Наталия Черных

Созвездия. Стихотворения


ЭЛЕГИЯ К УРАНИИ

Урания, смирись, считательница звёзд.
Она же мне: когда бы знала, сколько —
и ведала о пище и питье для Близнецов,
болезни Девы, склад Гермеса в Козероге,
квадрат Урана к Афродите, трину Солнца,
мне б не было цены.
Смотри, сестра моя, халдейка, ворожит
по новолуниям и полнолуниям,
считает дни в уме к зачатью дочери писца,
переселенца в нашу местность.
Прежде он был Овен или Бык, а нынче тунеядец.
Наворожила мне, ну и себе, болезни.
Могла поведать бы, Урания сказала,
о форме глаз и скул, о голосе и росте,
ведь звёзды я люблю. Люблю на них смотреть.

В молчании перед притихшей музой,
чей робкий образ будто опрокинут
в подсвеченную капельками бездну.
— Урания, смирись!
О нет, она горда. И звёзды ей
лишь пламени останки, Прометея.
Сам Аполлон глядит на эту музу,
как будто бури новолуния касаются его величья.
Не отчее ли в ней бушует имя;
кто знает, сколько в музе тишины.




ВСЕЛЕННАЯ ОФЕЛИЙ.

Офелия, глупышка, как ты счастлива была
уснуть в воде холодной.
Так не смогла бы я, не надо сна такого.
Ты поседела в майской той реке.

Как вовремя та ветка обломилась, та жизнь твоя.
Плыви, дитя, иди походкой девичьей по струям.
Увы мне, я жива и вижу мир Офелий.

Здесь каждая ещё не умерла, и умирать не хочет,
выдумывает Гамлета, а их уж нет давно,
но есть Офелии: стадами, косяками,
все песенки поют.

Вселенная Офелий!
Спят воины, Апостолы и дети.

Лишь девочки в венках играют здесь,
все остальные спят. Я не хочу здесь жить.

…Мне кто-то говорил, что мир создал мужчина,
что всё на этом свете для мужчин.

Нет, это мир, где слишком много девочек,
а женщин нет, они уже старухи.



ПОСЛАНИЕ К ВИТРУВИИ

Витрувия, земля моя,
а ты вода и есть. Ещё огонь и воздух,
молю: послушай грешницу.

Здесь в городе живу так долго, что сроднилась с ним,
однако городу всё Белая чужая.
Хоть Серой или Чёрной назови,
всё буду я как северное лето:
ни скво, ни эвенкийская подруга
московскому охотнику. Иду своей тропой.

Витрувия, тебе вверяю тревоги и сомнения мои.
Они как тело, я срослась и с ними —
ведь города без страха не бывает.
Я кровь свою пила, а не оленью —
несчастный знак. Однако я жива.
Нашла хозяина, соорудила дом: что лучше. Нет;

Витрувия, слепая благодарность не радует нас —
любовь расширенным зрачком пугливо смотрит.

Всё делаю не так.

Мороз и в мыслях, и в руках, и нет оленя,
чтобы глотнуть живого молока.
Быть бело-чёрно-серой невпопад.

Хозяин точно злится, а то ведь нет:
тепло моё, а место-то чужое.
Он вовсе не меня во сне видал.

Я слышала, на родине у женщин заботы тяжелей,
чем в городе, у золотых красавиц.
Да там и тьма погуще, и пониже солнце,
а снеговой воды напиться страшно: отравишься или уснёшь.

Мне чувство искренних трудов дано;
могу собрать на стол,
могу расставить мебель без помощи хозяина,
заклеить на зиму окно, хоть кое-как,
сошью, перенесу. И не зазорно.

Его мужское дело — добыча.
Смешон хозяин дома без оленух и белок.
Смешно и мне; да быть ─ уж силы нет.

Ни сестра, ни мать,
а всё одно: жена, и дочь, и мама, и Бог весть кто —
во всём моя вина,
не спорю со своей виною.

Как слышала, просить о силах грех,
так что прости, Витрувия.

Тяжёлая девичья свобода
была темнее нынешнего мрака,
не возвратить её.

Не вернуть мне север.
Лишь чувство, что привычка кочевая
отъезд печальный песней оживит,
сомненья оплавляет.

В смятении, что здесь зовут любовью,
могу я всё хозяину простить.

А вот каков отъезд: живой мне, или нет, Витрувия, не знаю,
затем тебе послание пишу.

Готовиться иль нет — не явлено пока
ни в здешних птицах, ни в котах и ни в собаках.



ПИСЬМО ЗВЕЗДЫ ФОМАЛЬГАУТ

Ты снова плачешь. Жалобы, жалобы! Что эта боль говорит?
Картофельный суп убежал, его пенка на круглой конфорке горит.
Или навны твои, красавицы лета и осени, зимние дочки твои саламандры
посмеялись опять над тобой. Не утешить тебя, Александра.
Поэт как дитя: все воруют, а он растёт неокрадно.
Нищ он и наг — это в вечности дремлющий Крит.

Поэт ведь ни кто, а именно что. И когда во снах твоих навны смеются,
наяву же моешь посуду в доме у злого матроса,
лёд лишь вместо весёлой стопы, кистей рук и кончика носа,
ты лишь вещь. Но из тех, что не всем и на время даются.
Ты памятка давнего прошлого — вселенной мерцающий разум.
Вот и вишенка с новым рассказом.

Ведь любишь ты каплю подтаявшей вишни с сахарным песком?

Солнце, лимон и морковь принесу тебе, чтобы не плакала. Даже если заплачешь.
Пей гранатовый сок, ешь вишню и будь самой милой из прачек.
Как странно девице бояться и видеть зло в женщинах. Ты ж не Сафо,
ты не потомок её. Ты живёшь молодою совой,
забавляешься маленькой мрачной строфой.
Ты не зла, но как ярко ты в судьбах маячишь.

Может быть, ты сама ─ саламандра. Что тебе сделали женщины?
Это ведь мавки, кикиморы, ведьмы, колдуньи, ещё невесть кто.
Это всего лишь в котле мироздания трещины,
бледные копии Макоши, служки Клото.
Это пирожные с кремом; всего бытия украшенье.
Будь с ними мягче; порой они смогут создать утешенье.

А порой через них я сама простираю свой луч.
Я Фомальгаут, огонь, свет последний и лучший,
я золото мира и золото небытия.
И золото смерти ─ конечно же я.
Как тебе, Александра, новая дива поэта?
Слушай, что скажет она, старица юная эта.

Вот мой огонь; не забывай о нём. Я, Фомальгаут, несу
чистый сатиновый свет, и все страсти твои — на весу,
ибо нет у поэта страстей. Я судьба, но судьба ведь конечна.
Я скорбям утешение. Но я бесчеловечна.
Утешение ─ к смерти. Но срок не объявлен кончины.
Будь как я. Не убивай и не проклинай.
Скоро мартовский ветер придёт.
Ты во всём у меня молодчина.



ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА

Предобручённая, едва в руке Христовой,
спелёнутая туго ─ сердце стихло,
как будто спит ─ спелёнутая рыба,
покуда таинство не распахнёт врата,
покуда царь не вызвал к аналою.
Ни старости ─ лишь красота и грусть,
великая расселина печали.

Но брака ей не суждено. Окружена царём,
лелеемая в теремном ковчеге,
являемая в снах поэтам и безумцам,
она лишь перья белые оставит,

отроковица, девочка царя,
не ставшая едва его невестой.



ОДА ЧЕРНОМОРСКОМУ ФЛОТУ

В противоборстве всем — не людям, а мирам,
уже не устоявшей (однако имя солнцем-яблоком во рту,
глотаю вместе с пылью глиняной и веткой кипарисной,
а гор уже не хочется) — мне всё же быть.

Где вы, седые корабли. А мне бы запах палубы услышать,
почувствовать волнение ногами, и боле никаких морей и солнц.
Так Черноморский флот справляет сорокалетие самого старого корабля
на рейде, и печаль его молниеносна.

Всё небо ждёт парусии. Там скрежет страшных доков и трубы крестоносные
прославят Черноморский флот.

Скорей из сна времён иди к большой воде, корабль,
но не смотри на мелочь под ногами, не вспоминай
часов и дней оцепененья. Не возвращайтесь, корабли, на землю,

вы не найдёте там ни славы, ни детей.

Идите звёздным боком.
Идите с миром в море, пока ещё светло.
А море зеркалом лежит у рта страны



ПАМЯТНИК

Уж время памятник ваять, уж время выбирать металл:
медь, бронза, сталь Дамаска, сиречь, магниторогского завода,
уж время, время. Оттого ли что угол солнца так весною мягок,
что асцендент прекрасен как мечта и так же недостижим,
что полузнание царит, а начала знаний отдалены за преступленья
каждого и всех.

Мы все преступники.
Но памятник живёт, не просит есть, ни пить, желанием не дышит,
что делать с ним, не знает и художник, мастер вездесущих средств.
Уж время, думаю, а памятник растёт.
все мои просьбы стёрлись и покрылись ложью, предательство ест шоколад вокруг,
теперь уже нельзя и доказать, что я когда и у кого просила,
просила ли. А только: я жила, была как ветер, разметала пламя,
жгла, согревала, нежила, несла,
с богатыми не ела, не водилась с двуличными, не знала подлецов,
да много что ещё. И мне к лицу даже сплетни обо мне.
Так перед ликом бронзовым идола
жгут жертву.

Но крови жертвы нет на бронзовых руках.

А пепел переходит с рук на руки.

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера