Мертвые души 2.0. Повесть

 

 

 

1. Мой визит в страну мертвых

 

Получив приглашение, я несказанно удивился.

Письмо пришло по электронной почте с выходными дан-ными одного моего старого знакомого, адвоката, не так давно умершего.

Но дата не оставляла сомнений – оно было отправлено всего лишь днем раньше. По правде сказать, я удивился в тот момент не столько самому письму от покойного, но тому, насколько изощренными стали жульнические попытки насовать в почту разнообразный спам и фишинг.

Человек я далекий от новых технологий, но все равно надеж-но, как мне казалось, оградил свой компьютер от всякой гадос-ти мощным антивирусом. И надеясь на эту защиту, письмо все-таки решил открыть и прочитать, поскольку с адвокатом меня связывали в прошлом кое-какие важные дела. Решился от-крыть, невзирая на риск, движимый скорее не просто любопыт-ством, но скорее неким азартом. И прочитав, понял, что это не спам, письмо подлинное и к нему следует отнестись серьезно. Подлинность удостоверяли некоторые подробности, о которых только мне и покойному было известно.

В письме он сам, от своего имени, приглашал меня к себе, в свое новое, как он выразился, обиталище. И там же объяснял, что нужно сделать, чтобы туда попасть.

В страну мертвых.

Он знал точно, где я жил в Италии, и как мне следует имен-но оттуда, из моего города, добираться до нужного места, чем ехать, где выйти... Впрочем, о маршруте и особенностях пути в страну мертвых мой знакомый там же, в письме, просил никому не рассказывать – и посему подробности эти опускаю.

Может, вы и сами как-нибудь узнаете в своё время, как и что нужно в этих случаях делать.

Скажу откровенно, решился я на эту поездку не сразу, меня одолевали сомнения, страхи, но что-то влекло в эту невероят-ную авантюру. Что-то, чему я не смог сопротивляться. И бро-сился туда, как в омут, прошу прощения за банальный оборот, можно сказать более современно и ближе к тому, что со мной позже приключилось: я сам себя бросил в воронку черной ды-ры. Но не подумайте, что это рассказ о каких-то моих загроб-ных странствиях. Я не умер, и точно был жив, когда получил письмо и отправился в это странное путешествие. Я и сейчас, когда всё это описываю, ещё жив. Мне кажется, что я пока жив.

Впрочем, обо всём по порядку.

Это место, этот поселок мертвых, в котором я оказался, со-блюдая изложенные в письме правила, ничем не отличался от подмосковной дачной местности в мире живых.

Не где-нибудь на Рублевке, в Барвихе, но в месте попроще, где сохранились еще остатки старинных садово-советских коо-перативов. Те же немощеные улочки, заборы, палисадники, до-вольно ухоженные дачки в два этажа, сарайчики, баньки и ку-хоньки на участках. Впечатление, что новые богатые со своими виллами-дворцами здесь пока еще не появились.

На первый взгляд всё было вполне достоверно, но стоило чуть приглядеться - возникали сомнения. Если всё ближайшее ко мне было настоящим, материальным: дорога, по которой я шел, кусты на обочине, деревянный забор — все они были безо-говорочно настоящими, я их чувствовал, наступая на прибитую недавним дождем немощеную, но со следами старого асфальта дорогу, мог потрогать руками ветку боярышника у забора, да и калитку на участок, с номером который был обозначен в пись-ме, я открыл, чувствуя её вполне деревянную фактуру. Но то, что находилось от меня в некотором удалении, уже казалось ка-кой-то декорацией, вроде чуть небрежно намалёванного задни-ка на сцене какого-нибудь небогатого театра. Вот, например, со-всем в отдалении и в полном противоречии с расположенной вблизи меня средне-русской натурой зачем-то были нарисова-ны альпийские горы с их вершинами, снежно сияющими под нездешним слишком ярким солнцем. Чем дальше от меня рас-полагался пейзаж, тем нереальней он мне казался в своем гру-боватом нарочито наспех сляпанном виде. Другим аспектом этого визуального морока было то, что всё окружающее меня в этом месте было как бы скопировано из уже мною виденного в разное время. Даже альпийский этот грубо намалеванный зад-ник был воспроизведением картинки, которая открывалась из моего окна в швейцарском домике, где я провел несколько ме-сяцев, сочиняя для телевидения одного из кантонов сценарий телевизионной серии «из жизни русской мафии», обосновав-шейся в Европе. И как только промелькнула у меня мысль о не-уместности здесь этого приальпийского открыточного вида, так сразу и улица и дачи тоже начали казаться не такими уж родны-ми русскими.

Но все эти соображения и догадки пришли мне на ум много позже. Входя в калитку, я был полностью поглощен ожиданием предстоящей встречей с покойником. О том, что он действите-льно покойник, я знал не напрямую, поскольку в тот момент на-ходился за пределами России, но из вполне надежных источ-ников. Доходили ещё кое-какие смутные слухи из как бы оппо-зиционной прессы, больше частью зарубежной. А по телефону знакомые рассказывали мне о его похоронах.

О том, что на церемонии прощания собралась толпа неболь-шая, но представительная в смысле политического спектра. Были сказаны слова, в которых только посвящённые угадывали скрытые намеки на зашифрованный для непосвященных почти крамольный смысл. Кто-то отважился, как мне рассказывали, намекнуть на мало естественную смерть покойного, отличав-шегося до этого печального момента завидным здоровьем и не очень преклонным возрастом. Кто-то во всеуслышание назвал покойного истинным патриотом, а кто-то (явно здесь посто-ронний) тихо обозвал подлым национал-предателем.

Случился даже некий почти невидимый посторонним скандал – покойного кремировали вопреки возражениям родст-венников, и захоронили прах там же, на кладбище при новом московском крематории. Естественно, по частично еще разре-шенному рунету поползли слухи: адвоката кремировали, чтобы замести следы, уничтожить улики.

Конечно же его убили. Бедный Полоний!

Я сам обо всем этом судить никак не берусь, поскольку нахо-дился за границей, и вообще давно не бывал на моей уже почти исторической родине. А с покойным меня связывала не столько дружба, сколько некое деловое, скажем, общение. Что у нас с ним были за дела, я может быть расскажу позже, поскольку к рассказу о этом моем визите они отношение имеют лишь кос-венное.

Адвокат увидел меня у калитки и быстрым и легким, совер-шенно живым шагом подошел ко мне и протянул руку для при-ветствия. Но рукопожатия не случилось. То ли я в некотором ос-толбенении не протянул ему руку в ответ, то ли он сам как-то быстро и плавно ее убрал, - сейчас уже восстановить в подроб-ностях наше неприкосновение мне вряд ли удастся. Скажу лишь, что при жизни он всегда сжимал мою руку с чрезмерной силой, как будто с первого же момента пытался показать свою силу и не только физическое, но некое общее превосходство.

«Ну, здравствуй-здравствуй! Спасибо что согласился навес-тить, не испугался».

Я молчал, совершенно не зная, как следует разговаривать с покойными. И не понимал до конца, действительно ли я не ис-пугался, или же со мной случилось что-то, что было сильнее лю-бого испуга. Что была какая-то, сверхъестественная, видимо, си-ла, что помимо моей воли перенесла меня сюда.

Некоторые изменения появились во внешности адвоката по сравнению с тем, каким я помнил его в прежней жизни. Сейчася видел его как бы не в фокусе, но может это лишь мое ощуще-ние, может просто на глаза навернулись слезы – то ли от сочув-ствия, то ли от умиления, какой бы странной наша встреча не была. Он, однако, был передо мной и, несмотря на нерезкость, как будто вполне реальный. И был формально любезен, как всегда, как будто ничего не изменилось с нашей последней встречи. Пригласил меня пройти на участок, в точности такой же, как в мой последний визит к нему на дачу.

 Сомнения по поводу «такой же» у меня появились позже, когда я, вернувшись оттуда, начал в подробностях восстанав-ливать всё, что произошло тогда. Погода была приятной, но то-же как-то подозрительно такой же, какой помнилась мне в про-шлое посещение много лет назад – ни холодно, ни жарко, то ли поздняя весна, то ли бабье лето. Адвокат был с женой, которую он мрачновато представил: «и она у меня тоже покойница».

Про жену-покойницу я ничего признаться не знал. В пос-ледний раз я видел ее именно во время того, дачного визита к адвокату, и она была живой. Покойница бессловесной тенью и, кстати, тоже не совсем в фокусе, присутствовала при нашей бе-седе, время от времени отлучаясь, чтобы поднести кое-какое угощение - чай, сахар, печенье, варенье вишневое в вазочке, еще что-то полагающееся к чаю.

Впрочем, как я сразу же убедился, все это было бутафорией – как в театре, то ли из папье-маше, то ли из воска, не знаю. Да и не хотелось мне там ничего пробовать, я даже от чая отказался, подозревая, что и чаю-то никакого в чайнике не было. Замечу, что за все время моего пребывания в стороне мертвых я не ис-пытывал ни голода, ни жажды, ни каких других земных по-требностей (их в нашем мире называют "физиологические").

Беседа происходила за садовым столиком, довольно шатким, как будто его только что и лишь на время небрежно здесь поста-вили. Также в качестве почти бутафории к нам время от време-ни присоединялась его жена, но в разговоре не участвовала, как бы почти совсем растаяв в нерезкости, и лишь иногда оттуда со-гласно кивала головой.

А разговор между тем завязался крайне необычный, необыч-ный, как по содержанию, так и по форме. Да и может ли быть обычным общение с умершими? Почти всю содержательную часть я опять-таки не смогу здесь передать, так как связал себя обещанием не разглашать некоторых очень важных деталей, касающихся... Впрочем, не могу сказать даже намеком, каких именно деталей. Но попробую описать все-таки наше общение в её несекретной части.

Дело сводилась к просьбе выполнить некое очень важное по-ручение, при этом мне предлагался некий план действий - что и как мне нужно делать во время пребывания в Москве. И это гла-вное: адвокат предлагал мне поехать с этим поручением в Рос-сию.

Он с необычайным знание дела описал ситуацию в стране, которая мне с его слов предстала крайне запутанной – практи-чески на грани катастрофы.

Мне и раньше, при наших редких встречах в Европе, каза-лось поразительным его скрупулезное, как бы изнутри, знание тайных механизмов функционирования российских структур, как в экономике, так и в политике. Кем он был на самом деле, действительно ли был при жизни адвокатом, сказать не могу, и называю его адвокатом потому лишь, что его все так называли, да и он, представляясь (или подписывая письма), он сам себя так называл.

Хотя за глаза многие из моих российских знакомых обзыва-ли его либо великим комбинатором, либо же типом опасным, «себе на уме». Судить не берусь, в наших с ним давнишних уже делах он меня ни разу не кинул, наоборот, несколько раз ока-зывал ряд ценных услуг. Но уже много лет, повторю, я живу за границей, и связи с ним до этой новой необычной встречи не имел уже порядочно лет. Слышал, что  перед смертью он зани-мался чем-то вроде юридической консультации состоятельных бизнесменов, а мне сейчас, кратко введя в курс своего (уже на-шего) плана, сообщил, что в настоящее время (именно так и сказал!) является «легальным посредником» очень важных персон, намекнув также, что не чурается и нелегальными по-средническими практиками.

Пораженный больше этим «в настоящее время» (какое еще может быть время на том свете?), я робко поинтересовался: посредником между кем и чем?

«Скоро узнаешь!»

Его речь вдруг потеряла былую велеречивость и напоминала по отрывистости эсэмэски, или послания в мессенджерах со смайликами, роль которых выполняло собственное лицо, даже в своей нерезкости необычайно подвижное и живое, особенно принимая во внимание его статус покойника.

Вдруг всплыла из еще большей нерезкости жена (вдова) и робко вставила в разговор свою реплику: «Фьючерсы, не забудь сказать ему про фьючерсы», но получила в ответ взгляд, выразительно приказывающий не вмешиваться.

«Так вот, – теперь лицо адвоката приняло, хоть и не в фоку-се, но вполне деловое выражение, – помни, что твое пребыва-ние там будет, как бы это выразиться помягче, небезопасным в сложившейся там обстановке, и не совсем легальным».

От этих слов по спине заструился озноб, и предчувствие опа-сности замаячило перед глазами вполне реально. По характеру его указания были похожи на шпионский инструктаж перед сверхважным заданием. А я шпионом, просто по своей природе, быть совсем не умел. Инструкции его, несмотря на их детектив-ную красочность, тоже должен опустить по причине данного обещания, а с обещанным там шутки, как я понимаю, плохи.

 Могу сказать лишь, что должен был поехать как бы с дело-вым визитом, с целью показа и последующей продажи докумен-тального фильма о мертвых цивилизациях Ближнего Востока. В фильме я действительно участвовал в качестве сценариста и от-части продюсера, и хотя версия такого прикрытия не показа-лась мне слишком убедительной, другой он мне не предложил.

«С переговорами в Москве помогут, тебе и париться не нуж-но».

Когда он покончил с наставлениями и инструкциями, я дол-го еще переваривал всю эту потустороннюю для меня инфор-мацию, поскольку не специалист ни в политике, ни в финансах, ни в трейдерских или шпионских фокусах. Он же поразительно глубоко знал все тонкости в том мире, который уже покинул, а для меня, живого, мир политики и финансов, напротив, казался расположенным очень вдалеке – как бы по другую сторону за-бора, Но где она, та сторона, где я реально в тот момент нахо-дился?!

Между тем адвокат перешел вдруг к темам расплывчатой псевдофилософии. Вдруг начал рассуждать о символах и алле-гориях, чем-то напоминая мне о выдумках одного итальянского философа.

«Аллегория и символ структуры релятивные, создают отно-шения между различными по смыслу словами и ситуациями. – пауза – А ситуация предопределяет детерминизм действий!» Дальше, помолчав, и без всякой видимой связи с предыдущим: «Ленин и теперь живее всех живых — пауза — формула хоть и устаревшая, но даже без Ленина актуально-действенная».

Боже! — подумал я, — что за бред, дремучая ахинея из прош-лого. Но он, не обращая внимания на выказанное жестом мое недоумение, продолжал, в свою очередь, изобразив лицом дву-смысленно подмигивающий смайлик:

«Ленин — аллегория, Сталин — символ. Живое тело – сим-вол, вечно живое тело — победа смерти над разумом! А реаль-ность, которую мы воспринимаем нашими органами чувств, её вообще не существует». И опять с ехидной улыбочкой: «Нет ни-какой обязательной, хи-хи, связи между идеей и её практи-ческой реализацией. Что получится, никто не знает!.. Замени идею аллегорией — куда девается символ?»

— А куда девается? – я попытался робко встроиться в его слишком заумные для меня построения.

— «А туда же, куда делся символизм!»

— Какой символизм, литературный: Блок, Двенадцать, впереди Иисус Христос?

— «Впереди аллегория!»

 — Но эта аллегория стоила миллионы жертв!

— «А кто будет разбираться? Дело-то сделано!»

 — Аморально сделано, историки будут разбираться, чтобы не повторилось.

— «Конец истории, история лишь символ, победила алле-гория! И ты в этом убедишься очень скоро, когда вернешься в Россию».

— А сейчас я где? То есть, я знаю, что где-то в другой реаль-ности, как ты изволил выразиться, но где? На том свете ведь, в стране мертвых?

— «Ну, это трудно объяснить...»

Он погрузил меня и себя в продолжительную метафизиче-скую паузу, во время которой я попытался вспомнить все пунк-ты моего движения сюда по маршруту, указанному в его пись-ме. Сомнений быть не могло, я начал движение из своей квар-тиры, из своего города в Италии, но в какой-то момент через щель в заборе (не разглашая тайну, все-таки скажу, что два ми-ра были разделены для меня забором неопределенно серого цвета, в котором, видимо также специально для меня, был до-вольно грубо выломан проход) – и через эту щель в заборе я и пролез сюда, в эту потустороннюю псевдореальность. Вернее, я находился все-таки между двумя мирами. А адвокат, хотя несо-мненно был уже точно там, свободно читал оттуда мои мыс-ли: «Никто не знает, где мы на самом деле». — Но все-таки? — Смайлик с хитрой кривой улыбкой: — «Вот ведь, например, труп Ленина живее всех живых». - А твой труп, например, его же вообще нет, мне написали, что его сожгли в крематории! Па-уза, смайлик с печально опущенными уголками рта: — «Речь не о моем теле, оно пустота, thevoid, речь о твоем, скажем, погра-ничном положении здесь». И с серьезной, почти суровой ми-ной: «Значит, есть необъяснимая для тебя составляющая уни-версума, которая приведет тебя и весь мир к концу».

Он замолчал. Видимо ему наскучили все эти эсхатологи-ческие рассуждения. Вернулся к инструкциям: «Я назвал тех, кого ты должен встретить в Москве, постарайся сразу же их найти, они тебе объяснят, а в мавзолей можешь и не ходить!» Улыбка, а потом опять сурово нахмуренные брови и долгая пе-чальная пауза. Во мне же осталось уколом это «пустота», уси-ленная зачем-то еще и по-английски.

«Еще моя мама говорила мне в детстве, насколько лживо учение, — в разговор неожиданно, крайне смущенным тоном вступила жена, при этом от робости, видимо, из своей нерез-кости она постаралась не выплывать, а затуманилась уже почти до полной непросматриваемости, — учение, которое исходит из предположения, что наши тела и души как бы раздельно...» Но и тут её вступление в разговор было опять резко оборвано адво-катским взглядом, она осеклась и, тихо бормоча что-то о фью-черсах, ретировалась в глубину участка, где, уже полностью рас-фокусированная, делала вид, что собирает бутафорский кры-жовник.

Пауза затягивалась, хотя сказать точно, существовало ли то-гда время, я бы не взялся. Но могу сказать, что его взгляд стал поземному грустным. Может быть, ему казалось (вернее мне сейчас кажется), что ему хотелось что-то еще добавить, чтобы придать мне большей уверенности в том, что предлагал мне предпринять. Я же в ответ решил чуть очеловечить ситуацию, приблизить её к некоему принятому у живых дружескому об-щению двух не очень близких знакомых, которые не виделись несколько лет. И конечно ляпнул, спросив, как ему здесь жи-вется. И немедленно осекся, не найдя замены этому неподхо-дящему ситуации слову; тогда, видя, что он никак не реагирует на мои слова, чтобы как-то замять, поинтересовался, как пони-мать всю эту окружающую нас бутафорию.

«А никак, – на его лицо вернулось скучающе-нейтральное выражение, — мы-то с женой этого и не видим вообще. А ты видишь то, что сам заслужил».

Я не стал углубляться в смысл сказанного, поскольку и всего другого было вполне достаточно, чтобы крыша давно и основательно съехала неизвестно куда. — А люди здесь, ну, то есть, какие-то фигуры, я их видел в отдалении пока шел сюда, вы как-то общаетесь? Есть у вас какой-то круг? Поговорить... Я чувствовал себя законченным идиотом. Он же, не обращая внимания на мое лепетание, вернулся к метафизике:

«Смерть сама по себе не является окончанием жизни, присутствует инвариантность. Вот увидишь! Все продолжается вовсе не по вере, а иногда и совсем с ней вразрез».

В этот момент жена опять приблизилась и, как бы в подтвер-ждении слов мужа, согласно закивала головой, похожая на ки-тайского болванчика.

Я впал в прострацию и уже не мог больше вникать в его рас-суждения о взаимосвязи жизни со смертью. Вообще, вся эта си-туация, этот неожиданный вызов в страну мертвых, это поруче-ние, вернее целый ряд заданий, которые я получил от покой-ника, обусловлены были вовсе не какой-то моей особой бли-зостью с ним, каким-то особым доверием, которое адвокат ко мне испытывал, а скорее наоборот — именно тем, что я не бли-зок ему по роду занятий, не жил в тот момент в России, то есть не был замешен никоем образом в тамошнюю жизнь, в ту воз-ню, которая вершилась там сейчас вокруг власти и из которой адвокат был вынужденно исключён, но в которую хотел бы ме-ня бросить вместо себя. Я ведь ни сном ни духом не участвовал в распиле огромных, но могущих в любой момент закончиться денег, бабла, как сейчас принято там говорить. Но именно в деньгах, следует признаться, я последнее время испытывал крайнюю нужду. Этим-то, мне представляется, адвокат и вос-пользовался.

– «Главное, не делай глупостей, следуй моим указаниям, и всё будет, как должно быть!»

Разговор окончен, он встал, за ним тенью поспешно встала и жена. Я понял, что мой визит завершен, осталось лишь спро-сить, как мне отсюда выбираться.

«Пойдешь направо. Ну, там тебе подскажут... Там не сложно».

Его и без того нерезкое лицо приняло совсем уж отсутствующий вид, и весь облик стал немного тускнеть, а под стать ему и жена начала терять свою физическую плотность и скоро вообще перестала присутствовать. Адвокат поклонился и развернувшись пошел к даче, на ходу растворяясь в увядающей зелени кустов то ли смородины, то ли малины.  

Выходя из калитки, я увидел стоящую неподалеку фигуру молодой стройной женщины. И она еще издали показалась мне знакомой. Лица я пока не видел, тем более что и лицо её, также как у адвоката с женой, казалось издали размытым, не в фокусе.

Но... Но я точно её знаю, — эта мысль резко и тревожно утвердилась во мне, — знаю! Женщина приблизилась.

«А ты тут незнакомых не встретишь», — своим тихим, чуть глуховатым голосом проговорила она, отвечая на мою невыс-казанную вслух мысль.

Услышав ее голос (а голоса в этом мире, в отличие от изображений, были четкими и слышались прекрасно), я сразу понял, кто она. Марина. Я не мог ошибиться, я знал её очень хорошо. В таких случаях уместно выражение: знал близко. Она (Марина? тень Марины?!) шла чуть впереди меня, я плелся за ней, придавленный воспоминаниями. Потому что про нее-то я точно знал, и не по рассказам, что она умерла, вернее сама за-кончила свою жизнь 10 лет назад.

Мы шли по дороге вдоль покосившихся заборчиков, и это место мне показалось опять другим, теперь это был как бы бед-ный садово-огородный кооператив той же советской эпохи, в котором её родители приобрели летний садовый домик на по-лагавшихся тогда пяти-шести сотках. Мимо нас проходили в от-далении какие-то затуманенные фигуры, в основном пожилых или совсем старых людей, и если я, ошарашенный этой новой встречей, рассеянно на них смотрел, они отвечали мне в ответ признательной улыбкой. Вернее мне так казалось – лица было трудно различить.

Соображение, которое пришло мне много позже, когда я заново осмысливал, вернувшись назад, всё что со мной случилось, заключалось в следующем.

Я понял, что все эти туманные фигуры, все эти потусто-ронние тени когда-то были живыми людьми, с которыми я так или иначе был знаком, и обо всех без исключения знал, что они уже умерли.

Наш разговор с Мариной (как бы Мариной?) тоже был пре-дельно странным. Я начал было убежденно и глупо доказывать ей, что она ошиблась, что так нельзя было решить наши с ней проблемы, что нас окружала жуткая масса недоразумений, кри-тическая масса, пойми! Зачем я это говорил ей, все уже давно решившей окончательно? Она в ответ своим, как и раньше, иро-ническим тоном:

«Какой ты сладкий! Успокойся уже, чем себя расстраивать, лучше присмотри там за моей мамой, она ведь совсем старенькая уже».

Да-да! Конечно, скажи мне, что еще нужно там сделать, я всё... И одновременно понимал, что сказанное теперь не может никак быть реальным, она призрак, её нет, она умерла и для меня, и для своей бедной мамы... Это было как во сне, хотя я знал, что это не сон, а что-то еще более нереальное, чем сон. Скорее всего, какое-то тихое помешательство, lucidafollia, не знаю, как это правильно передать по-русски.

Я говорил раньше об отсутствии желаний – так называемых физических желаний там, в стране мертвых. Но в тот момент с ней, в тот единственный момент, желание вполне физическое, просто плотское, во мне проснулось, и проснулось с необычай-ной силой. Было невероятное желание обнять её...

Естественно, из этого ничего не вышло, как и с рукопожатием адвоката. Я не мог дотронуться до неё, но она улыбнулось мне с пониманием, так мне казалось, было что-то общее, наверное, в наших мыслях, несмотря ни на что. Мы стояли, два безутешных существа, около калитки в заборе, за ним виднелся черный остов сгоревшей дачи.

Она указала мне на будочку неказистого дачного сортира: «тебе туда».

Вот достойное окончание нашего общения, вот она, твоя больная совесть: тебе в сортир! Она резко отвернулась и тихо сказала в сторону, как будто уже не мне: «не мучай себя, все уже прошло, будь осторожен там!»

 Я как последний болван стоял перед этим убогим строени-ем, не испытывая никакого желания туда войти, дико огляды-вался на уходящую от меня в сумрак её фигуру, и услышал неизвестно чей суровый голос: «Входи, время вышло!»

Обреченно повинуясь приказу, я повернул щеколду, открыл дверь и вошел, ожидая по давней памяти услышать резкую вонь наших русских дачных сортиров.

Внутри было темно, но как только дверь за мной (сама со-бой) закрылась, внутри зажегся неяркий рассеянный свет.

Я обнаружил себя в стерильно-чистой кабинке туалета мюн-хенского международного аэропорта.

Терминал 2, зона вылета; на плече у меня висела сумка, в которой находились в полном порядке, я был уверен, мои документы: паспорт, посадочный талон с прилепленным к нему квитком на получение багажа, бумажник с наличностью и кре-дитные карты, а также записная книжка с нужными мне мос-ковскими телефонами. Со мой был мой смартфон, хотя его не было там– на этом настаивали адвокатские правила посеще-ния страны мертвых. Одет я был в ту же походную одежду, в какой был там, но был уверен, что все необходимое, в том числе кое-какие теплые вещи (в Москве была осень) я найду по прилете в моем чемодане, сданном в багаж (кем?)

Объявили посадку на рейс 765 Мюнхен — Москва компании ChimeraAirLines. Я почти обречённо, на слегка ватных ногах медленно зашагал к сторону выхода, хотя и был почти уверен, что сейчас должно что-то произойти, меня остановят, не пустят в самолет, что громкоговоритель объявит о том, что рейс отме-няется, что компания приносит свои извинения пассажирам, что над ними просто пошутили, что вообще весь этот карна-вальный розыгрыш сейчас прекратится, и всем участникам бу-дет предложено бесплатно поужинать, переночевать в гости-нице и получить подарки за участие в телевизионной передаче «Шутки-Малютки. Посмотрите-ка на себя со стороны!» Распи-шитесь, что не имеете претензий, и получите отступные.

 Но последовало совсем другое объявление: диктор настой-чиво призвал по-английски именно меня (назвав, слегка иско-веркав, мою фамилию) и еще какого-то мистера Собьякьевича поспешить к выходу номер В-66 на рейс...        

 

(Пояснение)

 

Всё описанное выше — точная реконструкция событий.

Я действительно побывал там, в стране мертвых, встретился и разговаривал с одним своим знакомым, которого знаю как ад-воката Веревкина. Там же я встретил и разговаривал с еще од-ним человеком, женщиной, умершей около 10 лет назад, но её имя мне не хотелось бы называть.

Я готов под присягой, если в этом будет необходимость, еще раз повторить все описанное здесь, все, что видел и слышал в том месте, правда, кроме некоторых подробностей, которые обещал не разглашать, а также, разумеется, той информации, которая может нанести ущерб или навредить мне самому или моим близким родственникам, которых правда у меня нет.

Написание этого текста является попыткой как-то противо-стоять слухам и совершенно неправдоподобным россказням о моем посещении страны мертвых, которые неизвестным мне образом начали просачиваться в интернет. В результате я полу-чил уже несколько предложений от различных людей, среди которых известные (как мне было сказано) экстрасенсы, спири-ты, колдуны, предсказатели, специалисты по общению с загроб-ным миром (очевидные шарлатаны). В основном они хотели бы использовать в чисто коммерческих целях мои знания о стране мёртвых и главное - способа попадания туда живым. Мне пред-лагали даже участвовать в неких необычайно прибыльных в бу-дущем предприятиях, занимающихся организацией «путеше-ствий в иной мир», на что я, естественно, ответил категориче-ским отказом.

Я делаю достоянием гласности мои документальные заметки с целью пресечь любые возможные спекуляции на тему случив-шегося со мной. Все, что могу в настоящий момент сказать, я изложил в этом тексте. Могу только добавить, что в настоящее время веду с одной очень известной зарубежной киностудией предварительные переговоры об экранизации этих моих запи-сок о стране мёртвых. Проект мне кажется интересным, к тому же он мне близок профессионально как сценаристу, может быть, не столь пока известному в мире кино. У сделавшей мне предложение студии имеются адекватные технические воз-можности для более точной передачи сложного визуального ряда, каким должен отличаться фильм на практически доку-ментальной основе.

Мне пришлось, признаюсь, сразу же разочаровать продюс-серов студии, желающих для большей достоверности послать съёмочную группу прямо на место событий. Сделать это, коне-чно, невозможно, но будучи свидетелем событий, я могу под-сказать режиссеру, как именно выглядят обитатели страны мёртвых, чтобы избежать той «развесистой клюквы», какой полны фильмы на подобные темы.

Парвус. 11-12 февраля, 1852 г.

 

 

2. Химера Эйрлайнз

 

Павел, сидя на своём месте в экономклассе, отложил на сво-бодное рядом кресло скреплённые канцелярским зажимом страницы с текстом, подписанным его именем, вернее его псевдонимом. Самолет уже взлетел, набирал высоту, заклады-вало уши. В салоне притушили свет, казалось, что все пасса-жиры вокруг уже спали. Кроме одного, громоздкого мужчины в нелепом зеленом костюме, который вошел в самолет вслед за ним, последним. Видимо, это именно его тоже вызывали громкоговорителем на рейс. Зеленый продолжал ерзать, пыта-ясь с трудом уместить себя кресле. Несколько раз он обернулся и внимательно посмотрел на Павла. 

Павел закрыл глаза, вернее зажмурился от раздражения, от резкого неприятия только что прочитанного.

Что это со мной? Я на самом деле все это написал, но ког-да? Что со мной творится?» Особенно раздражал последний абзац этой «рукописи» с каким-то фантастическим бредом про контакты с киностудией, про предложения от спиритов и колдунов. И особенно почему-то раздражала приписка с этой датой. «Сегодня ведь, – он посмотрел дату на часах, – тридцатое октября. Но как я мог всё это написать и когда? Я и в самолёт-то этот попал неизвестным образом, как бы очнувшись в чертовой кабинке аэропорта от долгого, полного кошмаров сна. Но если окончательно проснуться, если поста-раться все-таки мыслить логически (если это возможно в такой ситуации), то очевидно, что все это написал я сам. Просто был какой-то временной провал, когда я вернулся к себе домой из того странного, видимо воображаемого места. И все это написал, напечатал, потом собрался и поехал в аэ-ропорт. Скорее всего, я летел с пересадкой через Мюнхен. Но... сам написал?»

Ему показалось, что текст написан человеком, который дол-го жил за границей и уже стал забывать родной язык, непроиз-вольно переводя с иностранного.

«Впрочем, я ведь и сам такой человек и тоже иногда думаю не по-русски. И во сне разговариваю на какой-то смеси языков. Толстой вот, хоть и жил в России всю жизнь, а тоже часто переводил себя с французского. Как у Бэккета, пишущего по-французки «Моллой»: я забыл орфографию и половину слов».

Все происходящее представлялось ему нелепым сном, ведь сны чаще всего и есть полная нелепость. В довершении, в аэро-порту, когда он шел к выходу на посадку, на табло неожиданно побежала электронная строка с текстом по-русски: В основе Мертвых душ внимательный анализ раскрыл бы формы весе-лого (карнавального) хождения по преисподней, по стране смерти. Михаил Бахтин...

Сон или не сон, но он там, в далеко не карнавальной стране действительно побывал и теперь, пытаясь вернуть на место раз-дваивающуюся реальность, вновь восстанавливал момент, когда получил письмо от адвоката. Помнил когда, при каких обстоя-тельствах, в какой обстановке. Действительно, был дома один, так, как описано в «рукописи». Хотя многое и не совпадало.

 

Был один у себя дома в Италии (вообще в последние годы я живу практически всегда один), и с утра начал ощущать бес-покойство, куда-то меня тянуло, как-то мне было не по себе, слышал не то чтобы голоса, но некое подобие звуков, отда-ленно похожих на зовы, кто-то меня окликал из соседней ком-наты, хотя там никого не было, скрипело и поскрипывало то, что никогда не скрипело (ни дверные петли, ни паркет), раз-дался вдруг страшный кошачий вой за окном, в саду без ветра качались деревья. Потянуло к компьютеру, кто-то решил за меня, что я должен посмотреть почту, хотя сам я дал себе зарок заглядывать туда не чаще раза в неделю, а со времени последней проверки не прошло и двух дней. И в почте среди многочисленных рекламных зазывов было совершенно неожи-данное и, как я уже сказал, ошарашившее меня письмо с име-нем и выходным адресом покойного. Открыть его я решился не сразу. И уже двинул мышкой в направлении мусорного ве-дерка, как что-то меня довольно резко и настойчиво остано-вило. Ну и что, – подумал, – может и спам, но почему не по-смотреть, от вирусов у меня мощная защита, сразу зами-гает и зазвенит.

“Дорогой Павел! Не удивляйся, это послание действи-тельно от меня. Думаю, что ты уже знаешь о моей кончине, но мое письмо не предсмертный зов, а просто констатация факта: если ты это письмо получил, значит меня уже нет (вариант: им все-таки удалось меня убить). Может, меня и убили, но не в этом дело. Это ведь не завещание и не призыв отомстить за мою смерть. Меня уже нет на вашем свете, но несмотря на это я приглашаю тебя встретиться”.

Да, именно так я получил это приглашение. В письме даль-ше шло очень точное и краткое объяснение, зачем нам нужно встретиться и как мне попасть к нему. Метод попадания мне по-казался совершенно фантастическим и неправдоподобным, но несмотря на всю его фантастичность, я там побывал.

 

И он был уверен, что побывал там буквально только что. Хотя...

Как, на самом деле, он мог перенестись в Мюнхен оттуда?! Иметь билет, багаж, зарегистрироваться, сесть в самолет. Рас-суждая логически... Но рассуждать логически совершенно не получалось. Он ощущал себя раздвоившимся. И вообще-то при-вык уже с недавнего времени думать о себе в третьем лице, ис-пользуя не имя, а свой nickname, хотя сам же раздражался, ког-да слышал или читал в русских текстах эти неимена, нечто как бы иностранное... Кто был тот другой, зачем ему (мне?) понадо-бился Парвус?  

Павел, или кто-то вместо него, задумался. События послед-них часов (дней?) совершенно не укладывались в какую-либо рациональную канву, настойчиво возвращалась мысль, что это все-таки сон. И его ли собственный сон, или же морок, навя-занный кем-то посторонним? Вполне серьезно подозревал, что сейчас им управляет адвокат Веревкин, с котором он (вероятно) встретился. Хотя тот уже умер, и этот визит (сон о визите?) в об-щем-то довольно ясно (ну уж прям – ясно!) это подтверждает. «Ведь если рассуждать здраво, - в этот момент Аркадию каза-лось, что он рассуждает здраво, - я получил какое-то задание, деньги (сколько, кроме наличных, есть еще на кредитках, кото-рые я от него каким-то образом получил?), билет в Москву на эту непонятную авиакомпанию (никогда не слышал про та-кую!), адреса, карту города с некоторыми метками, телефоны мне незнакомых людей, которые должны мне помогать (руко-водить мной?) в том мире, которого я почти уже не знаю и не понимаю, вернее, не хочу больше понимать, и, видимо, подсоз-нательно стараюсь о нём вообще не думать».

 В салоне царила уютная полутьма. Плывущие глубоко внизу облака время от времени озарялись какими-то тревожными сполохами. Уже набрали высоту. Успокоился и зеленый попут-чик. Полет сопровождался глухим ровным гудением.

Павел уехал из России много лет назад и считал, что уехал навсегда. Уехал после одного, невероятно трагического для него события, смерти близкой ему женщины, вернее, ее самоубий-ства. В какой-то степени, он считал себя виновным, хотя и гнал эту мысль, вернее, пытался её как-то переформулировать, ста-рался удалить от себя, приписав кому-то другому, кому-то, кто в отличие от него, остался там. Может быть, уже тогда он начал страдать некоторым раздвоением. Он был сам собой в своей но-вой жизни, а кто-то другой, оставшийся в России, гнетет того нового, что уехал, насылает на него маету, страдания, угрызе-ния, в общем, всякую порчу.

Навсегда оставить родину не удалось, пришлось, налаживая существование на новом месте, несколько раз возвращаться, и каждый раз возвращение в Россию сопровождалось тяжелей-шим, почти метафизическим стрессом, а отъезд оттуда казался освобождением. Когда самолет отрывался от российской земли, ему казалось, что его другое я, его мучитель, остался на земле, в только что покинутом аэровокзале, и злобно колотит кулаками в дверь туалетной кабинки, откуда он, улетающий, вышел перед посадкой. Но кто улетал, и кто остался? Кто из них доктор Дже-килл, а кто мистер Хайд?

Гудение было монотонно-усыпляющим, Павел задремал, и сразу же, и как-то вполне естественно в соседнее с ним свобод-ное кресло села Марина.

 «Извини, я увидала, что рядом свободное место. Хотелось еще немножко побыть с тобой. Извини. Вообще-то странно, самолет почти пустой, сколько свободныхмест... Смотри, луна полная в окошке. Подожди, не окошко, иллюминатор, пра-вильно?»

Павел молчал, не столько удивленный, сколько придавленный этим возвращением. Это морок, галлюцинация, она меня не отпускает, прошлое меня не отпускает, зачем я опять туда еду! Она хочет, чтобы я чувствовал вину? Это от луны, от полнолуния?

«Нет, нет! Дело не в луне, и ты ни в чем не виноват. Боже упаси! Это не твоя больная совесть, только моя боль. Я боюсь за тебя».

Самолет тряхнуло, и сразу же Павла с силой толкнуло впе-ред, как будто самолет, уже приземлившись, начал резко тор-мозить. И застыл в воздухе. В иллюминатор смотрела непод-вижная белесая луна. В черную пустоту за бортом распахнулась тяжелая самолетная дверь, потянуло ледяным холодом, и отту-да, из пустоты, в салон вошли две фигуры в омоновских бала-клавах на лице. Они медленно шли по проходу, время от вре-мени останавливались, что-то вполголоса спрашивали у спящих пассажиров, те, не просыпаясь, отвечали. Около зеленого задер-жались и тот, вроде бы тоже не просыпаясь, махнул рукой в сто-рону Павла и Марины. И также с закрытыми глазами, но дово-льно отчетливо объявил по-русски: «Не беспокойтесь, господа, пересекаем государственную границу России, обычная провер-ка. Если есть что-то запрещенное к провозу, лучше не чинить препятствий представителям власти и предъявить сразу!»

Марина встала, посмотрела на Павла взглядом, в котором была беспомощная покорность, и пошла по проходу навстречу полицейским фигурам.

Они уже ждали её и, взяв под руки, повели к зияющему хо-лодом и мраком выходу. 

Полет продолжался, что-то пробормотало по-английски ра-дио, зажегся свет, пассажиры начали просыпаться, по проходу повезли тележки с едой и напитками. Вскоре объявили, что са-молет пошел на посадку.

В толкотне на выходе «зеленый» оказался рядом с Павлом и сразу же заговорил с ним, как будто со старым знакомым:

 «Да ты не расстраивайся. Она ведь не имела права на въезд, - лицо его дернулось то ли тиком, то ли он как-то неуклюже подмигнул. – У нее в документах неправильно записаны даты рождения и смерти, да и имя какое-то нерусское: Аннунциата. Она ведь российская? И имя ее Марина, верно?»

 – Верно, – Павел понял, что морок продолжается, и с этим человеком следует соглашаться во всём. Он, очевидно, сума-сшедший экстрасенс, какой-нибудь колдун из рукописи.

 «Поскольку ты удивляешься, чуть ли не колдуном меня записал, представлюсь: Собакевич, Михаил Семенович, гене-рал-майор. Я тебя подвезу в Москву, у меня будет машина».

– Спасибо, меня должны встретить. А генерал-майор чего?

«Как тебе сказать? Всего. Я бы посоветовал не отказываться от моего предложения. Тебе будет интересно. И полезно».

В огромном похожем на катафалк автомобиле генерал-май-ора вместе с Аркадием оказались два огромных бульдога. Они расположились, в специальном отсеке, видимо специально ор-ганизованном для них в задней части машины. Собакевич и Па-вел расположились в среднем салоне, отгороженном от водите-ля стеклянной перегородкой. Присмотревшись, Павел понял, что и сам Собакевич лицом походит не на медведя, как его од-нофамилец у Гоголя, а скорее на бульдога. Собаки вели себя спокойно, но любое движение Павла вызывала их насторожен-ное внимание, которое выражалось негромким рычанием.

Едва переехав окружную, прочно и надолго встали в пробке. Генерал беспокойно посматривал в свой громоздкий смартфон, нервный тик регулярно искажал лицо замысловатой гримасой. Несмотря на его приказ водителю включить спецсигнал и выез-жать на встречку, машина не трогалась с места, потому что и на встречной полосе была точно такая же ситуация, проехать вперед можно было разве что на велосипеде или, еще проще, на скэйтборде, что и делал какой-то ночной скэйтбой, ловко про-ныривая между машин. И как заметил Павел, когда тот оказался совсем рядом, проделывал все это с закрытыми глазами. Было видно, что и пассажиры в этой толпе машин – во многих был зажжен свет – спали, хотя некоторые держали перед закрытыми глазами телефоны. Другие же вообще отсое-динились от мира виртуальными шлемами.

– Сон разума, – вырвалось у Павла.

– Какой сон, какого разума? – возмущенно проворчал Соба-кевич, и собаки сзади в тон ему злобно зарычали. – Просто ус-тали люди, ночь ведь. Спят, смотрят телек, расслабляются.

– Телек? Я про разум, который когда спит...

Собаки при слове «разум» опять злобно зарычали, и Павел невольно подался вперед. Лучше молчать, звери видимо не лю-бят, когда с хозяином вступают в пререкания.

– А ваши симпатичные собачки здесь дожидались или с ва-ми летали?

– Собаки летают спецрейсом, – коротко отрезал генерал-майор и замолчал, считая разъяснение достаточным.

– Скажите, а все-таки... как вы узнали, что её зовут Марина, и про её документы. Может, вы сны читаете, самолет можете в воздухе остановить, затеять высадку пассажиров внеплановую?

Собакевич молчал, но в этот раз вместо тика на его лице по-явилась кривая самодовольная улыбка.

– Мы умеем. Мы всё знаем. Мы читали письмо этого Верев-кина, знаем, где ты был, с кем встречался и что сюда приехал делать. Ты вообще жив еще, только потому, что мы тебе это поз-воляем.

– Знаете, я вам верю, спасибо... – Павел был настолько оша-рашен, что даже не испугался. Как будто все это происходило опять во сне, и он все еще был в самолете. Нет, еще лучше: он был у себя дома, в Италии, и подозрительное письмо решил не читать, вообще надолго выключить компьютер, закрыть наглу-хо окна и двери, никуда из дома не выходить, заснуть. – Я сей-час же, господин генерал, вернусь в аэропорт и улечу обратно, сразу. На первом же рейсе.

Собаки тихо рычали, уже не переставая.

– Ты никуда не улетишь и будешь делать то, что мы прика-жем, я прикажу... Ну вот, слава начальству, тронулись наконец. Давай включай сигнал, выезжай на встречку!       

 

 

3. Москва параноидная

 

Сразу при входе в квартиру неприятно поразил Павла какой-то заунывно гудящий звук, вроде тех, что издают провода высо-ковольтной передачи, если оказаться вблизи. Но этот раздавал-ся не в чистом поле, а в квартире адвоката Веревкина, где Павлу предстояло провести неизвестно уже сколько времени, посколь-ку обстоятельства, как он понимал, поменялись радикально, и теперь обволакивали его гнетущей тоской. А помощи ждать бы-ло неоткуда и не от кого. Подумал было, не послать ли мэйл адвокату, покаяться, повиниться, объяснить ситуацию. Мысль, прямо скажем, вычурная, – сразу же вернул себя в реальность, – чтобы писать на тот свет, следует теперь испрашивать разреше-ния у генерал-майора всего на этом свете.

Да и был ли этот адвокат! И где тот свет, и в какой я сейчас попал? Боже!

Человек, который дожидался Павла у подъезда и который должен был ввести его в курс этого нового жилища, к Веревки-ну очевидно не имел никакого отношения. Сумрачный, молча-ливый тип был нужен просто как передаточное звено: дать клю-чи, сказать каким кодом открывается дверь в подъезде, прово-дить в квартиру, показать, где свет, газ, белье, посуда и, как он сказал, удобства. На вопрос, а что это гудит здесь?

– А это телевизор. Вот тут, в комнате, 32 дюйма, но сейчас уже программы закончились, поэтому гудит.

– Так надо выключить! Где выключается, где пульт?

– Нельзя, не выключается.

– Как не выключается? Да вытащить из розетки и все!

– Нет розетки. С конца двадцатого года приказ в действии – в каждой квартире невыключающийся телевизор, и чтоб был всегда в работе.

– Зачем?

– Должен.

– А если я не хочу, если я спать хочу.

– Можете сделать потише, но совсем выключить, как рань-ше, нельзя.

– Как нельзя? Что за бред!

– Вот кнопка, можете на ночь сделать тише. Вот. Ну, я по-шел, счастливо оставаться.

– Постойте! А вы, извините, вы какое отношение к этой квартире имеете, это ведь адвоката Веревкина покойного квартира?

– Никакого, меня попросили.

– Кто?

– До свидания, я пошел, уже утро почти.

И он ушел, осторожно прикрыв за собой входную дверь.

«Что будем делать, дорогой Парвус? – в грустном отчаянии спросил себя Павел, зная, что ответа на этот совершенно рито-рический вопрос нет. – Могу просто ничего не делать, лечь спать, где-то в чемодане должны быть беруши, заткну этот ад-ский гудок, а завтра что-нибудь придумаю. Можно попытаться все-таки встретиться с тем человеком, о котором было в инст-рукциях адвоката. Но как это теперь возможно, если в дело вме-шался зеленый генерал? Теперь я под колпаком. А Веревкин ведь его присутствие никак не обозначил. Он посторонний в этой истории. Всё перекорежилось, я, очевидно, попал в мясо-рубку. Звучит зловеще и пафосно, но так оно и есть. Или еще ху-же: оказался в пустоте, в void, как там выразился Веревкин. Хо-рошо было бы сейчас ему позвонить, поболтать о потусторон-нем или о фьючерсах с его милой вдовой».

Потянулось время, в котором Павел как бы присутствовал, находился в этой квартире, в Москве, в России, но чувствовал, что одновременно отсутствует, или подвешен где-то в неизвест-ном месте, в той самой пустоте. Неожиданно проснулся телеви-зор и заговорил тоном вещуна-гипнотизера: «Доброе утро, ува-жаемые телезрители!»

Было шесть утра по Москве.

Павел выскочил из дома, и через несколько, как ему показа-лось, минут обнаружил себя в метро, в поезде на кольцевой, но было уже десять утра. Он помнил (хотя и в беспамятстве), что тщательно выполнял некие предписанные инструкцией Верев-кина действия: долго ездил в метро, менял линии, неожиданно выходил в последний момент перед самым закрытием дверей, незаметно оглядывался, делая вид, что завязывает шнурок. То есть совершал весь банальный инструментарий шпиона или ди-ссидента 70-ых, отрывающегося от хвоста.

Самым сложным, оказалось, выходить в последний момент из вагона. Агрессивная толпа врывающихся туда пассажиров никоем образом не позволяла этого исполнить. Видно, – поду-малось, – чтобы такое насоветовать, в метро Веревкин ездил не-часто. Несколько раз он развязывал и завязывал шнурки, резко менял направление в переходах, вызывая злобное ворчание в плотной толпе. Извините, извините! – бормотал, мысленно не-навидя и себя, и толпу, и понимал, что проделывает все эти бес-смысленные действия автоматически, и таким же автоматичес-ким было движение толпы людей, похожих в его расстроенном воображении, на гомункулусов. Вот – подумал он в момент ко-роткого прояснения – оказался внутри ланговского Метрополи-са.

Поскольку встреча в аэропорту по вине Собакевича сорва-лась - в действие автоматически вступил запасной «Вариант № 2».

Встреча на следующий день после прибытия в Москву, в 10:15 утра у фигуры стахановца с отбойным молотком у пятой арки станции метро Площадь Революции. Будет ждать человек, положивший руку на этот молоток, в другой будет держать жел-тый кожаный портфель. Павлу же никаких опознавательных признаков инструкция не предписывала: тебя узнают. За отбой-ный молоток в назначенное время и с указанным портфелем в руке держалась молодая девушка в строгом учрежденческом костюме (приталенный пиджачок и короткая юбочка). Павел растерялся, поскольку почему-то ожидал увидеть мужчину. Де-вушка, однако, сразу же развеяла сомнения, указав Павлу жес-том на себя. Мол, это я, вы со мной должны встретиться...

– Здравствуйте! Что вы должны мне передать? Мне сказа-ли...

– Ничего. Только передать на словах, запомните цифры: 1-8-52-2-11-12. Именно в такой последовательности, запомните. Ни-чего другого. Всего доброго, я пошла, подождите здесь минутку, не ходите за мной. До свидания!

Заполнил цифры, запомнил очень короткую, не по погоде, юбку, голос тонкий с чуть картавым эр, запомнил лицо, в кото-ром была какая-то отчужденность. Подумал, что почти у всех встреченных здесь с момента прилета людей такие же отсутст-вующие выражения. Кроме генерал-майора, конечно же, тот как раз выделялся даже излишней экспрессивностью своей бульдожьей физиономии.

Этот день продолжался для Павла бесцельным блужданием по Москве. Он вышел из метро на Юго-Западной, теперь уже не оглядывался украдкой, не завязывал шнурков, не заскакивал в последний момент в автобус и не выворачивал наизнанку свой плащ.

Нет, он никак не подходил на роль Бонда, Джеймс Бонда!

Но отказ от этих бессмысленных в данной ситуации шпионс-ких приемов все равно не прибавлял ни капли смысла в его по-ведение. Он ощущал себя обманутым идиотом, и чувствовал, что находился на грани параноидального срыва. Был уверен, что любое его движение фиксируется спутниковыми объектива-ми, передается в какой-то оперативный центр с множеством дисплеев и изощренных приборов. И там, во главе подразделе-ния всезнающих детективов, сидит на троне Собакевич и весело ему подмигивает. Павел пожалел, что у него нет с собой ксана-кса, который очень помог бы в подобных обстоятельствах. А без седативной поддержки все вокруг казалось ему декорациями искаженной реальности, а в душу заползала ледяная змея поме-шательства.

Он прекрасно знал, что паранойя способна победить здра-вый смысл, но сделать с собой ничего не мог, фантасмагория побеждала однозначно. Следовало просто определиться, по воз-можности здраво, во времени и пространстве и, невзирая на на-правленные на него из космоса объективы, выбрать наиболее простую линию поведения. Например, куда пойти? Нужно по-просту выбрать цель движения. И тут он понял, что оказался, сам того не заметив, вблизи дома марининой матери. Здесь ког-да-то он мог даже ночью найти нужный подъезд, но сейчас сов-сем потерялся под холодным меленьким дождем, среди одина-ковых многоэтажных корпусов, что-то изменилось тут за годы его отсутствия, все теперь стало более одинаковым, неразличи-мым. Раньше были вроде какие-то гаражи, сарайчики, магазин-чики-лавочки, по которым он ориентировался, но теперь они исчезли. Но нужный дом, дом Марины, он все-таки нашел.

Попробовал открыть дверь сохранившимся с той поры клю-чом, она открылась, и он вошел в знакомую (до дрожи) квар-тиру. Дверь из коридора в большую комнату была открыта. Ма-ринина мать, старушка, которой по подсчетам Павла должно было быть не меньше восьмидесяти, предстала перед ним ви-дом сбоку, одетая не по возрасту в какой-то «спортивный» лиф-чик и длинные адидасовские трусы. Стоя перед телевизором, она чуть-чуть подпрыгивала, слегка нагибалась, разводила и поднимала руки, в общем, делала стариковскую зарядку, хотя на экране какие-то люди вовсе не занимались коллективным фитнесом, а дружно поносили пламенными инвективами за-рубежных врагов, то перебивая друг друга, а то вдруг замолкая по команде дирижера, толсторожего дяди в полувоенном френ-че – тогда все вместе довольно оглядывались на камеру. Аркадий несколько минут наблюдал за всей этой странной кар-тиной из дверей, готовый ретироваться в коридор, чтобы не ис-пугать старушку.

– Настасья Петровна, извините, остановитесь на секунду, - наконец решился обратить на себя внимание. – Извините, я звонил, но, наверное, вы не слышали из-за телевизора.

Настасья Петровна обернулась и даже подпрыгнула от ис-пуга, хотя выражение ее лица при этом казалось не испуган-ным, а скорее, отсутствующим, отрешенным от реальности, она вроде бы продолжала слушать крики из телевизора и выужи-вать оттуда указания для своей гимнастики. И стоя перед Пав-лом, она ритмично подергивала плечами и также ритмично чуть-чуть приседала.

Павел понял, что бедная старушка воспринимает реальность не совсем адекватно и, хотя и сам-то был не очень уверен, что вернулся в реальный мир, все-таки попытался как-то деликатно ей объяснить, что он недавно виделся с её умершей дочкой, ко-торая попросила его прийти, узнать, встретиться... Ей там хоро-шо, вы не беспокойтесь (что я несу, как может быть хорошо?!) Она скучает, думает о вас, шлет привет, вы не подумайте, что я сумасшедший, просто не могу вам всего объяснить, это очень необычно, но верьте мне.

Все, что пытался сказать ей Павел, он говорил путано, не-связно, как в горячке, и сам не верил в то, что говорил. А она слушала его неожиданно спокойно, по виду очень внимательно, но в тоже время шевелила губами, как бы беззвучно повторяя слова, несущиеся разноголосым потоком из телевизора.

– Вас как звать? Вы что Марины знакомый?

– Настасья Петровна, дорогая, как же вы не помните меня, я Павел. Мы с Мариной жили здесь у вас, я Павел...

– А Марины нет. Нет дома, не знаю, когда вернется.

Говоря это старушка, постоянно поворачивала голову к теле-визору. И в паузах что-то шептала.

– Может, вы есть хотите? Я могу вам приготовить котлеты, разогрею с горошком, хотите?

Вдруг посреди наступившей в телевизоре паузе раздался громкий окрик толсторожего: «Не слушайте его, Настасья Пет-ровна, он убийца, враг, гоните его, звоните в полицию! Он опа-сен, Настасья Петровна, он даже память о вашей дочери хочет убить!»

– Нет, спасибо Настасья Петровна, я пойду, не надо котлет. Вы все обезумели тут.

 

 

4. Весь русский мир - театр

 

На улице было уже совсем темно. Дорогу к метро он когда-то хорошо знал, но теперь опять не мог сориентироваться. Дома как бы поменяли свои места и изменились внешне. Из зареше-ченного окна первого этажа, где раньше была вроде бы прачеч-ная, слышалось музыка, кто-то наигрывал нехитрую фортепь-янную пьеску, сбиваясь и опять начиная её сначала. Привычная в прошлом дорога от дома Марины к проспекту Вернадского, к метро, к стоянке такси, теперь куда-то исчезла. Продрогший и злой он совсем наугад ткнулся в проход между домами, но ока-зался теперь в совершенно уже незнакомом месте. И увидел пе-ред собой особняком стоящее посреди двора одноэтажное похо-жее на котельную строение с подсвеченной уличным фонарем вывеской: «Театр». И вовсе не желая никакого театра, а только лишь с мыслью немного согреться и перевести дух, вошел в это странное заведение.

При входе, в тесном и достаточно запущенном вестибюле, сидела за столиком вяжущая чулок пожилая тетя. Увидев при-шедшего, она пробурчала: «Билет хотите?». На что Павел: «Нет, хотел здесь просто обогреться, без билета». Тетя удовлет-ворилась ответом и вернулась к чулку. Павел вошел мимо нее в зрительной зал под надпись «Партер», но не обнаружил там ни-чего другого – ни бельэтажа ни галерки. В узком полутемном зальчике было от силы шесть-семь рядов облезлых кресел, меж-ду ними шныряли бродячие кошки, на глазок их было больше, чем редких зрителей. Кошки истошно мяукали, но зрители не реагировали, поскольку скорее спали, чем смотрели спектакль. Павел устроился в последнем ряду. Какое-то действие проис-ходило на невысоком помосте, изображающем сцену, там сиде-ло трое актеров: двое мужчин в каких-то темно-серых балахо-нах, а также женщина, одетая, наоборот, элегантно, в белое платье, почти светящееся в сумраке. Лица мужчин были густо замазаны белым гримом, а женское прикрывала полумаска в виде черной распахнувшей крылья бабочки. В глубине сцены, еле виднелась в полутьме кирпичная стена, залепленная об-рывками газет. Вообще вся «коробка сцены» представляла со-бой низенькое помещение в виде слегка перекошенного парал-лелепипеда. Кроме трех стульев, на которых сидели актеры, в беспорядке стояли и валялись другие стулья, и кроме них не бы-ло никакой другой мебели, но на боковой стене висел работаю-щий телевизор с большим плоским экраном. Что он показывал, Павел со своего места не видел, но по бликам, время от времени освещавшим сцену, было понятно, что телевизор включен – из него раздавалась нечленораздельная речь и глухой шум – то ли моря, то ли волнующейся толпы. В момент, когда Павел вошел в зал, актеры сидели молча, будто смотрели телевизор. Их мол-чание длилось довольно долго, и Павлу даже стало казаться, что они вообще не будут говорить, что это какая-то модернист-ская инсталляция, и закралось сомнение – не манекены ли на сцене. И эта инсталляция длилась уже довольно долго, судя по спящим зрителям, некоторые из которых даже негромко похра-пывали. Но вдруг один из актеров-манекенов резко привстал со своего стула и выкрикнул, махнув в сторону экрана: «Так его!»

Потом опять молчание и только всплески шума из телевизо-ра и мяуканье кошек в зале. Прошло еще какое-то время, Павел уже подумывал, не лучше ли покинуть это тягомотное зрелище, но вспомнив о холодном дожде и мраке снаружи, решил пока остаться. Здесь по крайней мере тепло и сухо. Ладно, раз уж за-шел – досмотрим этот спектакль. Наверное, Ионеско – «Сту-лья», новое прочтение. На сцене тем временем со своего стула подскочил второй мужчина и гортанно крикнул: «Кончаем! Кончаем сразу и бесповоротно!» Первый же почти сразу за эти-ми словами тоже привстал и зловещим тоном продекламиро-вал: «Слышите скрип? Это еще не скрежет зубовный, но разди-рающий скрип ворот ада, они уже приоткрылись. И скоро жи-вые позавидуют мёртвым!»

Второй (указывая рукой в телевизор): «Вот-вот, верно ска-зано!»

Тут в действие вступила женщина, до этого неподвижно и от-решенно смотревшая в телевизионное мелькание. Повернула свое лицо в маске к зрителям и зычно крикнула: «Вот ты, во втором ряду справа, иди сюда!»

И со своего места, подчиняясь команде, медленно встал муж-чина с бледным лицом и полузакрытыми глазами. – «Подни-мись на сцену и встань вот здесь», – в голосе женщины было много металла, а вытянутая рука, показывающая, куда должен встать спящий, напоминала учительскую указку.

Зритель застыл и простоял одну-две минуты, видимо, по-грузившись сонным подсознанием в телекартинку. Актеры сле-дили за ним с напряженным вниманием. Шум в телевизоре на-растал. Очередная вспышка света с экрана, и несчастный с жа-лобным воем начал грузно оседать – упал и остается лежать ничком на полу, не двигаясь.

Женщина (указав рукой-указкой на еще одного зрителя в третьем ряду): «Ну, так, а теперь ты иди к нам!» – в голосе уже было чуть больше теплоты. И спящий из третьего ряда также послушно поднялся на сцену и встал, следуя указке, перед экра-ном и через несколько секунд, также издав протяжный стон, упал рядом с первым. В этот раз как-то плашмя и с глухим сту-ком. (Как мешок с костями, – подумал Павел, – ведь больно же!) Женщина вызвала следующего, потом еще одну, довольно молодую и симпатичную сомнамбулу. Действие продолжалось монотонно и без вариаций. Все эти зрители (или тоже подсад-ные актеры?) вповалку лежали перед телетотемом, и на сцене уже почти не оставалось свободного места. Павел почти уверо-вал, что и «спящие» – тоже актеры, тоже участники этого до-вольно неуклюжего на его вкус театрального авангарда. Но вместе с каждым падающим телом в нем все-таки нарастала безотчетная тревога. Из зрителей в зале оставался только он и еще одна парочка в предпоследнем ряду. В момент, когда и эти тоже поднялись по команде и вместе двинулись к сцене, ему стало понятно, что следующим вполне может быть он – тревога переросла в панический страх. Он попытался встать и быст-ренько улизнуть из этого мрачного театра, но встав, понял, что не может сделать ни шага, ноги ватно не слушались.

Женщина: «А ты сиди пока, подожди своей очереди».

И Павел послушно сел. Парочке на сцене уже не оставалось места перед телевизором, и двое актеров в балахонах, до этого неподвижно сидевшие, встали и молча принялись оттаскивать тела в глубину сцены и рассаживать бесчувственных по стульям. На освободившееся место пара упала, обнявшись, мягко, без стука и тоже молча.

Затихли неожиданно и кошки.

– Ну, давай, теперь ты, один остался, – тоном, уже совсем дружеским, сказала женщина и, приподняв свою чешуекрылую полумаску, пристально вглядывалась в подходившего зыбкой походкой Павла. – Вставай давай сюда, место тебе много. Поче-му опоздал? И вроде не спал?

– Марья Захаровна, подождите! – в тревоге обратился к ней один из балахонов. – Он же не наш, он вообще не спал, он чу-жой.

– Ну и что ж что чужой. У нас здесь чужих нет, в нашей стра-не, в нашем большом и замечательном мире! - теперь женщина совсем сняла маску. Лицо под ней оказалось и строгим, и доб-рым, какими бывают лица воспитательниц детского сада, когда прокатывает по ним череда противоречивых эмоций – и лю-бить детишек, и наказывать за непослушание. А голос её хоть и смягчился, но в нем по прежнему преобладала суровая началь-ственная стать. – Вставай сюда и смотри программу. А вы – ба-лахонам – оттащите эту парочку.

Павел покорно встал на указанное перед телевизором место. Теперь он, наконец, смог увидеть, что тот показывал. На экра-не... Он не мог поверить, но телевизор показывал что-то очень похожее на тот самый видовой фильм «Мертвые цивилизации. Древние города и селения мира», который он должен был пред-ставить в Москве и договориться о продаже. Как раз в тот мо-мент пошла длинная панорама по развалинам древнего Эбла, но фильм был озвучен какой-то странной фонограммой. Павел различал в волнах глухого шума отдельные выкрики, хотя по-нять, что кричат, было невозможно за шумом взбесившейся толпы (хотя её на экране не было). Потом явственно послыша-лись выстрелы, сначала одиночные, а потом и автоматная оче-редь, и крики стали истошными. От удивления прошел страх, даже появилась некоторая уверенность — сейчас, мол, расскажу про свой фильм. Он повернулся к «актерам» и дружелюбно, как только мог, начал было объяснять про фильм, что написал сце-нарий, что помню эти именно кадры, эту панораму, там потом пойдут верблюды, как у меня в сценарии. Но у нас там музыка, правда, фольклорная, местный колорит, шумеры, а у вас какой-то другой звук. Но как же вы так удачно подгадали со мной? Это что, такой розыгрыш? Все подстроено, только как узнали, что я зайду? И фильм ведь еще не продан...

Но дружеского разговора не получилось. Павел, увидев рас-пахнутые от удивления глаза женщины и злобный взор балахо-нов, замолчал. Потянулась минута молчания. Первой заговори-ла женщина:

– Ты кто?

– То есть? Я просто зашел случайно, увидел вывеску. И этот фильм, что вы показываете, очень похож на мой фильм, вернее – я сценарист, а права принадлежат одному швейцарскому те-левидению, как он к вам попал? У вас что, театральный такой авангард: Беккет, Ионеско? Или сами пьесу сочиняли?

Экран погас. Наступила тишина, и тишина, судя по их ли-цам, была не просто мрачной, но угрожающей.

– Ты, сука, не выкобенивайся здесь! – зарычал один из ба-лахонов. –Ты отвечай, когда тебя спрашивают, кто тебя сюда заслал?

«Гоголь Николай Васильевич», – почти уже сказал Павел, но прикусил язык, осознав, что разыгрывать шута с ними не стоит. Поджилки опять начали слегка подрагивать, он пожалел, что в этот момент здесь вместо него оказался доктор Джекил, а мис-тер Хайт подло отсутствовал.

– Я здесь случайно, я недавно приехал из-за границы... Нет, я российский гражданин, я местный, но долго был там... Я не знал, что здесь происходит, я немедленно уйду, если вам ме-шаю, у вас, я вижу, какие-то свои тут дела, я ей-богу... Кстати, в Москву я приехал именно по такому же фильму, который вы здесь показывали, я к нему сценарий написал, но его какбудто вы переделали, может совпадение, но очень похожие кадры... Приехал на переговоры, его хотят купить... Ваше телевидение...

 – Молчи, сядь! - женщина вернулась в свой прежний пове-лительный образ.

Павел сел на стул, подставленный балахоном. Мизансцена была такой: Павел сидел спиной к погасшему экрану, а перед ним полукругом расположились балахоны с набеленными ли-цами и между ними – женщина в белом вечернем платье с ли-цом, которое сейчас стало похоже на маску, выражающую древ-негреческий гнев и, одновременно, смятение. В глубине без-жизненными манекенами сидели согбенные фигуры.

Зомби! - возникло в его голове среди других беспорядочно толпившихся мыслей, а ведь пока сидели в зале и тихо так по-храпывали – кто бы мог подумать!

– Какие наши дела, это не тебе решать, – резко проговорила женщина, и в руке у нее появился заверещавший телефон. Нес-колько секунд она молча в него вслушивалась, время от време-ни почтительно кивая головой. И ситуация неожиданно изме-нилась – женщина с недоверчивым удивлением рассматривала Павла.

– Ну ладно, забыли, что было, то было. Меня зовут Мария Захаровна, я народная избранница, мембер оф парламент, как у вас там говорят. Это мои помощники, их имена вам знать неза-чем, впрочем, одного зовут Селифан, а другого Петька или Пет-рушка, но я их до сих пор по этим именам различать их не на-училась. – И совсем уж задушевным тоном обратилась к одному из помощников:

 – Ну-ка ты, скажи что-нибудь иностранцу.

На просьбу отозвался один из балахонов, он громким фаль-цетом почти прокричал (так часто говорят с иностранцами, ко-торые, предположительно, плохо слышат и потому не понима-ют нашей речи):

– Ты говорить по русскому языку!? – его лицо, хоть и зама-занное белилами, выражало неописуемое веселье.

– Довольно хорошо, не сумлевайтесь! – Павел почувствовал, что ситуация становится совсем уже гротескной, и решил при-нять участие в пьесе.

Женщине же, видимо такой оборот не понравился:

– Не валяйте дурака, у вас что, какая-нибудь там прививка что ли? Вы кто, говоришь русский, а не реагируешь? Вас там американцы, мы знаем, зомбируют по-особому, чтобы вы им поддакивали.

– Я, Мария Захаровна, не понимаю, я что, должен был упасть как они? Мне с американцами...

– Вы счастья своего не понимаете, глупые! Они ведь не упа-ли, они переходят, ну, становятся... они вечноживые скоро ста-нут, а вы, да-да – вы именно! Вы останетесь ни с чем.

Только сейчас Павел понял, что она вроде бы перешла с ним на «вы».

– Я понял, я сейчас выйду отсюда, чтобы не мешать вашей работе.

– Я тебе выйду, пень, я тебе так щас выйду! – тихо и злобно проговорил, привставая, другой балахон (вероятно, Петрушка).

В зале раздался дикий многоголосый кошачий крик, кошки бросились к выходу и исчезли за дверью. Женщина, однако, не обратила на кошек ни малейшего внимания и пристально пос-мотрела на Павла, и от этого взгляда на него повеяло унылой тоской.

– Ты, Петрушка, осторожней в выражениях, к нам важная птица в гости залетела. Редкая птица долетит, как классик ска-зал, а он долетел! Так, значит. У вас, господин, как я понимаю – иллюзии, различные этакие иллюзии многообразия мира. А это вредно, это вообще приводит к хаосу. Все эти ваши западные радости – это все обманчивые миражи, за ними пустота...

– Я постараюсь, Мария Захаровна, я не в теме, но буду стараться, мне кажется, что в следующий раз удастся...

– Следующего раза может и не быть, – женщина изменила тон на почти сочувствующий, – поедете с нами, там вам всё разъяснят.

– Я не могу, меня ждут, я не...

– Ой, помолчите лучше, – тон и тембр опять изменились, в них теперь было что-то задумчивое. – Известно вам, что вечно-живые представляют собой могучих властителей, а вы, пиндос-ранцы, видите в них врагов. Мне еще мама говорила в детстве, насколько лживо учение, исходящее из предположения, что на-ши дорогие члены общества в момент бессмертной трансфор-мации становятся демонами, и живым, мол, следует ждать от них беды... («Про маму я уже слышал, лихорадочно вспоминал Павел, – слышал я уже где-то про маму, про маму, которая в детстве...») А кто они, – продолжала Марья Захаровна, и голос её делался все более агрессивным, - кто эти отказники? Кто со-противляется стать вечноживым? Отбросы общества, гниль во-нючая!

Задумчивая, полная ностальгии пауза, потом, начальственно кивнув своим балахонным помощникам:

– Поехали! И сотрите эту гадость с рож.

Баба в вестибюле, оторвавшись от чулка, ехидным прищуром провожала выходящую на улицу группу: двое мужчин в кепках и длинных кожаных пальто почти волокли обмякшего, как бы сдутого Павла, и впереди них — выступала женщина в черной кружевной пелерине на белом вечернем платье и в широкопо-лой, тоже кружевной, шляпе.

– Обогреться зашел, – сочувственно произнесла баба, – вот и славненько!

На выход группы, также смотрели из углов вестибюля светя-щиеся зеленоватым огоньком глаза кошек. Смотрели с интере-сом.

Павла мягкой силой усадили в машину, она с визгом тро-нулась; мужчины седели впереди, водителем, естественно, был Селифан. На заднем сиденье Мария Захаровна почти прижа-лась к Павлу и нежно заворковала теплым шепотом: «Я всё по-нимаю, там, куда мы вас везем, вас возможно будут спрашивать обо мне. Вы это, м-м-м, не не особо там критикуйте, это была ведь только игра... Ну, знаете в шарады... в жмурки... любит-не-любит, стенка на стенку. Вам ведь понравилось?»

Павел действительно уже почти проникся симпатией к этой странной, но в общем-то забавной бабенке. Даже появилась мысль, что есть в ней какой-то кошачий сексапил. Но тут все резко изменилось. Раздался резкий звонок мобильного, Мария Захаровна отвалилась от Павла и ответила «слушаю!» голосом, который стал вновь металлическим. Видимо из телефона посту-пил какой-то новый приказ.

– Селифан, поворачивай давай, и ехай к столовой!.. Куда сам знаешь!

Всю дальнейшую дорогу она окаменело молчала, отодвинув-шись от Павла. Остановились в тихом переулке в незнакомом Павлу районе. Через некоторое время рядом затормозил ката-фалк Собакевича.

– Ну, давайте на выход, вас там ждут!

 

 

Окончание следует