Глава самарского литературного кружка Григорий Сергеевич Салтыков. 1777-1814

   «В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии…» Эта фраза из четвертого тома «Войны и мира» вполне подходит для завязки сюжета. «Жители Москвы» въезжают в Самару. Пятидесятидвухлетняя дама с тремя сыновьями и пятью дочерьми. Старшую из дочерей сопровождает зять (он-то и станет героем нашего повествования) с матерью, двумя сестрами и двумя малолетними чадами. Далее следуют слуги, компаньонки, гувернантки. Городок, в который они въезжают, почти треть века числится центром уезда Симбирской губернии. Но пока не набрал и с полдесятка тысяч горожан.

В том же «Войне и мире» томом ранее описаны сборы в дорогу княжны Марьи.

«– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так-то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так-то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!

– Ишь книг-то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!»

В нашем случае старейшина семьи Толстых графиня Александра Николаевна тоже урожденная княжна – Щербатова. Супруг, Степан Федорович, оставил этот мир за три года до Наполеонова нашествия.

Еще в 1799-м году семью стал часто посещать молодой человек, единственный сын графа Сергея Владимировича Салтыкова. Увы, родители его заключили брак лишь после рождения Григория Сергеевича. Создав этим препятствие к наследованию титула отца и даже его фамилии. В основу фамилиеположения бастарда легло владение Салтыковых, село Жердево.

Григория Жердевского радушно приняли в семье Толстых. Его матушка из княжеского рода Троекуровых. А граф Степан Федорович прекрасно помнил, что и его дед Иван Петрович в первом браке тоже брал в жены княжну Троекурову. В общем, если не родня, то свойственник. Визиты вылились в ухаживания за старшей дочерью Толстых, Елизаветой.

Воспоминания современницы весьма лестны к Елизавете Степановне. Впрочем, без небольшой женской шпильки не обошлись: «очень миловидна, с прекрасными глазами и темно-русыми волосами, и можно бы ее назвать даже красавицей, если бы довольно толстый нос не портил ее лица». Потомки помянутого Ивана Петровича, включая трех мегаклассиков русской литературы, унаследовали фирменные толстовские носы. Семейная традиция.

          Граф Степан Федорович оставался непреклонен. За Жердевского дочь выдаст лишь тогда, когда тот станет Салтыковым. Московский бастард отправляется обивать пороги петербургских канцелярий. Император Павел, если верить сплетням, и сам скорее Салтыков, нежели Романов. Впрочем, от другой ветви рода. Но лишь с восшествием на престол Александра Павловича Григорий Сергеевич и две его родных сестры были признаны Салтыковыми и унаследовали и имение, и титул.

          «Наступил несчастный 1812 год. В начале его каждую ночь мы любовались прекрасною звездой с длинным хвостом. Почти все жители Самары предвещали какое-то общее несчастие, как обыкновенно всегда с самой древности пугали людей появляющиеся кометы; и когда исполнялись их предвещания, то верили, так и теперь получилось». Эту запись оставляет в своем дневнике самарский городничий Иван Второв. Как раз накануне приезда в город человека, который станет его другом.

           12 июня – Наполеон переходит пограничный Неман. 26 августа – французы штурмуют русские редуты на Бородинском поле. 2 сентября – французы без боя занимают Москву. 4 октября, – за четыре дня до оставления французами Москвы, – граф Салтыков впервые на званом обеде принимает самарского городничего. Строго говоря, лишь исполняющего обязанности уездного начальника. В уездном городке формируется первый литературный кружок.

          Литературой граф занялся, еще будучи Жердевским. В «Приятном и полезном препровождении времени», выходившем раз в две недели при «Московских ведомостях», публикуют его стихи. Тут же, по иронии судьбы, печатается и тот человек, что теперь исполняет должность самарского городничего. Но далее их дороги расходятся.

          Самарского стихотворца заедает чиновничий быт. Публикационная активность Ивана Второва впадает в анабиоз. Московский коллега, наоборот, набирает вес. В 1804-м году Григорий Салтыков приступает к изданию ежемесячного журнала «Друг Просвещения». Коллеги-соиздатели значительно старше. Куратор Московского университета Павел Голенищев-Кутузов на десятилетие. Граф Дмитрий Хвостов и князь Дмитрий Горчаков – на целых два. Все, кроме Салтыкова, успешные чиновники. (Наш герой так никогда и не впряжется в чиновничью лямку). Что касается литературного успеха – с ним все не так просто.

          В эти годы бушуют литературные баталии между карамзинистами и архаистами. Сами сражающиеся так себя не называли, термины век спустя введут в обиход литературоведы. Старшие друзья Салтыкова архаисты все поголовно. Верховный арбитр, – в России он традиционно облечен государственной властью, – кладет свою любовь либо неприязнь на чашу весов. И этот вклад всегда решающий.

          Вождь враждебной архаистам партии получает исключительные знаки внимания от Императора как раз накануне издания «Друга Просвещения». Лично для Карамзина победа стала пирровой. В нагрузку к монаршей ласке он получает звание историографа. Исполнение обязанностей не оставит времени литературе. Но молодое поколение карамзинистов – это как раз те авторы, с которыми мы ассоциируем Золотой Век русской литературы. Сначала приязнь публики, позднее память потомков всецело достались им.

          Некоторая правота архаистов, во всяком случае, правомочность тех проблем, которые кажутся им насущными, будет осторожно признана лишь десятилетие-другое спустя. Даже Пушкин, в юности неистовый карамзинист до кончиков ногтей, начнет тяготеть к архаистам.

Увы, по возвращении из Самары Григорий Салтыков не проживет и двух лет. Смерть его будет сопряжена с везением, правда, несколько сомнительного свойства. Он умрет в хрестоматийные 37 лет, чуть ли не первым из российских стихотворцев.

          В мировую литературу наш герой войдет способом, о котором он сам вряд ли мог предположить.

          Оставшись вдовой, Елизавета Степановна, так и не вышла замуж вторично, посвятив себя воспитанию Сашеньки, семилетней дочери. (Сын Митенька, к которому столь трогательно обращается в стихах отец, в эти годы не упоминается. Очевидно, перед тем, как распрощаться с жизнью, поэт попрощался с единственным сыном).        

          Выросшая Сашенька была «мила, свежа лицом, привлекательна, стройная, живая, преумная и прелюбезная», к тому же единоличная наследница значительного состояния. «Около девочки мужчины, точно рой пчел, так и жужжали», но всем прочим она предпочтет 25-летнего офицера Павла Колошина. Их дочь, т.е. внучка нашего героя, произведет такое впечатление на своего дальнего родственника, что тот на склоне лет признается – Сонечка Колошина была и осталась его самой сильной любовью.

          Остается раскрыть имя дальнего родственника – им был Лев Николаевич Толстой. А Сонечка под своим же именем, но с измененной фамилией, –  Валахина, – знакома нам как героиня трилогии «Детство, отрочество, юность». Замуж она так и не выйдет и окончит земные дни в Троице-Сергиевской лавре, пережив Льва Толстого лишь на год.

          Вряд ли в Самаре, за два года до смерти граф Салтыков мог даже предположить, сколь жестоко будет к нему уже близкое будущее. Смерть Митеньки, болезнь, забвение. Пока он наслаждается общением с новоприобретенным другом. Наслаждается и исполняющий обязанности городничего Иван Второв. До приезда графа у Второва к наслаждениям такого рода поводов было мало.

          «В городническом правлении находилось только двое писцов: один горький пьяница, другой потрезвее; из них первый, вскоре по вступлении моем в городническую должность, опился и найден близ кабака мертвым. Мне же досталось одному с лекарем производить следствие о скоропостижной его смерти. Другой, по прозванию Жевский, в чине коллежского регистратора, умел только переписывать набело.

          В городе, по многолюдству жителей, особливо по множеству бурлаков, пристающих к нему на плывущих вверх и вниз по Волге судах и лодках, случались ежедневно разные происшествия: драки, ссоры, воровство…».

          Лишь накануне приезда графа образованное общество городка получает неожиданное пополнение. Полковник Григорий Никанорович Струков, – его фамилия сохранится в памяти горожан благодаря «Струковскому» городскому парку, – получает Высочайшее повеление обустроить новую границу с кочевниками по левому притоку Яика Илеку. Струков обращает внимание на илецкую соль, которую рассчитывает возить в Россию транзитом через Самару. На обустройство транзитного пункта помимо самого полковника прибывают его подчиненные Владимир Иванович Кинешемцев и Александр Федорович Фурман. Некоторый интерес к литературе объединяет их всех, относительного успеха на этой ниве добьется лишь Александр Фурман. Хотя стихи его, так и не дождавшись публикации, до сих пор упрятаны по архивам (14 из них – в архиве Второва), найденное именно им сопоставление Жуковского с Оссианом станет общим местом. В истории литературы ему суждено остаться и благодаря многочисленной родне: сестра вызовет сильные чувства у Гнедича и Жуковского, брат женится на троюродной племяннице Пушкина, частой собеседнице матери национального гения. Здесь, в Самаре, Александру Фурману едва перевалило за двадцать, жизни ему осталось чуть более полутора десятков лет. Именно он от лица самарских друзей преподнесет «Послание графу Григорию Сергеевичу Салтыкову по случаю отъезда его из Самары в Москву»: «…Вы вспомните ль когда, любезный граф, о нас? / О том, как вечера мы вместе провождали, / Судили, спорили, читали».

           Городничий и граф «судят, спорят, читают» ежедневно. Часто засиживаются далеко за полночь. Нередко графу с самарскими друзьями составляют компанию три графских шурина, братья Толстые. Также нечуждые литературе. Но, кажется, в разряд публикующихся авторов так и не попавшие. Перечислим братьев по старшинству: Степан, Михаил, Петр. Особо отметим Петра. Сейчас ему всего четырнадцать лет, жизни ему осталось полстолетия. Через два десятилетия после его смерти в этом же краю родится его правнук Алеша. В тот же год в Самаре закончится возведение городской усадьбы. В ней пройдет часть алешиного детства. Спустя столетие с малым усадьба станет самарским литературным музеем. Музеем-усадьбой А.Н. Толстого.

          Пока же ветви рода Толстых еще не отдалились друг от друга. У трех братьев, составивших массовку самарского литературного кружка, с будущими батюшками двух классиков, Льва Николаевича и Алексея Константиновича, всего лишь троюродное родство.

          Григорий Салтыков хотя и младше самарского городничего на пять лет, но роль негласного лидера кружка принимает на себя по праву. У Ивана Второва литературный опыт и блестящее образование графа вызывают безоговорочное восхищение. Граф лично знаком чуть не со всеми литературными знаменитостями.

          Пусть издания «Друга Просвещения» хватило лишь на два года. Но именно хлопотами Григория Салтыкова в нем из номера в номер публикуется первый в России словарь писателей. А накануне Наполеонова нашествия именно граф один из инициаторов создания при Московском университете «Общества любителей российской словесности». «Обществу…» суждена долгая и славная жизнь. Без него, например, вряд ли появился бы далевский Толковый словарь русского языка.

          Литературные войны не обошли стороной графа, Шаликов ведет с ним полемику, И. Дмитриев укалывает в эпиграмме «Во славу троицы певцов». Но вождь молодых карамзинистов Василий Жуковский помещает несколько стихотворений Григория Салтыкова в нескольких томах издаваемого им «Собрания руских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих руских журналов». Так что статус одного из «лучших стихотворцев российских» за графом закреплен документально. Но этим достоинства графа не исчерпываются.

          Граф музицирует на скрипке. Он брал уроки лично у европейской знаменитости Пьера Роде.

          Наконец, граф знает «в совершенстве все европейские языки». Что отчасти доказывают помещенные в подборку переводы из Катулла, Горация и Клавдиана, и не помещенные из Расина. Вскоре знание европейских языков именно здесь, в глуши, остро понадобилось.

          Крупная партия пленных наполеоновской армии, переводимая из Владимира в Оренбург и частью далее в Сибирь, появляется на переправе в двух верстах от Самары. Среди пленных французы, поляки, немцы, итальянцы и испанцы. Второв направляется к переправе по долгу службы, Салтыков в качестве добровольного переводчика. Увиденное ими приводит друзей в ужас. Пленных в легкой одежде, дрожащих от холода, изнуренных и оголодавших (некоторые от голода грызли собственные руки), гнали палками, избивая упавших и идущих недостаточно быстро. Больных и изнемогших штабелировали по пять человек на телегу. Вот трех верхних сволакивают с одной из телег, двое, лежавших под ними, уже мертвы. Забегая вперед, из партии в 1700 человек до Оренбурга дойдет не более трех сотен. Потом выяснится, что перед самарской переправой прямо в песок было закопано до сорока еще не остывших трупов.

          Попытки обратиться к совести офицера, сопровождавшего этап, остались безрезультатны. Офицер искренне считал, что совесть нечиста как раз у тех, кто предлагает ему увидеть людей в попавших под его власть бедолагах: «Как вам не стыдно… жалеть злодеев, которые наделали столько бед нашему отечеству».

          Утонченный поэт и музыкант убежал от войны за тысячу верст, но ее кошмары настигли его и здесь. Стало ли это одной из причин сокращения его земных лет? Этого мы не знаем.

          Знаем лишь, что приписываемые ему – в этом приписывании единодушны и писательские словари, и, вероятно, вслед за ними, Википедия – изданные отдельными листками бравурно-патриотические оды «На победы, одержанные над Наполеоном Голенищевым-Кутузовым» и «На случай настоящей войны с французами» на деле ему не принадлежат. Их автор тоже Салтыков, но другой, Сергей Петрович. На два года старше нашего, на дюжину лет его переживший. Общее в биографиях того и другого еще и то, что оба родились бастардами. До 1800-го года Сергей Петрович носил фамилию Каргопольский.

          Наш же Салтыков, за вычетом нескольких казенных од, написанных в юности скорее по обязанности, нежели по вдохновению, отдельно издал по возвращении из Самары стихотворные переложения псалмов и ирмосов под титулом «Духовные стихи». Судя по ним, душа его уже находилась не в сем мире, полном несправедливостей, горестей и мучений, но в мире ином, вечном. В том же году в этот мир он и отошел.