Музы и другие

МУЗА

 

Муза вышла из-за стола

и, похерив литературу,

молча, и бесстрашно легла

грудью на мою амбразуру.

А когда затихла стрельба,

эта продувная шалава

улыбнулась мне – как судьба,

как литературная слава.

 

*  *  *

…проснешься еще до рассвета

и сразу начнешь рифмовать –

вакантное место поэта

с утра не должно пустовать.

Накатишь, положим, частушку

(а – по настроению – две),

лежишь на диване, как Пушкин,

и всякое чмо в голове.

 

Поэт – окаянного рода

создание, и потому

его понимает природа

и время послушно ему.

А если его окаянство

уходит на гамбургский счет,

тогда исчезает пространство

и время по венам течет.

 

*  *  *

         …и шестикрылый  серафим

             на перепутье  мне явился.

                                    А.П.

…и серафим передо мной

явился в час урочный:

он был небритый и больной,

нетрезвый и порочный.

Летал себе навеселе,

перстами не касался,

но оказался на Земле –

с похмелья оказался.

Его душа изнемогла

и на колени пала,

нетопыриные крыла

торчали, как попало.

Он из породы бедолаг.

Я их не обеляю,

но говорю ему: - Земляк,

восстань, опохмеляю!

 

*  *  *

Не в какой-то преисподней,

а буквально за углом

плакал Ангел в подворотне,

укрываючись крылом.

Два нетрезвых гражданина,

незадолго до того,

дали Ангелу по нимбу,

дабы выключить его.

Что бывает в мире хуже

человеческого зла? –

и лежали прямо в луже

перья с белого крыла.

Напоследок я сегодня

пожалею тех двоих,

ибо Ангел в подворотне

был Хранителем для них.

 

*  *  *

Батареи, не веря весне,

понемногу тепла добавляли.

Я фрамугу открыл на окне -

сквозняки

                     по квартире

                                             гуляли.

Очертания прошлого дня

исчезали по мере заката;

разве, милая, ты виновата,

что весна разлюбила меня?

А тебя

               унесло

                              сквозняком,

но пропахли твоими духами

три звезды над моими стихами,

и над выморочным коньяком.

 

НА  ПАСХУ

 

Пасха -

чудо,

целованье,

ликование кругом,

а какой-то пьяный Ваня

пнул собаку сапогом.

В день высокого Завета

и поверженного зла,

чем ему собака эта

не по норову была?

Неужели настроенье

человека таково,

чтобы в это Воскресенье

пнуть живое существо?..

Сколько мы не вопрошали,

разобраться не могли –

черти следом поспешали,

Ваню под руки вели.

 

ДАЧНОЕ

 

То собака бездомная лает,

то соседка похмельно поет:

злая брага по жилам гуляет

и до света уснуть не дает.

Я закуклился в дачном поселке

и вторую неделю подряд

одиноко на Млечном проселке

огородные звезды горят.

Электричка поет из-за леса,

как последний живой соловей,

и лежит дымовая завеса

на судьбе и планиде моей.

Снова я до рассвета не лягу

и, пока догорает звезда,

буду пить окаянную брагу

да соседку любить иногда.

 

СВИДАНИЕ

 

Не подвела, не опоздала:

навеселе и налегке

стояла около вокзала

с нелепой сумочкой в руке.

Все тайны жизни – в косметичке!

Но это горе – не беда;

мы на последней электричке

закатимся, невесть куда.

В колониальном лесопарке,

с поэзией накоротке,

уговорим бутылку «Старки»

на деликатном языке.

Дай руку, или что иное –

в тени планеты мы одни.

Существование земное

всегда безумию сродни.

Влюбиться никогда не поздно:

поют ночные соловьи

и многочисленные звезды

горят, как праздники мои!

 

РУСАЛКА

 

По натуре не хозяйка,

но – с утра и дотемна –

возле моря, словно чайка,

ходит женщина одна.

А когда вода залива

отражает море звезд,

у нее неторопливо

отрастает рыбий хвост.

 

Мне, порой, бывает жалко

человеческого, но,

может быть, она – русалка

и наяда, заодно.

А различье между нами

только в том, что нас потом

унесут вперед ногами,

а ее – вперед хвостом.

 

*  *  *

Есть у меня одна знакомая

и – говорю без дураков –                      

я для нее, как насекомое,

в ее коллекции жуков.

Поскольку силой убеждения

не усмирить живую плоть,

ей доставляет наслаждение

мужское сердце проколоть.

Пришпилит маленькой иголочкой,

не хуже всякого врача,

и будешь ты лежать на полочке,

закрылками не стрекоча.

Поэтому, во избежание

того, что не произойдет,

я разлюблю ее заранее

и полечу,

                  как самолет.   

 

У  РЕКИ

 

От почитателей не скрою:

по молодому портвешку,

я, поздней осени порою,

люблю сидеть на бережку.

То, как природа увядаю,

то расцветаю кое-где –

сижу себе и наблюдаю

различный мусор на воде.

Портвейн осеннего разлива

переливается во мне,

загадочней императива

на поэтической волне.

Неподалеку, по соседству,

мамаша девочек пасет,

река, впадающая в детство,

фуфло какое-то несет.

А жизнь моя, как запятая,

не дорога себе самой,

покуда осень золотая

не стала белою зимой.

 

*  *  *

Отчего, скажи на милость,

на какой такой предмет

этой ночью мне приснилась

песня юношеских лет:

там красивая такая

отражается в трюмо

и поет, не умолкая,

Сальваторе Адамо.

Только время, априори,

человеку не судья –

Сальваторе, Сальваторе,

спета песенка твоя.

Что упало, то пропало;

мы не выкрутимся, но

даже то, чего не стало,

в зеркалах отражено.

 

*  *  *

Как по молодости, помнится,

подфартило дураку:

стала Муза мне любовницей,

прилетала по звонку.

Выметала все дебелые

пересуды за порог,

а потом – от страсти белые –

крылья били в потолок!

     Интересно получается:

     времени наперекор,

     штукатурка осыпается

     до сих пор.

 

Нервин Валентин Михайлович. Родился в 1955 году. Член Союза российских писателей, автор 12 книг стихотворений. Лауреат лит. премий им. Н.Лескова и им. В.Сосюры, специальной премии Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии-2013), Международной Лермонтовской премии (2014). Стихи переводились на английский, немецкий, румынский, украинский языки. Живет в г. Воронеже.