Екатерина Касимова

Дом счастья и боли. Очерк

Foto 1

 

Родилась в Пензе. Студентка Литературного института им. А. М. Горького. Работает заместителем главного редактора в аналитическом издании.

 

 

Отдельно взятая история счастья

 

– Не плачь, мы с тобой потом обнимемся и поплачем, – твердила я в трубку уставшей и заплаканной Ане. – Сейчас давай подумаем, что можно предпринять.

– Что тут предпримешь? Ты никогда в этой шкуре не была, тебе не понять.

Пока я собиралась к подруге в роддом, мыслей в голове не было совсем: что ей говорить? Как утешить? Беременность протекала отлично: все УЗИ и скрининги вовремя и на отлично, анализы – хоть в космос. Никто не может объяснить, на каком моменте и что пошло не так. У нее родился сын с гидроцефалией, расщеплением позвоночника и лишней хромосомой. Врачи сразу предупредили: или мертвец, или овощ – как говорится, всю жизнь семья на лекарства работать будет. Пишите, дескать, отказ. Найдем, говорят, ему лучший дом малютки, там у него будет специальный уход. А если домой заберете, и он у вас на руках умрет – пойдете под суд за ненадлежащий уход.

От того, какое решение она сейчас примет, зависит ее судьба и жизнь одного маленького человека, уже ставшего для кого-то проблемой. А от того, что скажу ей я, возможно, ее решение изменится. Открыла компьютер, почитала официальные данные о диагнозах, форумы родителей, которые столкнулись с теми же проблемами, но не сломались. Выписала несколько полезных телефонов.

– Ты пойми, у меня нет никого больше, я не справлюсь. Муж уйдет сразу, он так и сказал: «Оставишь – одна расти его».

– Анюта, пока он совсем крошка, можно сделать операции: есть квоты, если нет – найдем деньги, работают фонды, мир не без добрых людей. А если Женька бросит, значит, не твой человек. Вот представь, упадет тебе завтра на голову кирпич – и всё, будешь лежать, слюни пускать. Думаешь, он будет их тебе утирать?

– Дура ты.

– Ань, пойди сейчас к сыну, и скажи ему: «Дружище, мы тебя хотели, но не ожидали, что ты родишься таким: не розовощеким улыбчивым карапузом, а вечно орущим от боли существом с огромной головой, уродом, лежачим инвалидом». Прости, Анюта, что грубо, но ведь так и есть? Никто не вправе решить за тебя, как поступить. Но я знаю тебя давно и уверена, что если бросишь его – не сможешь ты с этим жить. И никакой Женька тебе не нужен станет, и вообще ничего. Бесцельная жизнь, пустые выплаканные глаза и мысли об одном – где сейчас мой сын, жив ли он, кто рядом с ним, а вдруг он совсем один? Я не имею права давить на тебя, как и эта тетка из педиатрии. Но ты подумай.

Повисла тяжелая тишина. Казалось, она уже не заговорит. Сейчас бросится на меня с кулаками. Или убежит на улицу вот так – в казенном халатике поверх бесформенной рубашки. В этот момент я сумела рассмотреть ее: темные круги под глазами, потухший взгляд, уголки рта опущены вниз. Огромная каменная грудь выпирала из-под безразмерной ночнушки, белесые влажные круги – пришло молоко.

– Вот, – я положила на стол исписанный листок. – Это телефоны службы психологической поддержки, там помогают женщинам в похожих ситуациях. Несколько фондов, занимающихся этими диагнозами. Но ты сначала спаси себя. И сразу будем сына на ноги ставить. Ты решила, как назовешь?

Аня смотрела куда-то сквозь меня. Очнись, милая, возьми листок, прошу.

– Спасибо.

– Звони в любое время.

Аня взяла лист и ушла в отделение, миновав турникет и ни разу не обернувшись.

– Здравствуйте, я сына хочу увидеть, – Аня пришла в отделение для новорожденных.

– Это вам прямо по коридору и налево, а тут отказники.

В кювезах, плотно спеленатые, лежали красные от крика младенцы, все они были будто пришельцы, совсем не похожие на людей, на обычных детей. Больше всех надрывался Анин мальчик. Это хороший признак: значит, человек борется за жизнь, зовет своего взрослого, чтобы тот защитил его от хищного мира. Аня взяла его на руки, и чудесным образом плач его стал затихать.

– Вы Наумова? Доктор сказала, что вы отказ подписали. Этот ребенок вам никто, уходите в свою палату.

– Еще не подписала, завтра. Вернее, не подпишу совсем. Иди ко мне, Андрюша, – несмотря на возмущение опешившей нянечки, Аня прижала сверток покрепче и быстро вышла.

 

Это история со счастливым концом, моей заслуги в нем мало – просто вовремя оказалась рядом с горем подруги и рассказала, что отказ – не единственный выход. Впрочем, это должны делать врачи или специально обученные люди при роддомах. Запуганных женщин «на гормонах», которые часто плохо соображают в стрессовых ситуациях, на которых давят врачи и родственники, да и вся больничная обстановка – необходимо успокоить и по полочкам разложить всю информацию: что за диагнозы, как с ними можно жить дальше? Но сейчас этого не происходит.

 

Муж Ани, конечно, не выдержал трудностей ухода за младенцем с кучей диагнозов, бесконечных мытарств по больницам – собрал вещи. Но через три месяца вернулся: «Не могу без тебя и Андрюхи». Да, трудно, да, иногда невыносимо. Но ни разу, говорит Аня, не мелькнуло мысли, что она поступила тогда неправильно, и лучше было бы отдать сына в заботливые руки системы. Потому что у системы не руки – там жернова. И есть в нашей стране десятки тысяч детей, которым не повезло. А среди них много таких, которым не повезет уже никогда.

Что дальше происходит с человеком, если он родился с умственными и физическими патологиями?

 

Отказ

 

Если родители письменно отказываются от ребенка в роддоме, сразу подключаются органы опеки. Здоровые младенцы славянской внешности разлетаются как горячие пирожки – на них очередь из пар, которые не могут иметь собственных детей.

Те дети, которые рождаются с патологиями или от неблагополучных родителей, попадают в базу сирот – их фотографируют с кривыми улыбками, в старомодных мятых костюмчиках и нелепых бантиках на коротко стриженых волосах. Каждому ребенку в базе дана характеристика: апатичный, равнодушный или наоборот – гипервозбудимый, постоянно плачет. Обязательно малышу присваивается группа здоровья от 1 до 5, где 1 – почти здоров, а 5 – тяжелая инвалидность. Зачастую диагнозы непроверенные, поставлены «на глаз», и, соответственно, группа здоровья взята с потолка. Но неопытные потенциальные усыновители верят этой информации и отсеивают таких ребятишек сразу. Ну, или – одни родители на тысячу – влюбляются в малыша, копают информацию про диагнозы, выгрызают у государства квоты, оперируют, ставят на ноги и живут дальше.

 

Если тебе не повезло и ты родился от пары наркоманов, у тебя синдром Дауна, ВИЧ, ФАС (фетальный алкогольный синдром) или, например, при рождении тебе почти не досталось конечностей и на тебя смелых и готовых к трудностям усыновителей не хватило – пиши пропало. Плачь, не плачь – никто не придет, не возьмет на ручки, не покачает и не поцелует в макушку. Поэтому сначала ты орешь, но никто не подходит. Когда ты смирился с этим, подрос и увидел, что вокруг тебя много таких же бедолаг, понимаешь: любой ценой нужно выцарапать внимание взрослых. Нянечки меняются каждый день – сегодня привязался к одной, завтра к другой, на всякий случай называешь мамой всех. И никого. Это называется нарушением привязанности.

И эти малыши с нарушением привязанности в какой-то момент становятся взрослыми, которым безразличны чувства других – они ничего не знают об эмпатии, сочувствии, сострадании и любви. Поэтому размножаются без разбора и могут убить без лишних эмоций. Но это все потом.

 Несмотря на удручающую судьбу большинства, известно много случаев, когда в семью брали уже взрослых детей, подростков, брошенных с рождения, с нарушением привязанности. И они жили в новой семье в партнерстве и уважении. Но чтобы добиться этого самого взаимоуважения, была проделана нечеловеческая работа – адаптация, откаты, борьба, принятие себя и окружающего мира.

 

Итак, дивных младенчиков разобрали, остальные висят в базе сирот до тех пор, пока ими кто-то не заинтересуется. Если ребенка из дома малютки не забрали в семью до 3 лет, он отправляется в детский дом, а достигнув 18 лет – либо в самостоятельное плавание (совершенно к нему не приспособленный), либо в дом инвалидов, а оттуда – только на кладбище. Каждый проведенный в казенных стенах месяц отпечатывается на личности человека, подминает его под систему, лишает воли.

 

Что такое дом малютки?

 

Не так важно, почему ребенок попал в дом малютки. От одних родители отказались еще в роддоме – папа с мамой наркоманы, дети им ни к чему. Или папа с мамой хотели «здоровенького», но не вышло. Это называется «социальным сиротством» – когда дети живут в казенных учреждениях при живых родителях. Страшная цифра: более 80% ребят в детдомах – именно социальные сироты. Реже всего здоровые, развитые по возрасту дети попадают в спецучреждения по роковому стечению обстоятельств – родители погибли, никто из близких забрать не смог.

Важно, что дальше такие дети становятся физически и ментально заброшенными. Конечно, персонал старается, но попробуй-ка обогреть теплом и заботой, например, 40 детей. Нянечки черствеют, выгорают. А если это дети с пороками развития, с психическими и физическими отклонениями – персоналу тяжело вдвойне: подопечные постоянно кричат от боли, психуют, заходятся в истериках – и потому им колют сильные нейролептики, чаще всего галоперидол или аминазин.

Чуть подрастут – и уже не подпустят к себе. Например, укладывают спать себя сами, это становится привычным ритуалом перед сном. Родители, взявшие малышей из дома малютки, часто столбенеют от этой картины: пытаешься взять малыша на руки, приласкать, обогреть, а он выгибается, вырывается, бьется в истерике. Ничего не остается, кроме как положить его в кроватку – все остальное кажется насилием. И вот малыш, всхлипывая, обнимает себя сам – за лопатки или за колени – и раскачивается, время от времени исступленно сосет палец, до мозолей на нёбе. Это адаптация, ее трудно пережить даже видавшим виды родителям.

Но есть в доме малютки и радости: там содержатся дети до 3-х лет, и именно ими чаще всего интересуются приемные родители. Даже с диагнозами. Впрочем, детей совсем без диагнозов в казенных детских учреждениях не бывает.

 

Я знаю Кристину недавно, но, пообщавшись, понаблюдав за ее жизнью, бытом – ощущаю, будто знакома с ней много лет. Этой хрупкой, но резкой женщине выпало трудное детство: маме было как-то не до нее – пила, гуляла, отчим часто домогался, единственной родной душой, от которой не случилось предательства, была собака. Кристина рассказывала, как не хотела идти домой, как шаталась по городу, лишь бы только не встречаться с отчимом, пока мать на сутках. Когда приходилось все же возвращаться – старалась быстрее нырнуть в комнату и, обнявшись с собакой (так она чувствовала себя безопаснее – пес угрожающе рычал на мужчин), ждала утра, чтобы снова убежать в школу.

Как только выдалась возможность – ушла из дома. Повезло – ей встретился порядочный мужчина. И вот у них трое чудесных детей – имена у всех начинаются на букву «е». И когда младшему исполнилось полтора, Кристина ультимативно заявляет: «Летим на Камчатку за Анкой». Близкие отговаривали, но тщетно.

Так в семье появилась трехлетняя Аня с основным диагнозом spina bifida (патология, возникающая еще в утробе матери, – расщепление позвоночника, часто дети с этим заболеванием не могут ходить) и массой побочных. Кристина в блоге много писала о том, как проходит их адаптация. Находятся те, кто осуждает ее за откровенность. Но, по большей части, читатели поддерживают семью и восхищаются.

– Были страшные моменты, – признается Кристина, – когда хотелось сбежать на край света, глицин пью горстями, иногда винишком спасаюсь, но без фанатизма. А в целом чувствую – мой человек, никому не отдам. Бывает, глупые и нетактичные люди спрашивают, почему трехлетняя Анка в подгузнике, а я не считаю нужным рассказывать на каждом углу о ее диагнозе. Вот такие бесят, конечно. А в остальном можно жить, – улыбается она.

 

Действительно, Аня мамина – даже внешне похожа на Кристину. Девочка из гадкого утенка в семье превратилась в прекрасного птенчика. Аня дома два года – и «откатов» в поведении становится меньше с каждым месяцем.

 

Что такое детский дом?

 

В этих учреждениях содержатся дети от 3 до 18 лет, при условии, что у них сохранен интеллект и нет серьезных психических и физических патологий (ребятам с оными одна дорога – в ДДИ, детский дом инвалидов, а дальше – в ПНИ, психоневрологический интернат).

То и дело в СМИ всплывают истории о насилии, физическом и моральном, которое царит в детских домах нашей необъятной Родины. И вопрос, почему эта самая Родина не хочет защитить достоинство пусть маленьких, но все-таки людей, – риторический, его мы здесь касаться не будем.

Самые популярные среди усыновителей здесь дошколята и ребята младшего школьного возраста. Подросткам счастливых билетов почти не достается.

От 3 до 18 лет – огромный диапазон, сложный возраст, когда чуть ли не каждый год бушуют возрастные кризисы. Если помножить их на обиду предательства, которое дети осознают именно после 3 лет, если добавить к этому стремление детей к дефицитному вниманию взрослых, если перемешать с подростковыми «закидонами» – получается гремучая смесь. Но со всем этим детям как-то надо жить. Они становятся «неудобными», подвергаются давлению и насилию со стороны более сильных физически сверстников, старших товарищей и взрослых. Но, независимо ни от чего, они не прекращают ждать «своего» взрослого и мечтают о семье. Даже если речь об озлобленном, колючем подростке.

«На Ольгу (так зовут мою приемную маму) сильно запал один из старших. Однажды, когда она привезла меня и стала выходить, он собрал несколько младших и велел хором крикнуть: “Я б тебе вдул”. Сразу после того как она уехала, меня сильно избили ногами, отобрали телефон и сказали, что если узнают, что я с ней общаюсь – добьют. Я боялся, они были отмороженные. Каждый раз, когда Ольга звонила, я через других ребят передавал, что у меня болит живот, кость в горло попала, пропал голос, что иду убирать комнату и мне надо помогать кому-то там. Ольга не понимала, чем она меня обидела, что произошло. А произошло то, что старшие хотели ее. Они ржали, придумывая, как сдвинут кровать и по очереди трахнут ее. Один из них написал Ольге что-то пошлое, и однажды она приехала в компании каких-то здоровенных братков. Им достаточно было просто постоять около машины, чтобы старшаки зассали. Но Оля уехала, и настало возмездие. Один из них повалил меня, двое держали, а самый озлобленный бил бутсами по лицу. Тогда воспитки чуть не вызвали скорую (это делали в самых крайних случаях), я задыхался, но обошлось. После появления Ольги я стал центром внимания и издевательств и уже ненавидел ее за то, что слишком дорого мне обходится каждый ее приезд. Она радовалась, думала, отогрела меня, помогла. Но я не всегда успевал дойти до корпуса – уже валялся в кустах, избитый уродами в бутсах. Иногда думал: ну и похер, поеду с ней, хоть пожру на халяву, забудусь. Иногда хотел прямо попросить, чтобы взяла на гостевой, хотя бы на неделю, на две – на сколько нужно, чтобы понять, подхожу я или нет. Это было бы в сто раз лучше, чем быть отмудоханным за каждый ее приход». (Фрагмент дневника приемного подростка).

 

В конце концов Ольга забрала парня домой. С переломанной в нескольких местах ногой и отбитыми почками.

 

Что такое ДДИ и ПНИ?

 

В детский дом инвалидов (ДДИ) на постоянное место жительства попадают дети с сильными физическими недугами и психическими расстройствами после интенсивной терапии в больницах. Нужно ли говорить, что у них почти нет шансов попасть в семью? А обитатели психоневрологических интернатов (ПНИ) – они же, но после 18 лет.

Считается, что это недееспособные люди, которые не могут физически сами себя обслуживать. Молодые люди в ПНИ содержатся вперемешку со стариками. И сами становятся такими же стариками. Быстро впадают в депрессию. Подвергаются физическому и сексуальному насилию. Получают лошадиные дозы седативных препаратов. Тихо умирают, никому не нужные. Людей здесь просто не считают таковыми, всячески уничтожая остатки их достоинства.

Кто-то из них время от времени пытается выкарабкаться из этого адища – для чего необходимо доказать свою дееспособность через суд. Но чтобы этого добиться, нужно пройти невообразимый путь.

Суд вообще редко встает на сторону пациентов психоневрологических интернатов или домов инвалидов. Для этого должно сойтись слишком много факторов. Двоюродная сестра моей знакомой – Елена – пыталась доказать, что дееспособна; родственники нашли юриста, вместе с ним женщина составила заявление... И вроде бы сотрудники ПНИ (а по закону – опекуны) сначала эту инициативу поддерживали, но на суде заявили: динамика лечения – отрицательная, истица проявляет агрессию, не способна себя обеспечивать. Суд, конечно, отказал. «На основании изложенного, руководствуясь статьями такими-то».

Можно подавать заявление снова, но после одной-двух бесплодных попыток практически все сдаются. В идеале опекуны должны поддержать пациента, предоставить ему юридическую помощь, собрать доказательства и выступить в защиту на суде. На практике такое встречается нечасто. Слишком много «если».

Елена так и живет в доме инвалидов. Новое заявление подавать не планирует. Впрочем, «планировать» – неточный глагол. В этих домах ни у кого нет планов, есть только день сегодняшний: хлопоты, заботы, боль, скука. К этому тоже, в конце концов, привыкаешь. А чтобы выбраться, выкарабкаться – привыкать нельзя. 

Но есть и позитивные истории. Лично я таких знаю три: «Квартал Луи» и «Дом Вероники» (Пенза), «Раздолье» (под Санкт-Петербургом). Возможно (и хорошо бы!), есть еще. История «Квартала Луи» началась с инициативной группы молодых людей, которые «волонтерили» в Нижнеломовском детском доме-интернате для детей с физическими особенностями, в районном центре под Пензой.

Один воспитанник, юноша, прикованный к инвалидному креслу, отвечал на вопросы волонтеров о том, какой он видит жизнь после выпуска. «Дальше только в Дом ветеранов. Но я туда все равно не отправлюсь – лучше покончу с собой».

Молодые люди изучили мировые практики, разработали план, заручились поддержкой властей и общественности – и вот уже три года в «Квартале Луи» живут, работают и готовятся выйти в мир ребята, которым была уготована судьба овощей в казенных стенах. При «Квартале Луи» есть собственная типография, воспитанники работают в том числе и там. Я была в «Квартале»: люди там ведут себя обычно, у них своя жизнь – такая же, как моя, но с некоторыми ограничениями, с которыми ребята умеют жить и радоваться. Это место – некий буфер между изоляцией детских домов и обычной жизнью обычных людей, здесь они получают профессию, учатся налаживать быт, выстраивать взаимоотношения в реальном мире.

Ведь что такое воспитанник детского дома? Не приспособленный к реальности человек, жестоко выброшенный из тихой изоляции в бурлящий мир. Он обречен утонуть. Но благодаря подобным организациям есть шанс, что кто-то из них выплывет. Предполагается, что понадобится около пяти лет для того, чтобы воспитанники социализировались, научились жить самостоятельно и отправились в свободное плавание.

 

По тому же принципу эта инициативная группа организовала «Дом Вероники», но живущие там люди еще более ограничены в возможностях, с еще более тяжелыми диагнозами, лежачие. И они тоже учатся трудиться, взаимодействовать, дружить, просить о помощи и помогать, когда это кому-то нужно. При «Доме Вероники» работает хостел – один из источников заработка для коммуны. Но в основном эти учреждения существуют за счет пожертвований.

 

Мама, роди меня обратно

 

Истории о том, как усыновители возвращали «рожденных сердцем» детей обратно в детдом, время от времени обсасываются в СМИ. Кто-то не справился, не рассчитал силы, в иных детях всплывают «гены», просыпаются «бесы», они отравляют жизнь приемной семье. И, конечно, родители предпочитают борьбе спокойную жизнь «как раньше». Их трудно в этом упрекнуть. Или нет?

Начнем с того, что никто не берет ребенка из учреждения с целью вернуть его назад. Прогнозировать возврат нельзя, но можно подготовиться: прикинуть свои ресурсы и возможности семьи.

Если речь идет об усыновлении ребенка с особенностями развития, то тут действия те же самые, что и с обычными детьми. Только нужно предварительно узнать о диагнозах, о течении болезни, о способах лечения, о прогнозах врачей. И уже из них исходить – потянете или нет.

 

Четырнадцать лет назад встретила мужчину. Сразу поняла – по поступкам, по отношению ко мне – серьезный, «надо брать». Он поддерживал меня в самые трудные времена. Мы поженились, много работали, путешествовали. Через какое-то время взяли в семью приемного ребенка. После бесконечной череды болезней ребенка я ушла с работы, стала заниматься им и хозяйством. Муж поддержал. Говорит: «Все равно ты дома, давай еще одного возьмем». В этих заботах промчались годы. А сейчас я поняла, что вся моя жизнь – дети и их интересы, дом, быт. А где же здесь я? Меня воспринимают как няню, водителя, кухарку, психолога и врача.  Отношения с мужем остыли. Нет, он по-прежнему поддерживает, но теперь все больше на словах, «дежурно», а в выходной весь день с айфоном лежит. Секса не было уже месяца три. Недавно было 8 Марта: ни он, ни дети даже на словах не поздравили. И будто все так и должно быть: я не покупаю себе красивых платьев, не делаю маникюр, хожу в спортивных штанах и толстовке с гулькой на голове. Я сегодня вдруг поняла, насколько я одинока и никому не нужна. И когда я плакала, дети, зная это, хохотали в детской, играли. Как мерзко, как тяжело на душе, хоть из окна выходи. Я идиотка, что положила всю свою жизнь и все свои интересы на алтарь воспитания приемных детей. А будет ли толк? (Татьяна Н.)

 

Это крик души на женском форуме. Страшно подумать, что будет, если эта женщина не найдет опоры, если близкие станут упрекать, что, мол, сама виновата, а малознакомые полезут со своими бесценными советами – сдай обратно, не мучайся. Ну, или, в самом деле, выйди в окно. Таким людям, выгоревшим, уставшим от воспитания приемных детей, необходимо организовать помощь на государственном уровне – создать, например, специальную социальную службу поддержки. (Существуют рекомендации Министерства здравоохранения и социального развития – поддерживать, оказывать помощь, но кому они указ, если они не обязательные?) По факту все делается ровно наоборот: в «проблемные» семьи приходит опека и без лишних разговоров изымает детей из семьи, чтобы вернуть в детдом. Потому что – внимание, секрет Полишинеля – за каждого ребенка казенное учреждение получает ощутимые деньги от государства. Отдавать детей в семьи детдомам просто невыгодно. Отсюда и надуманные диагнозы, и изъятие детей из приемных семей, зачастую без разбирательств, и прочее – то, что трудно представить себе в цивилизованном обществе.

 

Век воли не видать

 

Как живут выпускники детдомов «на свободе», если не попадают в ПНИ и дома ветеранов? Получают квартиры в муниципальном жилье. Чтобы не создавать гетто, власти расселяют их точечно в бюджетных новостройках. Не привыкшие работать, не понимающие цену денег и вещей (все ничье – круши-ломай), страдающие депривацией, затравленные сверстниками, они, наконец, вырываются на волю, и… Ничего не умеют, сбиваются в стайки, живут, как привыкли, этими стайками в больших квартирах, а остальные сдают внаем. Вырученные деньги пропивают, катятся по наклонной – наркомания, преступность, недовольство соседей. Даже участковые стараются не связываться – что с этих «отморозков» возьмешь?

 

Такое происходит и в маленьких городах, и во внешне благополучной Москве. Люди покупают недорогие, по меркам столицы, квартиры. Все вроде хорошо, метро рядом, инфраструктура развития, но соседи – детдомовцы. Стоит почитать форумы жильцов, чтобы понять, что это настоящее бедствие. Шум и драки, вылетающие из окон пакеты с мусором, разбитые бутылки на лестничной клетке, покрытые «наскальной живописью» лифты. Лифт – отдельный разговор.  Жильцы дома в Лианозово писали, что однажды голый парень катался в их лифте всю ночь. Поставил табуретку и ездил – вверх-вниз. Оказалось, сосед, детдомовец. Перепил – переклинило. В лифтах такие «соседи» спят, справляют естественные надобности, курят. Простые жильцы возмущены, но как найти управу на ошалевших от свободы детдомовцев? Тут либо съезжать, либо терпеть. Ну, или морду бить. Но подействует ли, если для человека такой способ коммуникации – привычный еще с детдома?

По статистике, большинство бывших детдомовцев попадают в тюрьму. И дело здесь вовсе не в наклонностях, а в отсутствии представления о будущем. Их никогда не спрашивали, кем они станут. День прошел – и слава богу. Опять же, хорошей учебой в детдоме ничего никому не докажешь, а вот силой, наглостью – пожалуйста. Примеры перед глазами. Образцы для подражания – вовсе не супергерои, а ребята постарше. Детдом – сам по себе зона; зона отчуждения, непонимания, равнодушия. Ненавистная, но привычная.

Но опять же, во тьме подобных историй есть просветы. Одна моя знакомая, назовем ее Лиза, с 4 лет воспитывалась в детском доме – трагически погибли ее родители, а бабушка отказалась воспитывать, искренне убежденная, что в коллективе, среди профессиональных воспитателей внучке будет легче справиться с потерей, и вообще «там должный уход и развитие». Бабушку можно понять, она дитя войны, там своя история. И ничего – Лиза выпустилась из детдома, поступила в техникум, стала парикмахером, работает рядом с домом. Вышла замуж за тихого работящего парня. Обычная жизнь.

 

Как взять ребенка в семью

 

На 1 марта 2018 года в единой базе сирот России – 49671 ребенок. Много это или мало? Минус один в системе – плюс один в семье.

Для потенциальных усыновителей стадия номер ноль – самая важная – трезво оценить, насколько вы и ваша семья готовы принять нового человека, четко определить, для чего это нужно вам, ему и всем.

Обязательно нужно пройти Школу приемных родителей (ШПР). Это, в упрощенном виде, лекции с психологическими тренингами – там рассказывают о проблемах, с которыми обязательно столкнутся приемные родители, о способах выхода из конфликтных ситуаций, учат правильно реагировать на критику окружающих в отношении вашего решения об усыновлении (а такие моменты непременно будут), помогают подготовить домочадцев к новому члену семьи, моделируют конкретные острые ситуации в семье и подсказывают, как достойно и с меньшими потерями из них выходить. Надо сказать, уже на этом этапе большой процент потенциальных усыновителей отсеивается или берет тайм-аут.

Общение с приемными семьями – очень желательно. Конечно, необходим в первую очередь позитивный опыт. Но для отрезвления очень нужны реальные истории без прикрас – особенно это касается детей с тяжелыми диагнозами. Впрочем, часто приемные родители говорят, что самое сложное в отношениях с принятыми в семью детьми – не физические проблемы, не диагнозы. А то, что приходится долго и кропотливо исправлять то, что «наломали» в казенных учреждениях. Оказывается, очень трудно научить брошенного ребенка доверять, ценить, уважать, принимать, любить, в конце концов. Дать веру в людей и надежду на будущее.

В нашей стране есть несколько форм приемного родительства – усыновление, опека, гостевое пребывание и некоторые их производные.

Усыновить ребенка – юридически значит принять в семью полностью, усыновленный равен кровному. Усыновить ребенка можно только с «полным статусом»: когда оба биологических родителя официально подписали отказ (часто в графе «отец» у брошенных детей стоит прочерк, от таких отцов дополнительное согласие не нужно). Если же хотя бы один из родителей не лишен родительских прав – ребенка могут в любой момент изъять из приемной семьи. Процедуру усыновления полномочен проводить только суд. После усыновления биологические родители не могут иметь к ребенку и приемным родителям никаких притязаний.

Оформить опекунство – значит, частично взять ответственность за ребенка: то есть он живет под одной крышей с опекунами, за него государство выплачивает зарплату приемным родителям. Решение о передаче ребенка в приемную семью здесь принимают органы опеки и попечительства.

И, наконец, гостевое пребывание. Это стресс для ребенка, но все же лучше, чем ничего.

Чего ждать от усыновления? Тактика «отогрею, залюблю» точно обречена на провал. «Попытаюсь спасти человека» – ближе к правде. Главное, не строить иллюзий и не ждать благодарности. Быть готовым к откатам и падениям – так более радостными будут даже самые маленькие победы!

Любые дети должны расти в семье. И если рождение ребенка с особенностями стало для родителей неприятным сюрпризом, трагедией, они растерялись, они психологически подавлены – им необходима поддержка профессионалов, сочувствие близких, крепкое плечо, помощь государства. Обычно люди находят в себе силы бороться. И побеждают.

Необходимо создать четкую и прозрачную схему действий в случае, если ребенок с особенностями развития появился у неблагополучных родителей. Ведь зачастую даже последствия самых страшных патологий – например, гидроцефалии (как это было в истории, рассказанной в начале) – можно минимизировать, срочно сделав операцию. Брошенным детям ее никто не сделает. И никто не пожалеет, не обнимет, не попытается понять. Потому что они ничьи, самипосебешечные – один на один с этим уродливым миром. 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера