк. Короче, всё, как и подобает современному городу начала 90-х.  

Но как мне было грустно от всего этого! Какая тоска сжимала моё сердце! И вовсе не потому, что я ностальгировала. Нет-нет, этого не было. Просто после больших городов России я снова почувствовала себя жительницей Управленческого городка.

Ловлю себя на мысли, что мы часто мечтаем возвратиться в места своего детства, возможно, желая окунуться в атмосферу прошлого. Что-то доказать самим себе. Эти возвращения не всегда оказываются приятными. Но всё же многих согревают. Переселившись в Куйбышев, я уже никогда не возвращалась в Управленческий, даже и надобности такой не было. Эта страница жизни была закрыта навсегда.

И теперь здесь, на другом конце планеты, я вдруг ощутила этот возврат. Недаром говорят, что евреям Бог дал второй шанс – прожить ещё раз с начала жизнь на этой земле. Как мы сумеем её прожить? Будут ли в ней какие-то новые повороты? Изменим ли мы свой путь? Достигнем ли иных высот?

 

По вечерам некуда было пойти, мы обходили свой район, изучая его досконально, рассматривая который уже раз витрины магазинов. Один раз были свидетелями ограбления ювелирного магазина, к сожалению, хозяин был убит. Мы поняли, что в Израиле есть всё.

Потом мы стали изучать Ашдод, чтобы лучше понять, куда занесла нас судьба. Городок был зелёненький, в каждом районе предусмотрены одинаковые наборы жизненных удобств: небольшой торговый центр, почта, в некоторых банк или поликлиника. Стали осваиваться и привыкать, и уже ближе к лету ощущение тоски исчезло. Открылся купальный сезон, мы стали спускаться к морю, а потом каждый день в течение целого лета ходили плавать. Ходили пешком, машины ещё не было.

Самым отдалённым был район «юд-алеф». Он состоял в основном из вилл и был заселён богатыми израильтянами. Пару раз мы пешком доходили до него по улице Герцля, тогда ещё совсем не широкой, в окружении сплошных песков. 

У жителей этого престижного района был свой пляж, правда, совсем не такой, как сейчас. И добраться туда можно было в основном своим транспортом, автобусное сообщение было очень плохое.

 

Хотя мы прилетели в феврале, нас уговорили сразу пойти в ульпан (школа для репатриантов), чтобы не пропускать год. Как сейчас понимаю, это было и хорошо, и плохо. Да, мы действительно не пропустили год, но всё это было нахрапом. Даже азов иврита у нас не было, алфавит мы изучили буквально перед самым отъездом. Язык давался очень тяжело, особенно мне.  Мы с трудом понимали учительницу, так как дикцией она не владела, как говорят, у неё была каша во рту, и на слух ни одна фраза из её объяснений не была понятна. Короче, ульпан «алеф» мы прошли, но себе я бы поставила не выше тройки. Надежда была только на дальнейшую жизнь и «окунание» в израильскую среду, включая языковую.

 

Всё резко начало меняться с весны. Перед Днём памяти жертв Катастрофы европейского еврейства для нас была организована поездка в Яд-Вашем. Мы, новые репатрианты, в общем, многое знающие о Катастрофе своего народа, этот музей восприняли как ещё одно откровение. Я оставила данные о своих бабушке и дедушке (родителях моего отца), а также о других его родственниках, погибших в годы Великой Отечественной войны он рук фашистов.

А вскоре в ульпан пришла женщина (Лея Друзкина – одна из руководительниц «Русского общества») и предложила кому-нибудь из нас выступить на ежегодном вечере памяти и зажечь свечу в память о погибших. И хотя иврита я совсем не знала, но согласилась это сделать. Во-первых, желающих больше не было, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, я чувствовала, что могу ещё что-то сделать, чтобы увековечить память о своих родственниках, хотя бы коротко рассказать об их гибели и о тех, кто был расстрелян в те страшные дни под Воронежем.

Каждый год в День памяти Катастрофы европейского еврейства на две минуты Израиль застывает в скорбном молчании. Две минуты не только дань памяти, они – единение народа, который уже никогда не допустит повторения Холокоста.

Кто бы тогда мог предсказать, как резко повернётся моя жизнь после этого вечера?!

Зал «Бейт-Кофеф» (тогда единственный большой зал в городе, расположенный в районе «бет») был полон, на сцене за столом сидели представители муниципалитета во главе с мэром города ЦвиЦильке-ром. У самого края сцены стояли шесть больших подсвечников, свечи в которых символизировали шесть миллионов погибших. Я как новая репатриантка должна была зажечь шестую от имени таких же олим, предварительно сказав несколько слов о тех, кому посвящаю эту свечу.

С первой минуты я осознала, что совершенно не понимаю, о чём говорят выступающие – мэр Ашдода, главный раввин города, представители общин. Волнение поднималось, и уже те, заготовленные на иврите, слова напрочь вылетели из моей головы. Похоже, моя покровительница увидела моё волнение и тихо шепнула, чтобы я говорила на русском, если мне сложно выступать на иврите. Это было спасением. Когда меня пригласили на сцену, я вышла, сказала заготовленный текст без запинки и зажгла свечу. После окончания церемонии ко мне подошёл ЦвиЦилькер, пожал руку, задал несколько вопросов и пожелал хорошей абсорбции…

…Уже с первых дней в ульпан стали приходить политические деятели. Помню, как появился Шимон Перес с Софой Ландвер. Тогда Софа состояла в «Аводе» и была ярая левая. Перес стал расхваливать времена, когда «Авода» была у власти, надеясь, что мы – только что прилетевшие из советских республик и знавшие жизнь при социализме, – прекрасно его понимаем и поддержим во время избирательной компании. Но когда он стал рассказывать о том, что выделяли по одному яйцу в день, мы сами были готовы эти яйца пустить ему в голову. Софа была более убедительна в своём призыве, делая ударение на слове «попробуйте». Вы только попробуйте!Мы попробовали. Итогом были взрывы в автобусах, страх и ненависть.

…Через какое-то время взгляды Софы вдруг резко изменились, и она перешла в правый лагерь, в партию НДИ, где занимает достойный пост министра абсорбции. Эта дама всегда нас любит.

Вскоре состоялось знакомство с Ицхаком Рабиным. Встречу организовали на берегу моря в огромном водном парке, на зелёной площадке. Новых репатриантов привезли на автобусах, так как это место находилось в районе «Йуд-Алеф», дойти туда пешком было сложно. Да и вообще, если нужно было собрать людей – как раньше, так и сейчас – организаторы предвыборного штаба организуют авто-бусы. К тому же, лёгкое угощение, какие-то подарочки… Как подобает в дни предвыборной компании. Рабин странно себя вёл, говорил плохо, было ощущение, что он был пьян. Перес молчал, кажется, даже не выступал.

Очень скоро Лея познакомила меня с представителями «Русского общества». Оказалось, что в Ашдоде сравнительно большое сообщество выходцев из СССР. (В дальнейшем это общество прекратило своё существование, разделившись на общества выходцев из разных республик СССР.) В основном, в него входили ватиким, приехавшие в Израиль в 70-80-е годы. Среди них Лея Друзкина и Дина Ирилевич.

Их тёплая поддержка в начале моей абсорбции оказала большое влияние на последующую жизнь на этой земле. Они первыми поддержали меня как журналистку, оказывали всяческое содействие с организацией Детского Центра. Руководя обществом выходцев из стран СНГ, они помогали многим новым репатриантам, организовывали вечера отдыха, поездки по стране, участвовали в оформлении документов, содействовали в поиске работы и многом другом.

Рассказывая о своей нелёгкой абсорбции, женщины стали для меня примером умения выстоять в самых разных жизненных переплётах, оставаясь самими собой, определиться в новой ситуации и идти своей дорогой.

…Запомнились две увлекательные поездки на курсы – одна в Иерусалим, где нас познакомили с историей Израиля, другая в Тель-Авив, где обучали, как найти работу, вести себя на собеседовании, как воспринимать израильское общество, вести себя правильно в различных ситуациях.

В Иерусалиме мы попали в религиозный центр, находившийся в самом центре старого города. Здание, в котором нас поселили и в котором проходили лекции, было очень аскетичным, всё напоминало дом для паломников. Холодная неуютная комната на 8 человек, жёсткие кровати, правда, бельё сравнительно чистое. Туалет в конце коридора один для женщин, другой – для мужчин. Насчёт душа не помню, так как при такой холодной погоде принимать его не возникало желания.

Утром после скромного завтрака нас пригласили прослушать лекцию о Торе и её таинствах. Так я узнала, что уже в Торе написано всё, что будет с нашей страной, с окружающим миром. Почему-то врезались в память два момента. Первый: Израиль будет воевать один против какого-то большого зла и победит, но в этой борьбе он останется один на один с врагом, и помощи ему никто не окажет. Второй момент более оптимистичный. Придёт время, вокруг будет литься кровь и погибать страны, а Израиль останется в стороне от всех этих ужасов, под прикрытием высших сил. Сейчас, когда многое из того, о чём только что пересказала, сбылось и сбывается, начинаешь верить в чудесную Книгу, жаль, что не всё можно расшифровать и объяснить уже сейчас. Кстати, там же написано и о тех исторических событиях, которые происходили в прошлом – например, войны двадцатого века, исторические личности, такие как Гитлер и Сталин, принесшие много страданий народам своих и других стран.

Удивляло то, что предсказания Нострадамуса (и подобных ему) учёные стараются расшифровать, а вот Тору почему-то не спешат даже прочитать внимательно с учётом того, что именно это послание – Учебник для всего человечества.

После лекции нас повели на экскурсию по Восточному Иерусалиму, мы посетили гроб царя Давида. По ходу экскурсовод показал нам знаменитый золотой купол и мечеть Аль-Акса, вызвав в наших рядах оторопь. Ведь многие из нас думали, что Аль-Акса – это здание с золотым куполом, а оказалось, что купол мечети серого цвета, абсолютно невзрачный на вид. А здание с золотым куполом – это мечеть Купол Скалы. Тем не менее, Аль-Акса имеет третье в мусульманском мире значение после храмов Мекки и Медины. Считается, что именно на этом месте пророк Мухаммед встретил трёх пророков и произнёс молитву, после чего вознёсся на небо. Мечеть Купол Скалы имеет (что отражено в названии) огромный золоченый купол, являющийся архитектурной доминантой Иерусалима. Внутри мечети расположена небольшая скальная площадка, с которой, как гласит легенда, и вознесся на небеса пророк Мухаммед.

Мусульманские святыни Иерусалима находятся очень близко к иудейским, и на протяжении всей истории сосуществования религий это провоцировало и провоцирует до сих пор конфликты. 

 

Сейчас, когда я вспоминаю эти курсы, не могу не отметить, что месяц назад страну сотрясали события вокруг Храмовой горы и в частности из-за этой мечети, которую, якобы, евреи хотят отнять у мусульман. Конечно, это бред, который, к сожалению, подогревает религиозные страсти мусульманских фанатиков. Но правда состоит в том, что евреям до сих пор нельзя молиться на Храмовой горе, ни о какой постройке третьего храма речи идти не может, во всяком случае, на этом периоде нашей истории.

И хотя в результате шестидневной войны Храмовая гора была взята израильской десантной бригадой под командованием МордехаяГура, уже прозвучали исторические слова «Храмовая гора в наших руках! Повторяю – Храмовая гора в наших руках!»,однако командование во главе с МошеДаяном под давлением арабского мира отдало арабам управление Храмовой горой мусульманскому вакфу. И вот теперь мы пожинаем плоды этого бездумного решения.

Согласно обещаниям еврейских пророков, после прихода Мессии на Храмовой горе будет отстроен Третий Храм, который станет духовным центром для еврейского народа и всего человечества. Что ж, возможно, наши потомки этот Храм увидят.

Курсы в Тель-Авиве были организованы для новых репатриантов для того, чтобы помочь быстрее влиться в трудовую жизнь. Это были пяти- или семидневные курсы с проживанием в киббуце, в двухэтажных домиках по два-три человека в комнате. Киббуцное питание было очень приличное.

Утром с нами проводили занятия, причём в игровой форме, снимая на плёнку поведение участника во время интервью, прово-дился разбор, который наглядно демонстрировал просчёты и неполадки в этот момент. Эти знания оказались очень полезными для многих. Конечно, нас обучали писать краткие характеристики. После обеда с нами организовывали вечера развлечений, напоминающие те, что были в домах отдыха. Перед сном мы могли прогуляться по территории киббуца…

 

Вдохновителем и организатором «Русского общества» был Шимон (Сеня) Каценельсон. Шимон репатриировался в Израиль в 1973 году в 26-летнем возрасте. Учился (или повышал свою квалификацию) здесь в университете по специальности «конструктор промышленной электроники». Будучи прекрасным специалистом, он быстро продвинулся по служебной лестнице. А в дальнейшем нашёл себя в политике.  Во время нашего знакомства он уже являлся вице-мэром Ашдода. Энергичный, всегда с иголочки одетый, прекрасно владеющий ивритом, с каким-то особым подходом к новым репатриантам, особенно к женщинам. Казалось, он может помочь во всём. Очередь на приём к нему была неиссякаемой.

К Каценельсону я решила обратиться с предложением организовать в Ашдоде «Детский центр», программу которого мы с моим отцом серьёзно разработали ещё в России. Понимая, что моя профессия редактора вряд ли нужна будет в Израиле, мы решили, что мне самой надо будет придумать новый вид работы – а именно организовать и возглавить такой центр.

Это было ново и необычно для Ашдода. В домах культуры (матнас – на иврите) существовали в основном спортивные кружки, но не предполагались даже музыкальные, драматические, танцевальные… К тому же, моя идея была актуальна и потому, что в город хлынула большая алия из стран бывшего СССР, дети новых репатриантов нуждались в правильной организации досуга. В Ашдоде ничего не могли предложить для них, а тут вдруг откроется «Детский центр», который сразу напомнит «Дворец пионеров», куда ходили многие родители в их юном возрасте. 

Сеня договорился с матнасом Бейт-Лаврон, что меня примут на ставку руководителя и разрешат открыть сразу пять кружков: танцевальный (бальных танцев), хоровой, английского языка, драматический и настольного тенниса.  

За три дня записалось более 100 человек. Запись проходила в вестибюле матнаса. Заместитель начальника с радостью восклицал высовывающимся из аудиторий тренерам: идите посмотрите, как надо собирать детей! Вот это работа! Поучитесь! Сто человек!

Его понять можно: доход, который дали мои кружки, превзошёл все ожидания.

Сразу хочу оговориться. Дело в том, что мэрия взяла на себя субсидировать все кружки, так что родители платили очень мало, основную долю брал на себя отдел, возглавляемый ШимономКаценельсоном.

Что доставалось мне от этого дохода?.. Пять шекелей в час за мою непрерывную кропотливую работу. Получалось около 800 шекелей в месяц. Помню, как этот же заместитель начальника матнаса, глянув в мой расчётный листок, засмеялся и показал свой, где красовались 15 тысяч шекелей.

Похоже, меня основательно надурили. Но в то время я не очень-то понимала, как со мной обошлись, а потому не плакала и не злилась. Работа мне очень нравилась, я делала своё дело, принося радость детям и их родителям. А мои наблюдения потом перенесла на бумагу.

…В коллективе ко мне относились хорошо, в первое время даже очень хорошо. Начальник матнасаСадьяГозлан во многом помогал мне с организацией кружков и не давал в обиду, когда кто-нибудь из его заместителей относился ко мне слишком недружелюбно. Например, мы постоянно были в натянутых отношениях с руководительницей художественного отделения клуба Мири. Она сразу меня невзлюбила, придиралась к мелочам, требовала полного подчинения, хотя было оговорено, что я не подчиняюсь ей, работу делаю самостоятельно. Эта женщина не только не вызывала уважения, но и отталкивала своим видом. Она часто приходила на работу неряшливо одетой, не причёсанной,

Работники матнаса её не уважали, более того, мужчины пренебрежительно к ней относились, рассказывали какие-то непристойности, особо отмечая, что у неё есть покровитель в мэрии и что с ней лучше не конфликтовать. Меня это не волновало до тех пор, пока не произошло действительно серьёзное столкновение.

В конце года мне поручили организовать итоговый вечер всех кружков. Естественно, я, основываясь на художественных кружках Детского центра «Мальвина», предложила сценарий в чисто художественном стиле, преподавательница драмкружка Симона Бреслав написала сценарий в стихах. К счастью, как раз в это время ко мне обратился прекрасный художник Эдуард Ягудаев, предлагая открыть кружок по рисованию и согласившийся нарисовать огромные декорации для сцены.

Эдик был необычным человеком. В нём соединились талант и благородство, порядочность. Он был из людей, которые всегда приходят на помощь в трудную минуту. При всех сложностях его жизни Эдик всегда всем был доволен, ничего ни от кого не требовал, пытался никому не быть в тягость. Судьба распорядилась так, что, имея детей, он был вдали от них, отчего очень страдал. Нельзя не отметить того, что когда ему было всего 13 лет, его скульптурные работы были представлены на выставке художественного творчества в Москве, и юный скульптор получил первое место и золотую медаль. Окончив школу, Эдик учился в художественном училище в Махачкале и освоил кубачинское искусство и чеканку. Затем Московская Академия художеств, после которой он создавал художественные полотна.

Наша совместная работа протекала, когда у Эдика тяжело болела мама. Он трогательно к ней относился, стараясь сделать всё возможное, чтобы она не чувствовала в чём-то отказа, особенно в лечении. Его материальные возможности ограничивались тем, что ему приходилось расплачиваться своими картинами, поэтому он почти непрерывно рисовал, не обращая внимания на усталость. 

Однажды Эдик обратился ко мне с предложением купить у него картины. Срочно нужны были деньги. Больших денег у меня, естественно, не было – какие деньги у новой репатриантки. Но когда он назвал цену, я была поражена её мизерностью и с радостью приобрела у него две картины.

После закрытия Детского центра мы расстались на долгие годы. Несколько раз встречались, и я видела, как он угасал – Эдик тяжело болел.

Наверное, так бывает, когда долго ищешь встречи с нужным человеком, – а в это время я постоянно думала привлечь его к работе в журнале, – он вдруг появляется. Но мы встретились очень поздно, буквально за неделю до его смерти.

Сейчас две картины Эдика Ягудаева напоминают мне об этом светлом, добром человеке, повстречавшемся на моём пути и так рано ушедшем от нас. Светлая ему память.

 

Раз уж я заговорила о художниках, с которыми мне довелось поработать в моём Детском центре, хочу рассказать и об Александре Нутовиче. Он тоже работал учителем рисования в моём коллективе.

Семья Нутовичей славилась в Молдавии. Отец – Филипп Нутович – был знаменитым молдавским художником, Александр – профессиональным художником-дизайнером по стеклу.

Нутовичи привезли в Израиль огромное количество число работ Саши. Везли всё морем, часть коллекции, к сожалению, была разбита, но и та, что достигла берегов Израиля, был изумительна. На съёмной квартире почти всё находилось в коробках и ящиках, только малая часть была выставлена для показа посетителям и знакомым.

Филипп с первых же дней старался привлечь внимание отцов города к этой коллекции, надеясь, что ей найдут достойное место в музее Ашдода. Но почему-то никто не помог ему в этом. Тогда Нутовичи обратились в музей Тель-Авива, но и там не захотели брать эту коллекцию, ссылаясь на хрупкость вещей.

Умирал Саша очень тяжело, к нему никого не пускали. Но я предложила отцу сделать о его сыне репортаж – в то время я уже работала на радио РЭКА. Меня впустили в дом, Саша согласился со мной встретиться и переговорить. Я еле сдерживалась, чтобы не скатиться к жалости и состраданию, но он держался стойко и после нашей очень короткой беседы, попросил отца, чтобы тот показал всё, что есть у них в доме. Передо мной предстали потрясающие произведения из стекла. Отец всё доставал и доставал одну вазу за другой, а я всё восхищалась и восхищалась. Меня переполняли восторг от увиденного и ужасающее отчаяние оттого, что рядом умирает такой великолепный мастер. Я торопилась сделать репортаж, который не только познакомит израильтян с чудесным художником, приехавшим к нам в Израиль, но, возможно, поможет найти место для его коллекции.

На могиле Саши стоит памятник, сделанный руками его отца из стекла и камня. Он отличается от других своим декоративным дизайном и утончённостью, напоминая о том, что таким был и тот, кто здесь похоронен.

С большим трудом Филипп всё же сумел устроить посмертную выставку работ Саши в Доме художников. Она была организована под покровительством мэра города ЦвиЦилькера и заместителя мэра ШимонаКаценельсона.

Судьба отпустила Александру для творчества немногим более двух десятилетий, но свою жизнь в искусстве он прожил на редкость интенсивно и плодотворно, радостно и вдохновенно. Он успешно работал в керамике, живописи, но стихией его стало художественное стекло, в котором он продолжил и развил традиции отца, известного художника Филиппа Нутовича.

Витражи и пространственно-декоративные композиции из стекла, созданные в соавторстве с отцом, эти торжественные, состоящие из многих сотен и тысяч элементов, композиции украшают московский ресторан «Молдова» и здание парламента республики Молдова, ювелирный магазин «Самоцветы» и Дом дружбы в Кишинёве…

Через какое-то время Филипп попросил меня зайти к ним и подарил свою картину в знак благодарности.Больше мы с ним не виделись. От кого-то узнала, что им предоставили амидаровскую квартиру, а через некоторое время мне позвонила его супруга – Сашина мама – и сообщила, что Филипп умер и перед самой смертью оставил мне в дар ещё одну картину. При встрече она рассказывала, что всё прибрали к рукам её родственники, остались лишь несколько ваз и люстры, которые украшали дом. Картину она почему-то не отдала, сославшись на то, что надо переделать рамку. Её звонка я не дождалась. Да и бог с ней, с картиной.

И всё-таки одно изумительное произведение Саши я увидела однажды в фойе «Бейт Яд ле-Баним», где проходят ежемесячные художественные выставки, – перед симфоническим концертом. Летящие красные кони. На табличке было написано «В дар мэрии Ашдода».

 

Возвращусь к воспоминаниям о концерте. Для костюмов нужны были ткани. Мне пришлось обратиться в отдел абсорбции к Малке Шимони. Она сумела организовать несколько полотен, из которых целыми днями моя мама шила костюмы для девочек танцевальной группы. Вот когда понадобилась машинка, которую мы тащили через все границы. Конечно, это не были ткани из шёлка и бархата, но для начала подошёл и трикотаж. Кстати, тогда Израиль славился своим трикотажем, фабрики производили приличные изделия, удобные в носке при жаркой погоде.

И вот, когда всё уже было готово, Мири потребовала, чтобы я показала план вечера. Оказалось, что ежегодно в этом вечере должны были выступать спортивные кружки, демонстрируя свои достижения в борьбе, дзюдо, лёгкой атлетике и т.д. Я даже не предполагала, что мне надо было вставить спортивные номера в такой абсолютно художественный концерт. Наше противостояние продолжалось несколько дней, но я не сдавалась. После вмешательства начальника, было решено, но дети из Детского центра выступят отдельно, а спортивные достижения покажут в другой раз.

За час до начала вечера мы поняли, что аппаратуру нам не предо-ставят, музыкального оформления Мири не заказала, всё срывается. А ведь приглашены не только родители, но и высшее руководство города во главе с мэром и его заместителями. У меня пол уходил из-под ног, но и обратиться было не к кому, Мири упорно не отвечала на звонки и не появлялась в матнасе.

Наконец, за пятнадцать минут до начала она всё-таки пришла. Не знаю, кто и как её уговорил и как она всё сделала, но за две минуты до начала в зал вкатили всю аппаратуру. Я тысячу раз благодарила Бога, что в нашемАшдоде начальство имеет особенность опаздывать на 20-30 минут. Так что к приходу мэра и его свиты всё уже работало.

Наше представление имело огромный успех. Такого ещё не было ни в одном матнасе города, так что Мири (как руководительница художественной частью) была награждена благодарностями от руководства города. Она сияла, как медный таз, и, похоже, абсолютно не чувствовала стыда за своё поведение по отношению ко мне, правда, удосужилась похвалить меня за проделанную работу. Но после этого с ещё большим рвением настаивала на том, чтобы Детский центр расформировали и все кружки перешли под её руководство.

Летом мы открыли свой лагерь, со своей программой и питанием.

На следующий год в Детский центр снова записалось много детей, но СадьяГозлан вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что переводит весь мой коллектив под ведомство художественного отдела матнаса, руководимого Мири, а я назначаюсь её помощником. К сожалению, другого выхода пока нет, и мне придётся с этим смириться.

Через некоторое время поползли слухи, что нашего начальника снимают, а на его место ставят абсолютно бескомпромиссного, жёсткого и беспощадного человека. В коллективе началась всеобщая паника. Работать никто не мог, только и говорили о предстоящем перевороте.

Мне всё-таки придётся остановиться на том, чтобы рассказать, что из себя представлялСадьяГозлан, как жил коллектив при нём, и почему все так переполошились. Интеллигентный, никогда не повышающий голоса, любящий свою работу и своих работников, он часто проводил совещания, на которых рассматривались все промахи, выносились благодарности, решались какие-то проблемы. Причём в коллективе царила такая дружеская атмосфера! Как правило, женщины организовывали чай с мятой, кофе, приносились какие-то пирожные или печенья. А уж на еврейские праздники закатывались настоящие застолья из вкусныхпечёностей. Одна из работниц пригласила меня на Мимуну – это дополнительный день в Песах у выходцев из Марокко. Почему-то евреи из этой страны считают, что Б-г сделал для них исключение, задержавшись ещё на один день в их шалашах. Стол просто ломился от изобилия сладостей. Всё даже попробовать было невозможно, не то что съесть. Но никто не упрекал меня, а всё подкладывали и уговаривали попробовать. 

В первые месяцы моей работы Садья старался помочь мне с оформлением бумаг, ведением дневника и, конечно, как я уже писала выше, во всём, что мне надо было для работы.

В коллективе, кроме Мири, я не чувствовала какого-то недоброжелательства, даже наоборот, – например, его заместитель, отвечающий за спортивный отдел, предложил мне и моим педагогам после работы приходить в бассейн поплавать и отдохнуть. Мы с удовольствием это делали. После вечернего плавания, когда не было посетителей, мы устраивались в креслах прямо около бассейна, распивая чай с мятой.

Вдруг Мири однажды предложила поехать в Кейсарию на оперу Верди «Аида», причём нам, как новым репатриантам, билеты были по субсидированной цене. Оказалось, что в мэрии организовали поездку на спектакль для своих работников, но оставались лишние билеты, которые и отдали в матнасы. Поскольку только одна наша препода-вательница согласилась поехать, мне досталось сразу три билета, и мы с мамой и сыном впервые побывали в Кейсарии. Когда закончилось представление, я сказала маме, что даже ради этого зрелища стоило приехать в Израиль.

И вот теперь всё рушилось – дружеские отношения, взаимовы-ручка. Преподаватели и тренеры не знали, как вести себя, о чём будут спрашивать, как отвечать и как выжить в той ситуации, которая создастся с приходом нового начальника.

Как-то уже перед самым окончанием своей работы меня вызвал к себе Садья и сказал: «Когда тебя будут спрашивать обо мне, говори только плохое, ругай меня. Ни в коем случае не хвали и не говори добрых слов. Ты погубишь себя, если не послушаешься».Я была в замешательстве. Зачем мне говорить о нём гадости?

Естественно, когда меня вызвал к себе в кабинет новый начальник и стал расспрашивать о Гозлане (до сих пор не могу понять, зачем он это делал?), я сказала правду. Через некоторое время мне вручили письмо об увольнении с припиской: уволена из-за профнепригодности. Меня мучил вопрос: неужели это из-за того, что не стала, как все, ругать Садью?

И всё-таки причина увольнения была, по-видимому, в другом. Оказалось, что два моих педагога по бальным танцам предложили новому начальнику сделку. Он увольняет меня, отдав мою зарплату им. Наивные, они думали, что у меня очень большая зарплата, даже не предполагая, насколько они загоняют себя в угол. Конечно, их почасовая зарплата была маленькой, но им разрешалось работать в других клубах, давать частные уроки. Они выбрали более лёгкий путь, надеясь, как видно, на чудесную прибавку. А поскольку начальству, похоже, тоже было выгодно убрать лишнюю единицу, да ещё неугод-ную заместительнице, дело было сделано.

Об этой ситуации мне поведал позднее Александр, признавшись в содеянном и попросив прощения. Вскоре я узнала, что он умер. Это было так неожиданно и страшно, ведь он был так молод и по существу очень талантлив. Его напарница продолжала преподавать, правда, вне матнаса. Уже много лет, как в Ашдоде работает организованная ею школа бальных танцев.

 

Я обратилась к Каценельсону, и он предложил перевести Детский центр в Бейт Оле района «вав». Со мной ушли преподаватели драмы, английского языка, хорового пения. Тренер по настольному теннису остался в матнасе, на новом месте некуда было ставить столы.

Вместо кружка бальных танцев, я решила открыть кружок танцев народов мира. Познакомилась с великолепным педагогом Михаилом Шубаевым. Он согласился работать у меня. И с первых же минут я поняла, что не прогадала. А вскоре желающих записать своих детей в этот кружок стало так много, что удовлетворить всех стало невозможно.

Детский центр просуществовал ещё год. Кроме кружков наш маленький педагогический коллектив организовывал праздники для детей, а для их мам я открыла клуб.

Но тучи всё же сгущались. Начальница Бейт-оле никак не хотела мириться с тем, что в стенах школы для взрослых проводятся детские мероприятия. Музыка и пение мешали репатриантам осваивать азы иврита, причём теперь его изучали не только русскоязычные, но и выходцы из других стран мира – Эфиопии, Аргентины… Возможно, она была права. Но что было делать нам?

Наконец, кто-то распустил слух, что я не полностью сдаю деньги в матнас, а часть оставляю себе. Эти слухи дошли до Каценельсона.  Помню, как он был взволнован, когда пришёл ко мне разобраться, в чём дело? После нашей беседы Шимон вышел к представителям мэрии, пришедшим вместе с ним для проверки «слухов», и сказал, что предлагает начать проверку по поводу поступившей кляузы. И если всё подтвердится, он сам займётся моим судебным делом, но если это клевета, то он сделает так, что клеветникам не поздоровится. Естественно, за неимением доказательств всё быстро остановили, и Сеня сам предложил мне вернуть полученную при увольнении компенсацию и возвратиться в матнас. К сожалению, ни того, ни другого я сделать не могла. Денег у меня уже не было, да и возвращаться в этот гадюшник я не захотела.

Каценельсон больше мне не помогал, мы расстались.

Итак, Детский центр окончил своё существование.

Конечно, прошли годы, и в новых районах появились новые матнасы, в которых открылись различные кружки с талантливыми тренерами и преподавателями, и вряд ли теперь даже вспомнят, что когда-то ничего такого и в помине не было, что мы были первыми, кто был зачинщиком этого начинания в Ашдоде.

 

***

Немного о культурной жизни в городе. Отдел культуры Ашдодской мэрии организовывал поездки в театры Тель-Авива, а позднее спектакли разных израильских театров привозили в Ашдод, причём билеты для новых репатриантов субсидировались, а по абонементу можно было увидеть пять постановок. Тогда ещё не было такого изумительного театра (Центра сценических искусств) – гордости нашего города, все представления и спектакли проходили в основном в «Яд ле-Баним», а после открытия матнаса«Дюна» в районе «юд» спектакли шли на его сцене. Для многих новых репатриантов, приобретающих квартиры в этом новом районе или близлежащих, это было очень удобно. Мы сумели увидеть спектакли «Габимы», «Камерного», «Гешера».

В августе 1992 года в Ашдоде был официально создан свой камерный оркестр. Основателем и первым руководителем стал Шимон Коэн.  В сентябре 2006 года оркестру был присвоен постоянный статус – симфонический, а его художественным руководителем и главным дирижером назначен Ваг Папян. Основу музыкального коллектива составляли музыканты – выходцы из бывших стран СНГ, то есть новые репатрианты. Их профессионализм и талант, соединённый с талантом музыкальных руководителей (дирижёров), дали быстрый рост оркестру. Очень скоро оркестр стал выезжать на зарубежные гастроли –в Германию, Испанию, Францию, Румынию, Венгрию. В 2000 году состоялись гастроли в Англии, куда оркестр совместно с дирижером ОмриАдари был приглашён на фестиваль еврейской музыки, организованный Иегуди Менухиным и принцем Чарльзом.С 2004 года оркестр стал выступать в расширенном составе.

За эти годы оркестром руководили разные дирижёры. Наибольшее впечатление на меня произвели Рони Кальдерон, Миша Кац (из Франции) и, конечно, Ваг Папян. Их эмоциональность, страстность, особое ощущение произведения, единение с оркестром заставляют зрителей каждый раз взрываться аплодисментами и требовать повторения на бис.Концерты не прекращались и во время Ливанской войны. О войнах я ещё расскажу подробнее в следующей части, но этот эпизод связан непосредственно с Папяном. Помню, как накануне концерта узнали о гибели его сына. Думали, что концерт отменят или перенесут. Ни того, ни другого не произошло. Публика гадала, кто выйдет дирижировать. И вдруг на сцену вышел Папян. В едином порыве зал встал и долго аплодировал. 

 

Как я уже писала выше, мне посчастливилось с первых же месяцев в Израиле войти в «Русское общество», получив поддержку и признание его руководителей. Они не только одобрили мой план Детского центра, но и поддержали с работой на радио. Я прошла собеседование и была принята внештатным журналистом от Ашдода в программу «Дневник алии» Фредди Бен Натана. Еженедельно мы, журналисты из разных городов Израиля, выходили в эфир, рассказывая о том, что происходит в наших городах, какие культурные, политические мероприятия прошли за неделю, что намечается на следующую. Иногда Фредди предлагал тему, которую мы также должны были самостоятельно продумать и осветить в эфире. В течение пяти лет я с удовольствием занималась этой деятельностью, которую, к сожалению, никак не оплачивали, но благодаря которой меня узнавали в Ашдоде, приглашали на все мероприятия с надеждой на то, что расскажу об этом по радио. Поэтому я всегда была в курсе всех городских событий. У меня появилось много знакомых, которые старались помочь и с трудоустройством.

Так, целый год я проработала в школе с детьми новых репатриантов по программе министерства абсорбции. Она предусматривала отдельные классы для детей-олим, с которыми занимались русскоязычные учителя. Я работала внеклассным педагогом, в основном, следила за дисциплиной, встречалась с родителями учеников, которые испытывали трудности в учёбе, водила детей на экскурсии в музей, знакомила с историей Израиля и еврейскими праздниками. Помню, как была организована экскурсия в киббуц «Яд Мордехай».

 

Краткая справка.

Киббуц был основан между  Ашкелоном  и  Газой  в  1943 году членами движения Хашомер-Хацаир, выходцами из ранее основанного киббуца Сдот-Ям  в районе Кейсарии. Земля для нового киббуца была приобрете-на  Еврейским национальным фондом. Новое поселение получило имя в честь МордехаяАнилевича, лидера восстания в Варшавском гетто.

В первые дни Войны за Независимость Израиля киббуц был окружён продвигавшимися на север силами египетской армии. Поскольку из-за своего расположения Яд-Мордехай был препятствием при наступлении египетской армии, египтяне начали его штурм. Накануне, 18 мая, из киббуца удалось вывезти детей, и в нём остались 110 взрослых жителей и два взвода «Пальмаха», помимо лёгкого стрелкового оружия располагавшие одним пулемётом и одним противотанковым ружьём. С арабской стороны против киббуца были брошены авиация и артиллерия: миномёты и 25-фунтовые пушки-гаубицы. Однако последовавшая за авианалётом и артобстрелом атака была отражена. На следующий день в атаках принимала участие бронетехника, но и эти атаки были отбиты. 20 мая защитники киббуца получили подкрепление: один взвод и ещё одно противотанковое ружьё.

23 мая Яд-Мордехай был атакован силами двух батальонов египетской армии при поддержке танков и артиллерии. К концу дня 23 защитника киббуца погибли и 40 были ранены. Возможностей удерживать периметр больше не было, и ночью оставшиеся в живых отошли на север. Трое из отступавших (в том числе один тяжелораненый) были захвачены и убиты египтянами. Потериарабской стороны составили до 400 человек. Яд-Мордехай был полностью разрушен. Он вновь был занят израильтянами в октябре 1948 года и впоследствии восстановлен.

В киббуце три музея:музей жертв нацизма и узников гетто, музей защитников Негева  и панорама обороны кибуца в дни войны за Независимость и музей пчёл.

 

Сначала нас повели в музей жертв нацизма и узников гетто.

Класс, с которым я приехала на экскурсию, состоял не только из детей новых репатриантов, но и из детей старожилов Израиля. Так вот, если первые были в курсе исторических событий Второй мировой войны и знали о гетто и концлагерях, да что там знали, были внуками тех, кто воевал, кто освобождал эти самые концлагеря, то во второй группе часть детей стала бурно реагировать на то, что людей вели на расстрел и они не сопротивлялись. Один мальчик не выдержал и с каким-то презрением спросил: почему эти люди не сопротивлялись, а шли на убой, как животные? Доводы экскурсовода, похоже, не убедили его. Зато подобающие ситуации слова мальчик в свой адрес получил сполна от своих сверстников.

Я понимала, что сходу изменить взгляды ребёнка, родители которого, выходцы из Марокко, сами вряд ли знали и понимали, что такое Холокост, невозможно. Тем более, следующая экскурсия во втором музее многое объяснила в поведении израильских детей, воспитанных под девизом: «Отступать некуда. За нами Израиль!»

Прошли годы, в школьную программу введены уроки по изучению Катастрофы, старшеклассников возят в Польшу на «Марш мира». Сейчас уже каждый израильский ребёнок знает об уничтоже-нии миллионов евреев во Второй мировой войне. И надеюсь, такие глупые вопросы никто больше не задаёт.

К сожалению, программа не просуществовала долго, её закрыли, и меня, как и других учителей, в ней участвовавших, уволили.

Это увольнение было для меня менее болезненным, хотя приятным его назвать нельзя. Даже то, что мне, как имеющей высшее образование, можно было в течение полугода отдыхать, находясь на безработице, не приносило облегчения от ощущения ненужности и неустроенности. Особенно остро я переживала это в день посещения службы трудоустройства. Было в этих еженедельных посещениях с необходимостью отмечаться нечто унизительное. Даже «товарищи по несчастью» не успокаивали, а раздражали. Каждый хотел доказать, что он тут случайно, что вот завтра всё изменится, он найдёт работу, и вернётся счастливая жизнь. Но проходили дни, недели, месяцы, и опять те же лица, и вновь надо приходить к назначенному часу и отмечаться, мило улыбаясь секретарю, надеясь на заветный листочек, в котором будет указан адрес, по которому тебя ждёт работа.

Но, как правило, в бюро по трудоустройству работу по моей специальности не предлагали, да и вообще для людей с высшим образованием ничего не предлагали. Поэтому по окончании вынужденного «отдыха» приходилось самостоятельно искать работу. Чаще всего через посреднические конторы. И снова работу по специальности не предлагали, а вот что-то временное можно было найти. Главное, необходимо было работать. Семейный бюджет был очень скромным, и отсутствие моего заработка существенно сказывалось на нём. Поэтому, когда что-то предлагали, не гнушалась. Например, работала в теплицах на цветочках.

Одно время мне посчастливилось поработать редактором-машинисткой в отделе полиции, где готовили государственные билеты для экзаменов новым репатриантам…

Теперь уже не могу точно вспомнить, на каких работах и сколько я успела поработать. Но, вероятно, благодаря этим мытарствам в поисках своего места накоплен тот жизненный багаж, который и позволил мне стать тем, кем являюсь сейчас. Из гусеницы я превратилась в бабочку. Вот так. Ни больше, ни меньше.  

 

Наиболее тёплые воспоминания остались у меня о людях, совсем не знакомых ранее и ставших близкими и родными. И, заметьте, речь не идёт о родных по крови, в основном, это были люди, внезапно вошедшие в мою судьбу, протянувшие руку помощи в тот момент, когда, казалось, ничего светлого уже в этой жизни не увидишь.

Так неожиданно вошёл в мою судьбу Симон Рейзер – мягкий, обаятельнейший, добрейший человек. Он репатриировался в Израиль в конце 70-х, познал нелёгкий путь абсорбции. Воевал в Великую Отечественную войну. По профессии юрист, в свои 59 лет он оказался не у дел. Но обладая талантом художника, устроился в художественную мастерскую, а ночью подрабатывал сторожем. И если днём он творил как художник-оформитель, то ночью сочинял стихи на музыку советских песен. Это было для души.

С большим чувством юмора, казалось, Симон легко переносил неприятности в жизни. Но это только казалось. Человеческая неблагодарность, хамство очень сильно ранили его, он переживал, на время скрываясь от людей, но потом снова появлялся и снова помогал – безвозмездно и без лишних слов. В его стихах звучало столько любви к Израилю, к своей нации, и одновременно столько боли за все те неприглядные картины, которые он наблюдал. Очень многие новые репатрианты чувствовали его руку помощи в первые годы своей абсорбции. Часто на своей машине – стареньком «Жигули» – Симон подвозил женщин на базар, перевозил вещи из одной съёмной квартиры в другую. Его помощь была неожиданна и действенна.

До конца своей жизни оформлял он клуб Ветеранов войны, помогал мне в оформлении вечеров и праздников в Детском центре.

Узнав о том, что Детский центр закрыли и я осталась не у дел, он тут же предложил мне новый вид деятельности. Симон принёс свои стихи, напечатанные на старенькой пишущей машинке, и ненавязчиво попросил отредактировать и издать две книжечки. Эти две книжечки стали моей путеводной звездой в дальнейшем издательском деле. Я снова почувствовала вкус к жизни, стала заниматься редактированием книжечек ветеранов Второй мировой войны, просто авторов-любителей, сама издавать их, изучая одновременно и новые компьютерные программы. Симон постоянно подталкивал меня начать издавать литературный журнал. К большому сожалению, он так и не дожил до того момента, когда журнал «Начало» увидел свет.

В самую последнюю встречу он принёс свои книжечки и записи и попросил сохранить у себя. Я тогда очень удивилась, зачем он это сделал, но после его смерти поняла, насколько он ценил мою дружбу и верил, что его труды не будут уничтожены. Как показала моя редакторская деятельность, к сожалению, многих авторов в семье недооценивают, наверное, это случилось и с ним. Его стихи были опубликованы в журнале «Начало», в № 3 и 5.

Тогда мне посчастливилось поработать в издательском отделе института «Вулкани» в Ришонле-Ционе. Это помогло в дальнейшем делать книжечки авторов, обращавшихся ко мне за помощью, и, естественно, первые свои книжки.

Шёл 1998 год, меня просто захлестнула творческая волна. Рассказы, повести, романы… Вечером перед сном заполняла дневник, печатая в нём всё, что происходило за день. Издавать книги в типографии было не по карману. Вот тогда я и пришла к этой идее – издательства на дому. Люди просили отпечатать не более 10-20 экземпляров, что было вполне по силам издателю-самоучке, приобретающему первый опыт.

 

Не менее дорогим мне человеком был Генрих Нападов. Высокий, стройный, с красивой и пышной седой волнистой шевелюрой, он имел потрясающее влияние на окружающих его людей, особенно на женщин. Выходец из Польши, Генрих прекрасно владел русским. Причём изучил его случайно. Когда после Второй мировой прибыл в Израиль, сразу же попал на небольшой заводик, где работали только «русские», которые, подшутив над новым репатриантом-поляком, сказали ему, что говорят на «иврите». Генрих долго не мог понять, почему ему так легко даётся иврит. А когда, наконец, понял, что язык, который он принял за иврит, – русский, ужасно веселился и позднее со смехом пересказывал эту историю. Конечно, этот рассказ был как бальзамом на сердце каждому репатрианту, которому иврит давался с трудом. К тому же многие видели, как Генрих, далеко не идеально знающий иврит, легко шёл на контакт с израильтянами и добивался своего благодаря силе своего характера, умению чувствовать людей и превращать их в своих единомышленников.

Генрих был одним из организаторов ашдодского клуба Ветеранов войны, много им, прибывшим в 90-е годы с нашей алиёй, помогал.

Для меня он стал очень близким другом, помогал с организацией Детского центра, радовался успехам наших детей и переживал за все мои неудачи и неприятности. Когда мне становилось очень тяжело, он любил подшутить, что надо было родиться в семье миллионера, тогда бы я не зависела от этих невежественных руководителей и была сама себе хозяйкой. Его отцовские нравоучения порой меня раздражали, например, он часто говорил: «Склони голову, перестань быть такой гордой!» Но я его не слушала, поэтому и набивала много шишек, пока добивалась своего. Или совсем всё теряла.

В такие тяжёлые моменты Генрих сажал меня в свою «Субару» и вёз в пиццерию в районе «алеф». Там он заказывал мне большую пиццу, а себе большой бокал с пивом. И потом долго рассказывал истории из своей нелёгкой жизни. О том, как он воевал за независимость Израиля, как прибыл на эту землю, о своих любимых детях, которыми он очень гордился. Но об одном Генрих так и не сумел мне рассказать – о Варшавском гетто, узником которого он был. Как только начинал, тут же на его глаза навёртывались слёзы, и он откладывал своё повествование на следующий раз.

Но этого раза так и не случилось. Перед самой смертью Генрих очень тяжело болел, и наших встреч больше не было.

 Наверное, предчувствуя свою смерть, он однажды внезапно приехал ко мне и подарил букет алых роз на высоких ножках. Вскоре мне сообщили о его смерти…

 

Уверена, что моя абсорбция прошла бы гораздо тяжелее, не повстречай я таких людей в первые годы жизни на этой земле. Их тепло и внимание, понимание и поддержка дали мне большой заряд энергии.

Когда говорят о городе, то, естественно, подразумевают и людей, живущих в нём. Мой Ашдод, возможно, и стал для меня светлым и солнечным именно потому, что в нём я встретила и до сих пор встречаю много удивительно талантливых, умных, открытых и добрых людей.

 

Уже в конце 90-х годов я познакомилась с Асей Тепловодской. Она предложила мне совместно издавать журнал. Это было очень заманчиво, но на какие средства издавать его? К кому обращаться? Надежда была только на ШимонаКаценельсона, который был первым заместителем мэра города. Идти к нему на приём было страшно. Боялась, что после нашей размолвки он просто откажется не только помогать, но даже принять меня.

Но судьба была ко мне благосклонна. Шимон выслушал просьбу и… согласился. Это был двухтысячный год. Через год вышел первый номер «Начала». Так началась жизнь журнала, а вместе с ним и моя новая интересная работа на посту главного редактора. Об этом мои воспоминания в следующей части.

 

Перечитав написанное в этой части, я обратила внимание на то, что совсем не рассказала о семье, муже, маме, сыне. А ведь в нашей олимовской жизни семейные отношения были, пожалуй, самыми важными. Без поддержки друг друга, без взаимопонимания, вряд ли мы сумели бы сохранить тёплый домашний климат. И не только сохранить, но и продолжить на уровне бабушек и дедушек. За эти десять лет в семье многое изменилось.

Вот, например, как проходила абсорбция моего сына. Альку мы записали в школу района «хет», которая была самая близкая к нашему дому. Сын приехал с хорошими знаниями по всем предметам, особенно по математике. Но оказалось, что именно по этому предмету он чуть ли не отстаёт от своих сверстников. Алик очень расстраивался, но мы помочь ему не могли.

Больше того, я вела себя очень неправильно. Не разобравшись, ругала за каждую плохую отметку. Наконец, на собрании педагог сказала, что придётся ему остаться ещё на один год в этом классе. Я была просто убита, помню, что не сдержалась после этой встречи с учителем и, придя домой в гневе, подняла руку на сына. Он увернулся и, схватив мою руку, сказал: «Бей, только не по лицу!»

Я вдруг осознала, что мой мальчик вырос, что я совершенно неправа, надо во всём разобраться и изменить ситуацию. Оказалось, что проблема Алика была в том, что он не понимал заданий, написанных, естественно, на иврите, а потому и делал ошибки. Такая проблема была не у него одного. Просто мы были первыми репатриантами, чей ребёнок попал в такую ситуацию. Как только в школе вопрос в детьми-олимами был решён, им разрешили писать диктанты и сдавать экзамены на русском языке. Всё исправилось, Алик пошёл в гору. Но учиться в этой школе он отказался.

А в это время началась запись в девятые классы сельскохозяйственной школы «Канот». Нас пригласили посмотреть и ознакомиться с программой школы, увидеть, в чём её преимущество. Были предоставлены автобусы, на которых родителей с детьми привезли в красивейшее место неподалёку от города, можно сказать, в сельской местности. Прекрасный воздух. Нам показали классы, в актовом зале ознакомили с программой обучения, поводили по территории, где мы увидели прекрасных лошадей, коровник – в школе предусматривались занятия с животными.

Ученики продемонстрировали небольшое конное представление. В общем, мы оказались в школе, напоминающей школу Макаренко (если кто-то из читающих помнит об этом учителе и его колонии). Конечно, с учётом того, что это всё же не колония и это Израиль, родители из бывшего Советского Союза просто загорелись отдать своих чад именно в такой рай. Особенно подкупало то, что детям давали знания в полном объёме средней школы, оказывалась помощь в изучении иврита. Того пренебрежения, с которым встретились дети – новые репатрианты в предыдущих школах, в «Каноте» не было. Многие преподаватели были русскоязычными.

В школу возили автобусами, собирая учеников не только из Ашдода, но и из других городов Израиля. К тому же, дети из дальних районов страны или из неблагополучных семей проживали здесь в отдельных зданиях постоянно в течение недели, а на субботу возвращались домой.

Алик с удовольствием учился, нашёл себе друзей, быстро освоил иврит и подтянулся по всем предметам. Математика давалась ему легко, как и раньше.

Вскоре он подружился с Ритой Еволенко. Вместе с мамой девочка приехала в школу по той же причине, что и мы. Сначала наши дети не обращали друг на друга внимания. У каждого были свои друзья, свои любимые подружки. Но однажды случилось событие, которое потянуло их друг к другу.  С того времени они не расставались. Даже маленькие размолвки не могли оттолкнуть их друг от друга. Похоже, это уже была любовь.

Их отношения мне нравились. Риточка хорошо влияла на Альберта, сумела оттянуть его от компании молодёжи, которая собиралась в парках, глупо проводя там время. Не обходилось и без выпивки, и без рукопашных. Алька не участвовал, но приходил поздно, что вызывало у нас беспокойство. Девочка заставила его бросить курить, он перестал шляться по городу…

Пишу эти строки и вдруг осознаю, что моему Альберту 40 лет. Уже ничего не осталось от того нежного красивого мальчика с пышной копной чёрных волос. Когда его призвали в армию, он был таким худым, что ему не доставало 15  килограммов до нужного веса. Алик рвался в боевые части, но так как был единственным ребёнком в семье, армия ему отказывала. По его настоятельной просьбе мы даже дали разрешение, но ему предложили служить в боевых войсках «Нахаль», пройдя курсы боевых командиров. Позднее мы благодарили судьбу за такой исход дела.

Курс молодого бойца он проходил где-то на севере. После окончания нас, как и других родителей, пригласили навестить сына. На организованных автобусах привезли в лагерь, показали палатки, в которых жили солдаты, территорию. 

Мы с мужем спокойно реагировали на то, что увидели, хотя, как родители, понимали нашего сына, который особенно тяжело переносил проблему с туалетом и чистотой.  Игорь успокаивал его рассказами о своей солдатской службе и условиях, в которых он служил. Это понятно, ведь в Советской армии условия были намного тяжелее, не говоря о том, что родителей не привозили на такие встречи. А кто из израильских призывников знал тогда о «дедовщине»?!

Ну а когда я увидела, как родители вынимают из огромных сумок провизию, стало ясно, вот это – отличительная черта израильской армии. Голодать не дадут, да что там голодать. После того, как с нами встретились командиры и рассказали о том, как проходит служба наших дитятей, вдруг поднялась одна женщина и стала выговаривать им, что они не дают увольнительный её сыну на субботу уже третью неделю. Объяснение командира, что её сын получил дисциплинарное взыскание, не подействовало на неё. На помощь командиру пришли родственники, которые умерили пыл разбушевавшейся мамаши.

Даже не могу представить, чтобы русская женщина так разговаривала с командирами её сына. А еврейская мама… Но это –  Израиль. Это – израильская армия.

К счастью, Алька не нарушал дисциплину никогда. Он честно отслужил подготовительный курс, выдержав и холодные дождливые ночи, и жаркие изнуряющие дни, когда нёс дежурство. Его отпускали домой на субботу, где бабуля лечила ему растёртые до крови ноги. Альберт никогда не жаловался, не хныкал, радовал нас своим оптимизмом.После окончания курса молодого бойца ему предстояло обучение на курсе молодых командиров. Это было легче и в лучших условиях.

Алика призвали осенью, приходя домой, он постоянно говорил, что Риточка не сумеет служить, она слабая, ей будет очень сложно. Но от службы в армии освобождались только религиозные девушки или замужние.

Однажды раздался телефонный звонок. И Алька сказал, что завтра он приедет, и мы должны пойти к Ритиным родителям просить руки их дочери…

 

В этот год было такое число свадеб в нашем городе, что не хватало ресторанов для их празднования. Кто-то из старых людей даже со страхом говорил, что это – плохая примета. Но, похоже, причиной был наплыв новых репатриантов к нам в развивающийся город Ашдод. За два-три года дети подросли, и пришло время свадеб.

Заключение законного брака в Израиле находится в ведомостираввината. И вот здесь, в священном для каждого еврея месте, происходит удивительное: проверка на чистоту еврейства.Да, не очень приятно вспоминать это «чистилище», но я всё-таки опишу это событие.

После подачи документов наши дети вместе с родителями (в основном подразумевались мамы) были приглашены на собеседование. Чистоту еврейства проверяют по матери, причём её еврейство должны подтвердить два свидетеля мужского пола, знающие её не менее пяти лет! (Очень оригинальный способ проверки!)

За столом сидел почтенныйравКалманович. Он уже отупел от всех предыдущих проверок. Благо, мы последние на этот день. По-русски он не читал, но упорно, минут пять разглядывал документы о рождении сына, моего мужа и мои. Затем, убедившись, что сам не справится, попросил перевести на иврит. И хотя все документы были в полном порядке, он снова засомневался в моей чистоте: на идиш не говорю, имею только одного ребёнка, к тому же цвет волос явно нееврейский.

Наконец, ухватился за ниточку: вдруг через мою маму можно узнать – нет ли там какой-нибудь чужой примеси. Срочно набрал номер нашего домашнего телефона. Моя мама от волнения не могла вспомнить ни одного слова на идиш. Но на вопросы раввина она ответила правильно: «Да, её мама была чистая, и папа чистый. И они уже в могиле».

Кто-то из великих сказал: «Чтобы дискредитировать самую лучшую идею, надо довести её до абсурда». Да простят нам наши чистые предки, кто бы они ни были по крови, этот абсурд, предки, давшие нам жизнь, так много пострадавшие от жестокости и подлости правителей тех земель, в которых они жили и из которых бежали, спасая своих детей.

А Калмановичу тоже легче: можно не звонить в Россию – там не ответят. Так что удовлетворились на третьем поколении. Да и свидетели с моей стороны уже не выдержали почти часовой проверки и бросились мне на выручку, шквалом слов на идиш уверяя, что я чистая.

Со стороны невесты всё в полном ажуре.  Ответы её мамы на идиш как бальзам на сердце уставшего раввина. И детей у неё пятеро, и сын религиозный. А уж когда она, по просьбе самого рава, стала рассказывать о вкусной и здоровой пище на Песах, в воздухе запахло свадьбой.

Довольные и разморённые от спёртости воздуха, от нервной перегрузки и постоянного подтверждения чистоты, все выскочили из кабинета, забывая поцеловать мезузу. Но зоркие глаза Калмановича следят за мной. Я поднимаю руку к мезузе и затем подношу её к губам. Да, я чистая еврейка!

Среди многих народов брак мужчины и женщины – нечто   курьёзное, мудрецы если и разрешают подобный союз, то из снисхождения к слабостям человека, не умеющего обуздать свою плоть. У евреев супружество – Божья Заповедь, долг и величайшее благо, ибо первой заповедью из 613 заповедей Торы является: «Плодитесь и размножайтесь». Муж и жена – два рода внутри рода человеческого. У каждого –свои права. Мужчина завоёвывает и покоряет, женщина даёт ему силу для свершения. Мужчина – ствол дерева, женщина – родник, питающий его. Правда, при такой красивой раскладке смущает утренняя молитва мужчин-евреев, начинающаяся такими словами: «Спасибо, Господи, что ты сотворил меня мужчиной!»

 

И постскриптум.

5-го июня 2017, года сын моего сына, мой внук Орен начал службу в Армии обороны Израиля.

 

 

К концу 1991 года стало понятно, что хватит жить на съёмной квартире, пришла пора приобрести свою. Для этого было несколько причин. Во-первых, квартира была маловата – две с половиной комнаты. Алик ютился в маленькой половинке без дверей. А для мамы даже комнаты не предусматривалось, она спала в салоне.  Конечно, даже в этой квартирке мы сразу навели уют, так что приходившие к нам гости удивлялись, узнавая, что мы живём на съёме. Зачем же продолжать ютиться в съёмной квартире-малютке, когда можно всё улучшить, тем более что в нашем городе началось огромное строительство, вызванное притоком новых репатриантов. Правительство одобрило закон о ссудах, что позволяло покупать квартиры в новых благоустроенных домах. Причём расплачиваться можно было в течение 28 лет. Для нас это было большим подспорьем, хотя такой хомут повесить себе на шею многие боялись. Но не мы. Если уж сумели осилить переезд, то и с этим справимся – таково было наше общее семейное решение. Так что, считайте, это вторая причина нашего решения. И третья – это желание навсегда остаться в Ашдоде.

В течение года мы пришли к выводу, что Ашдод – это новый современный город с большой перспективой на будущее. Правда, тогда мы и не предполагали, как он разрастётся, какие появятся прекрасные районы, как улучшится транспорт. Короче, всего того, что мы видим сейчас, даже представить себе было невозможно.

Явственно проступила ещё одна причина, по которой мы укрепились в своём решении: мы полюбили это место у самого моря, его климат нам подошёл, свободное общение в бытовом плане, кото-рое не напрягало нас, новых репатриантов. Появились новые друзья, с которыми отмечали новые и старые праздники, дни рождения.

Ни Иерусалим, ни Тель-Авив, ни Ришонле-Цион не стали нам близкими по духу, да и купить квартиру в тех городах было бы сложнее.

После окончания ульпана Игорь сразу стал искать работу и вскоре нашёл, но мы с ним не очень торопились приобретать новое жильё. Ещё во время учёбы шли слухи о том, что квартиры будут дешеветь, что появится государственное жильё. Но чем больше об этом говорили, тем явственнее было видно, что ни о каком удешевлении речи быть не может, что никаких государственных квартир не предусматривается.

Мама пошла в ульпан не с нами, так как для пенсионеров предусматривались группы обучения облегчённому ивриту. Но тут, как я понимаю, собирались родители таких, как мы, детей. Не знаю, как там шло обучение, но мозги моей маме промывали основательно. И наша ученица возвращалась с большим багажом знаний о том, как надо покупать свой первый дом на родине. Мамины доводы были более убедительными, чем Игоря, который считал, что надо покупать машину, а уж потом квартиру. Наконец, спор был решён в пользу тёщи, и мы все вместе стали искать квартиру. Причём после нескольких осмотров домов старой постройки пришли к общему мнению, что наша квартира будет только в новом, строящемся доме.

Теперь представьте себе, где и как началось строительство, и что мы могли себе позволить купить. 

Граница города проходила по улице Каланит. За ней были дюны. Если вечером мы доходили до этой улицы, то перед нами раскрывалась чернота песков. Именно на этом месте и началось строительство района «юд», а за ним и «юд-гимель». Игорь устроился на стройку электриком и, возвращаясь домой, рассказывал, как идёт это строительство и почему он не хочет покупать квартиру в этом районе.

Дома строили арабы, часто очень недобросовестно, к новым репатриантам относились безобразно, вероятно, чувствовали, что теперь им всегда найдётся замена. Долгое время мы слышали, что весь Израиль построили арабы. Вероятно, так оно и было – до нашейалии. Когда на стройки пришли евреи, пусть пока не профессионалы, арабы забеспокоились. Участились случаи гибели людей, которые относили к несчастным случаям и никакого следствия не проводили. В эти «аварии на производстве» трудно было поверить.

Однажды Игорь почти до ночи не возвращался домой. Оказалось, что его не просто забыли на стройке, а ещё и убрали лестницу, чтобы он не мог спуститься с третьего этажа. Только когда пришёл охран-ник, он помог моему мужу спуститься. Стало ясно, что работать в таких условиях нельзя. Больше Игорь никогда на стройку не возвращался.

На наше счастье в районе «хет» приступили к строительству многоэтажных домов, в одном из которых мы и решили купить квартиру. Подкупало то, что в домах были балконы, лифты, в четырёхкомнатных квартирах – родительские комнаты с туалетом и душем. К сожалению, не были предусмотрены защищённые комнаты на случай войны. Но кто тогда думал о войне, о том, что полетят скады? Правда, одно большое бомбоубежище всё-таки существовало – на нулевом этаже, но, как показало время, оно было абсолютно непригодно для жителей, проживающих выше второго этажа. Сейчас вы не увидите ни одного дома без защищённой комнаты. Теперь все экипированы.

Мама принимала самое деятельное участие в покупке квартиры. Поскольку мы решили купить четырёхкомнатную квартиру, она согласилась использовать свою часть машканты и, так как мы с Игорем работали, вызвалась сама оформить важные документы в Беэр-Шеве. И у неё всё получилось с первого раза.

В июне 1992 года состоялся переезд в собственную квартиру, где мы сейчас и живём. Конечно, нашей квартира станет только после её полного выкупа, а пока приходится платить, так как подписали договор с банком на 28 лет. Но с каждым годом остаток всё меньше, что очень радует.

Всё перенесли на своих руках. Помогали друзья Альберта. Из мебели у нас были только две сохнутовские кровати и шесть табуреток. Телевизор, холодильник и стиральная машина. Синтезатор, первый подарок внуку от бабули. Чемоданы и сумки, а также стопки книг. На полу мы разложили большой китайский ковер, привезённый с собой из России. И так, сидя на ковре, смотрели телевизор «Фергюсон».

 

Ещё несколько слов о строительстве в Ашдоде. Похоже, в правительстве не ожидали такой алии из стран бывшего СССР. Квартир на съём уже не хватало, новые только начали строить. Поэтому было решено поставить временные караваны на большом пустыре за районом «алеф», сейчас это пространство, которое занимает весь «Стар-центр». Ещё один фактор, который влиял на то, чтобы люди не покупали квартиры – постоянно появляющиеся сообщения о том, что вот-вот начнут строить государственное жильё, квартиры подешевеют, и, переждав пару лет, можно будет приобрести их за меньшую сумму. Какой же это был обман! Какое надувательство! До сих пор вопрос о государственных квартирах остаётся только на бумаге. Единственное, что стало правдой, – это строительство хостелей для пожилых людей. 

Несколько наших знакомых согласились подождать и пожить в таких караванах.  Мы ездили к ним в гости, помню, даже радовались их первому «дому» на исторической родине. Положительным была разве что оплата «караванного» жилья. Всё-таки разница была существенной даже в сравнении с тем, что мы платили за съёмную квартиру. В течение нескольких месяцев этот район очень изменился. Поняв, что жить им придётся не один год, люди стали самостоятельно улучшать своё жилище и всё, что его окружало. Появились какие-то огородики, палисаднички. Короче, такой мини-дачный посёлок. Караваны были двух видов: деревянные и из металлоконструкций. Деревянные внутри были пустыми, надо было докупать мебель, делать дополнительные перегородки. Металлические удивляли своей совре-менностью, встроенной кухней и кондиционером, необходимы-ми вещами, вплоть до раскладных диванов. Но летом находиться в них было сущим адом, они так нагревались, что не спасал даже кондиционер.

Через пять-шесть лет стало ясно – ничего людям не дадут, им пришлось самим искать жильё и покупать, рассчитывая только на свой бюджет и банковские ссуды. Больше того, некоторые так полюбили свои дачки, что уходить не спешили. Тогда «добрые» государственные чиновники решили повысить плату, что вынудило всех решать жилищный вопрос на другом уровне.

Сейчас на этом месте находится огромный торговый центр – любимое ашдодцами место для прогулок.

 

Через год после проживания в новой квартире в нашей семье появилась собака. Получилось это вполне неожиданно. В то время я искала среди новых репатриантов героев для репортажа. Однажды пришла в семью, и, пока брала интервью у хозяйки дома, из соседней комнаты выскочил маленький пинчер коричневого окраса, на тоненьких ножках. Я призналась, что очень люблю собак и что одна собака у меня была ещё до рождения сына. Хозяйка оживилась и стала уговаривать забрать у них собаку, так как её больной отец на дух не переносит никакую живность и даже пытается прибить это милое животное. Естественно, дети страдают и ругаются с дедом, что ей очень не по душе. Уходя, я обещала к вечеру дать ответ, предварительно переговорив с семьёй. Конечно, больше всех был рад Алька, он давно мечтал о собаке. Игорь не возражал, даже обещал, что будет тоже гулять с ней после работы. Больше всех волновалась мама, так как хорошо понимала, какую заботу возьмёт на себя. Как в воду смотрела. Но под напором внука всё же сдалась. К вечеру мы с Алькой пошли за собачкой.

У щенка уже было имя – Джекки, так что нам не надо было приучать его к какому-то другому, а вот к улице он не был приучен, пришлось срочно заняться этим вопросом, каждые четыре часа выводя его на прогулку. К сожалению, сразу купить ошейник мы не смогли, и Джекки убегал обратно к старым хозяевам, не понимая, почему его не впускают в привычный ему дом, а передают из рук в руки новым хозяевам. Через неделю он успокоился, гулял на поводке, никуда не рвался, прекрасно принимал наши ласки и подчинялся. Дети из его прежней семьи приходили к нам посмотреть на своего четвероногого друга, но через несколько месяцев Джекки стал воспринимать их как и всех остальных, приходящих в дом, и не бежал за ними вслед.

Мы все просто обожали нашего питомца. Он оказался очень умненьким, с радостным лаем встречал всех нас, облизывал и вертелся под ногами, пока его не брали на руки. После прогулки ждал у входа, чтобы ему помыли лапы. Купаться любил только летом, когда замучивали блохи. Зимой он так замерзал, что мы с мужем брали его к себе в постель. Он пробирался к нам в ноги и тихонечко засыпал там.

Зато с Алькой, возможно, поняв, что он тоже ребёнок, вёл себя свободнее. Ночью мог спать, положив голову на подушку, а когда хотел пить, безапелляционно лакал из стакана, приготовленного на ночь для сына. Мы долго не могли понять, как это получается, что в стакане с утра нет воды, если Алька уверял, что не пьёт ночью. Но однажды просто случайно увидели этот собачий трюк.

За несколько минут до того, как появлялась на дороге у дома машина мужа, Джекки бежал на балкон (мы живём на 8-м этаже), вставал двумя задними лапами на скамеечку и, опираясь передними на бордюр, внимательно следил за проходящими машинами. Как только появлялся наша «Дэу», он летел к дверям и, сунув нос под дверь, ждал, пока муж выходил из лифта. Потом заливался воплем радости, оповещающим, что хозяин уже у квартиры.

Зимой во время дождя Джекки вёл себя очень терпеливо. Мы выскакивали с ним в перерывах между ливнями, и он, понимая, что долго гулять не удастся, быстро делал свои дела и возвращался в укрытие. Дома он ни разу «не позволил себе» нагадить. Вот написала такой оборот – «не позволил себе», потому что порой чувствовали, что он больше чем собака, так вести себя мог только большой ребёнок, понимая, чего от него ждут. Когда он заболевал ночью, то подбегал к балконной двери и выл, прося открыть её, а потом, как бы извиняясь за содеянное, бежал на своё место и не выходил оттуда до утра.

Мы часто отпускали Джекки прогуляться без поводка, тогда это считалось не обязательным. Он бегал по травке, делал свои дела, а я в это время могла посидеть на скамейке и поболтать с соседками. Но однажды чей-то ребёнок пробежал мимо. Джекки решил, что с ним играют и помчался за ним. Догнав ребёнка, вероятно, цапнул его за ногу. Мальчик расплакался и побежал домой. Буквально через час к нам постучали в дверь. Две разъярённые женщины стали угрожать нам серьёзными неприятностями.

Наши уговоры и просьбы, предложение материального вознаграждения действия не возымели. И если мать мальчика уже готова была простить, то её всезнающая родственница грозила обращением в полицию, надеясь получить большую компенсацию.

Через несколько дней, хотя у мальчика никаких следов от укуса на ноге не осталось, Джекки забрали в тюрьму для собак. Вернее, мы сами привезли его по требованию службы эпидемнадзора. Это была тюрьма «для привилегированных собак», то есть собак, хозяева которых должны были платить за провинность своих питомцев, пока за ними наблюдали ветеринары. В основном, эта проверка нужна для того, чтобы определить, не заражена ли собака бешенством. Надо честно признать, что в том году мы ещё не успели сделать Джекки прививку от бешенства, так что в страданиях нашего бедного пса были виноваты сами.

 Ему выделили отдельную камеру с деревянной полкой, на которой Джекки лежал в течение всего дня и ночи. Камера соединялась через заднюю дверцу с маленьким двориком, на котором собака могла погулять, сюда же подавалась еда.

Нам предложили оставить Джекки в попонке, поскольку была зима и ночью было очень холодно, а также одеяльце, в котором я его привезла, для того чтобы он знал, что мы его помним и не забудем забрать обратно.

Мы все были просто убиты этим положением. Все наши друзья и соседи знали о том, что случилось, сочувствовали и удивлялись, почему бы даме было не взять вознаграждение. Позже я тоже поняла, что женщины сильно прогадали. Ведь мы заплатили сущий пустяк за пребывание нашего «террориста» в тюрьме, а могли бы дать гораздо больше маме укушенного ребёнка. Остаётся думать, что они действительно переживали за здоровье своего мальчика.

Так как Алька был в армии, каждый день в это учреждение звонила Риточка и узнавала о состоянии здоровья подсудимого Джекки Левенштейна. Наконец, нам сказали, что его можно забрать. Как на крыльях мы прилетели в тюрьму, и нам вынесли несчастного Джекки. Он буквально выпал из своей попонки мне в руки, так исхудал. Всю дорогу мы обнимали его и ласкали, а он благодарно лизал нам руки.

Немного окрепнув, наш герой стал выходить на улицу. Он очень возмужал и совсем не боялся других собак, правда, к чужим детям больше не приближался. В шутку соседи, выгуливавшие здесь же своих собак, стали называть его Законником.  

Джекки прожил у нас 14 лет.

 

***

 

В 1997 году родился Оренчик. Мы все были так счастливы нашему внуку-первенцу. Рита очень скоро возвратилась на работу, а малыш оставался с нами. Это было чудесное время. Я снова почувствовала себя молодой мамой, много занималась с ним, гуляла, ходила в садик на качельки. Орен был подвижным, весёлым, легко шёл на контакт с другими детьми.

Заканчивался 20-й век. Наши дети решили приобрести своё жильё. Мы, конечно, не были довольны этим, но понимали, что в одной квартире жить двумя семьями трудно, и одобрили их решение. Напрягал только их выбор места жительства – Нисанит.

 

 

Нисанит – самое крупное из поселений северной полосы Газы. Это населённый пункт смешанного типа, в котором проживали (в каком году?) около 300 семей. Он был основан как опорный пункт НАХАЛа в 1980-м году, а через 4 года превратился в подготовительный лагерь для 15 семей-первопроходцев. В 1993-м году поселенцы получили в своё распоряжение землю, и Нисанит превратился в общинный посёлок городского типа. 

 

В конце 90-х началось ускоренное строительство коттеджей для молодых семей с хорошей материальной поддержкой от банков. Предполагалось организовать и далее развить городок недалеко от границы с Газой. Когда мы приехали всей семьёй посмотреть на домики, они произвели на нас приятное впечатление. С хорошей планировкой, удобные для жизни, с большим участком земли вокруг дома. Рита мечтала иметь собственную виллу, на худой конец – коттедж, что и получила.

Тогда никакие доводы – ни её родителей и нашей бабули: далеко от Ашдода, а рядом Газа; ни доводы моего мужа – далеко от работы, ни какие-то другие страшилки – не пугали нашу молодёжь. Они хотели иметь свой дом, а там – как сложится. К тому же, и это, пожалуй, главное, купить квартиру в Ашдоде оказалось сложно, ведь тех льгот, которые предоставлялись новым репатриантам, у них не было.

В 2000 году молодая семья Левенштейн въехала в свой собственный дом. Начались дополнительные хлопоты. Покупка мебели, электротоваров, благоустройство участка – высаживание деревьев, кустарников, травы…

 

В 2001 году родился Хагай.

В это время меня уже захватил журнал, да и каждый вечер до ночи я сидела у компьютера, печатая романы, повести, заполняя свой дневник.

Но об этих 10 годах жизни я расскажу в следующей части.