Виктор Куллэ

Люди и куклы

Foto1

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 г. защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Бродского. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007). Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011). Переводчик Микеланджело, Шекспира, Чеслава Милоша, Томаса Венцловы, англоязычных стихов Иосифа Бродского. Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском, Гайто Газданове, цикла документальных фильмов «Прекрасный полк» – о судьбах женщин на фронтах войны. Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии «Lerici Pea Mosca» (2009), «Новой Пушкинской премии» (2016). Член СП Москвы и Российского ПЕН-центра.

 

 

«Умом Россию не понять», – чеканная формула Тютчева сызмала меня восхищала. Но вызывала и смутное недоумение. Получалось, что прочие страны понять можно, а вот Россию – ну никак. То же относится к разговорам о «загадочной русской душе» – формулировка подразумевает, что «души» иных народов как-то менее «загадочны», либо загадки лишены вовсе. Гордость за свою страну, любовь к национальной культуре – естественное человеческое состояние. Но утверждение их посредством принижения соседей дурно пахнет. Посему, сколь бы загадочна ни была русская душа, понимать её всё-таки надо. Прежде всего – нам самим, ведь при взгляде со стороны пресловутая «загадочность» чаще всего оборачивается дурной экзотикой. Либо опасливым недоверием.

Не мною придумано, что ключ к пониманию души народной должно искать в фольклоре. Предлагаю читателю проследить историю одного характерного персонажа народного театра – Петрушки. По определению Владимира Даля, это «прозвище куклы балаганной, русского шута, потешника, остряка в красном кафтане и в красном колпаке». Изначально кукла была перчаточной, персонажем театра марионеток она стала лишь к концу XIX века. Считается, что представления с участием Петрушки бытовали на Руси едва ли не со времен скоморохов. Это сомнительно. Кукольники перед народом выступали – подтверждением может служить миниатюра Адама Олеария, датируемая 1643 годом. Но свидетельств тому, что в числе персонажей народного театра был Петрушка – нет.

Историки театра утверждают, что Петрушка на Руси появился в середине XIX века: до этого персонаж либо вовсе был безымянным, либо именовался «Ванькой Рататуем». Это утверждение так же некорректно. Расцвет популярности Петрушки действительно пришёлся на вторую половину XIX века, когда он стал едва ли не воплощением народного духа. Максим Горький восхищался: «Это непобедимый герой народной кукольной комедии, он побеждает всех и всё: полицию, попов, даже чёрта и смерть, сам-же остаётся бессмертен. В грубом и наивном образе трудовой народ воплотил сам себя…»

3 июня 1911 года в парижском театре Шатле состоялась премьера одноимённого балета Игоря Стравинского. Европа склонилась перед обаянием «Русских сезонов» Дягилева. Художником спектакля (и автором либретто) был Александр Бенуа, балетмейстером – Михаил Фокин. Заглавную партию танцевал Вацлав Нижинский. Так началось победное шествие русского Петрушки по миру.

После революции в отношении популярного образа была предпринята попытка форменного рейдерского захвата. Советские литераторы Арго и Адуев с режиссёром Давидом Гутманом создали целый цикл агитационных спектаклей: «Петрушка-крестьянин», «Петруха и разруха» и т.п. Ряд энциклопедий до сих пор утверждает, что создателем «Петрушки» является А.М.Арго (в пору премьеры балета Стравинского ещё сидевший за партой в Елисаветградской гимназии). От советской инкарнации Петрушки тянется прямая ниточка к Петьке (герою фильма «Чапаев» и персонажу бессчётных анекдотов) и далее – к Петрухе из не менее легендарного «Белого солнца пустыни».

Чтобы понять, откуда появился на Руси образ Петрушки, следует углубиться в дебри истории на столетия. Отправной точкой нашего рассказа станет картина Валерия Ивановича Якоби «Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны» (1872). Время действия: 1740 год. Вокруг постели больной императрицы собрались видные вельможи: Бирон, Миних, будущая правительница Анна Леопольдовна, начальник Тайной Канцелярии Ушаков, ещё не казнённый Артемий Волынский, французский посол де Шатарди, лейб-медик Лесток. В сторонке, у насеста с попугаями, согнулся в поклоне поэт Василий Тредиаковский. На полу, возле постели – карлица Буженинова, которой Анна Иоанновна устраивала шутовскую свадьбу в «Ледяном доме». Развлекает публику компания шутов: от прославленного Балакирева, любимца Петра Великого – до бывших аристократов Волконского, Голицына, Апраксина. Рядом с князьями и графами, низведёнными в шутовское сословие за прегрешения – пара заезжих профессионалов. Один сидит на полу со странной хлопушкой – португалец Ян Лакоста (д’Акоста), ветеран шутовского цеха (ему здесь 75 лет). Другой в красном клоунском наряде – то ли приплясывая, то ли стоя на одной ноге, он играет на скрипке. Это самый загадочный персонаж из всей «Кувыр-коллегии» императрицы – любимейший её шут, оставшийся в истории под неприличным для русского уха именем Педрилло.

Именно этого заезжего итальянца следует считать реальным прототипом русского Петрушки. Но прежде, чем приступить к рассказу о поразительных перипетиях его судьбы, оговоримся, что в XVIII имя Педрилло (Pedrillo) нетрадиционной сексуальной ориентации не подразумевало. Это была искажённая форма итальянского Petrillo – маленький Пьетро. Переводя на русский – Петруша. Скабрезный смысл появился позже, когда – в силу фонетической схожести – слово слилось с греческим παιδεραστ?ς (любитель мальчиков). Подтверждением может служить опера Моцарта «Похищение из сераля», в которой Педрилло – образец ловкого слуги, помогающего юным влюблённым, либо «Дон Жуан» Байрона, где это имя носит выдающийся ученый и полиглот, наставник главного героя.

Педрилло на картине Якоби кажется срисованным с кукол Петрушки: тёмное лицо, словно вымазанное краской, огромный нос с горбинкой, выразительные миндалевидные глаза, губы растянуты то ли в ухмылке, то ли в оскале. Облик у куклы явно не русский, и это понятно: непосредственным предком Петрушки является итальянский Пульчинелла (Pulcinella) – старшего брата французского Полишинеля и британского Панча. Наряду с Арлекином, это один из популярнейших персонажей комедии дель арте. Внешние простодушие и придурковатость сочетаются в нём с остроумием и недюжинной сметливостью. Остроты, рассыпаемые Пульчинеллой, как правило непристойны – но именно он помогает героям выпутаться из затруднительных ситуаций. При этом считать Пульчинеллу обаятельным невозможно: как правило, это горбун, разговаривающий высоким пронзительным голосом. (Отечественные кукольники, продолжая традицию, использовали для озвучивания Петрушки специальный свисток – пищик.)

Каким образом реальный исторический персонаж слился в народном сознании с заезжей куклой, и как он сумел укорениться на отечественной почве – настолько, что со временем стал восприниматься едва ли не воплощением русского духа, сменившим традиционного Иванушку-дурачка? Подытожим, что нам известно о живом прототипе Петрушки. Сведения чрезвычайно скудны. Героя нашего звали Пьетро Мира (Pietro Mira). Даже приблизительные даты его рождения и смерти отсутствуют. Согласно одним источникам, он появился на свет в Неаполе и был сыном скульптора, согласно другим – во Флоренции. Хотя фамилия намекает и на венецианские корни – побочным свидетельством могут служит мемуары Казановы, вспоминавшего, как в 1743 году он был представлен нашему герою, «знаменитому фавориту русской императрицы». Известно, что Педрилло оказывал покровительство матери Казановы – оперной певице – во время её гастролей в Петербурге.

В России Пьетро превратился сначала в Антонио, а потом в Адама. До недавнего времени считалось, что он приехал в Петербург в составе труппы Франческо Арайя – композитора, с именем которого связано зарождение русской оперной сцены (он написал музыку к первой российской опере «Цефал и Прокрис» на стихи Сумарокова). По легенде, наш герой повздорил с маэстро и – опасаясь мести со стороны придворного капельмейстера – подался в шуты. Версия не выдерживает критики хотя бы потому, что труппа Арайя прибыла в Россию в 1735 году, а в записи императорской канцелярии за 10 июля 1732 года, значится, что Пьетро Мира и его коллега Джованни Парадизи состоят на помесячном жаловании начиная с 1 октября 1731 года.

Согласно другой версии, Пьетро приехал в 1731-м, в составе труппы Томмазо Ристори – капельмейстера саксонского курфюрста Августа Сильного, прибывшей для выступления на торжествах по случаю коронации Анны Иоанновны. Труппа вскоре вернулась обратно – а Пьетро решил остаться и подзаработать денег. Известный бытописатель российской старины М.И.Пыляев сообщает: «Из числа замечательных артистов в службу к императрице вступает знаменитая певица Казанова, мать известного авантюриста, и комик-певец Педрильо, впоследствии любимый шут императрицы». Считается, что музыкант сменил подмостки на шутовской колпак из корыстных соображений – произошло это 1 апреля 1732 года, в День дурака.

Увы, это случай, когда недостаток информации опирается либо на исторические анекдоты, либо возмещается воображением пишущего. Сколь бы ни был талантливо написан «Ледяной дом» Лажечникова, изучать по нему историю эпохи столь же нелепо, как историю Франции – по романам Дюма. Обратимся к первоисточникам. В «Деяниях Петра Великого» Ивана Ивановича Голикова – первой попытке систематизировать документы петровской поры – есть рассказ о том, как в 1700 году государь принимал экзамен у вернувшихся из чужеземной стажировки учеников: «…оказавшихся достойными определил по способности каждого к должности; а нашедши между ними таких, кои или от небрежения, или по тупости своей почти ничему не обучились, в досаде своей отдал во власть шуту своему Педриеллу».

Получается, наш герой числился в шутах с ранних лет правления Петра, и вновь попал в любимцы уже при Анне Иоанновне. Но тогда перед нами не авантюрист, надевший шутовской колпак, чтобы побольше заработать, а чрезвычайно умный и незаурядный человек. В эпоху Петра «Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор» составлял ближний круг великого реформатора. Туда входили не только шуты и собутыльники, но – в первую очередь – ближайшие друзья и единомышленники. Упомянутый Лакоста сопровождал Петра в зарубежных поездках и почитался мемуаристами за проницательного собеседника, человека острого ума. Если Лакоста и Педрилло являлись старейшими персонажами шутовского цеха, становится понятной история с присуждением лишь им двоим из всей компании любимчиков императрицы потешного ордена Святого Бенедикта. «Орден для дураков» был совсем как настоящий – покрыт красной эмалью и усыпан драгоценными каменьями. Говорят, Балакирев жутко переживал, что ему орденского знака не досталось (если наше предположение верно, то «по выслуге лет» он годков на пятнадцать уступал ветеранам).

И произведения классики, и фольклор учат нас, что шут – единственный, кто осмеливается говорить правду в лицо властителю. Так, конечно, случается не всегда: не всякому шуту достанет смелости, да и не всякий государь стерпит. Иван Грозный, например, осерчав на шута Осипа Гвоздева, поддел «доброго слугу» ножом да и прирезал, «поиграв с ним неосторожно». У Петра нрав тоже был крутенек, но любопытнее иное: как сумели ветераны петровской эпохи остаться на коне при дворе Анны Иоанновны? Мы привыкли воспринимать её, как воплощение тупости и самодурства, бездарную барыню, посадившую на шею стране бироновщину. Между тем, в период её правления был восстановлен российский флот, пришедший в небрежение после смерти Петра I, Россия укрепила европейские позиции в ходе войны за польское наследство, вернула себе Азов и наголову разгромила Крымское ханство. Получается, что потехам матушка-императрица предавалась – но и государственные интересы блюсти успевала. И шуты, её окружавшие, тоже были ой как не просты!

В воспоминаниях современников Педрилло предстаёт не только неизменным партнёром императрицы по картам – что по тем временам было ой как существенно – но и мастером придворной интриги, сыгравшим немалую роль в крушении Артемия Волынского. Обычно его упоминают как комического певца – но известно, что итальянец виртуозно владел скрипкой, прекрасно играл на арфе. В начале прошлого века были обнаружены сочинённые им скерцо и дивертисменты для скрипки. Похоже, императрица ценила его не только за грубые шутки – наподобие скандального брака с козой – но и за музыку. Сохранились записи, что она дважды пожаловала «италианскому музыканту» Пьетро Мира в 1733 и 1734 годах по 700 рублей – щедрость на грани расточительства. Да и история, связывающая нашего героя с труппой Франческо Арайя, не лишена оснований. Когда итальянцы приехали в Петербург – не на гастроли, а с целью прочно здесь обосноваться – Пьетро снял шутовской колпак и примкнул к труппе в качестве комического буффа. Но вскоре запросился обратно, на шутовскую службу: вероятно, досконально изученный придворный террариум показался ему более безопасным, нежели террариум театральный.

Современники утверждают, что шпагой итальянец владел не менее виртуозно, нежели скрипкой – и связываться с ним опасались. О степени доверия, которое императрица оказывала Педрилло, свидетельствует следующий поразительный пример. Анна Иоанновна поручила ему вести от своего имени переписку с Тосканским герцогом Джан Гастоне. Случай, в истории дипломатии беспрецедентный. Обычно его объясняют тем, что последний из Медичи считался безумным: вот одному придурку и поручили вступить переписку с другим. Но – вне зависимости от вменяемости адресата – он оставался монаршей особой, а придворного этикета никто не отменял. Да и предмет переговоров был нешутошный: покупка знаменитого алмаза «Флорентиец», весом аж в 139 каратов. Дипломатические усилия итальянца пропали втуне – в итоге алмаз приобрёл Австрийский император. Но сохранившееся письмо Педрилло свидетельствует, что он не только блестяще разбирался в тонкостях европейской политики, но и был незаурядным психологом.

Мемуаристы упрекают нашего героя в скаредности и корыстолюбии, намекают даже, что тот не чурался давать деньги в рост. Но, в отличие от толпившейся у трона своры вельмож, казнокрадством Пьетро не занимался: выступая под личиной дурака, честно пытался заработать денег на будущее. И, по счастью, преуспел: когда после смерти Анны Иоанновны компанию шутов разогнали, Пьетро увёз из России внушительную сумму – 200.000 золотых рублей. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Прототип вернулся в Италию, а созданный им персонаж зажил в самостоятельной жизнью. С середины XVIII века широкое хождение получили лубочные картинки гравёра Чуваева, изображающие Петрушу Фарноса (он же «Фарнос, красный нос»). Шутов к престолу более не подпускали – и говорить правду стало некому. Зато Петрушка превратился в народного героя, который и полицейскому в глаз дать может, и с самой Смертью потягаться не страшится. Петрушка – задолго до появления «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя – осмеливается оседлать самого Чорта и полетать на нём. Правда – в отличие от кузнеца Вакулы – безнаказанно для него это не проходит. Чорт уволакивал Петрушку в преисподнюю – но к началу следующего представления герой воскресал, как ни в чём не бывало.

Окончательное превращение исторической личности в фольклорного персонажа произошло в 1836 году, когда вышла в свет книга «Умные, острые, забавные и смешные анекдоты Адамки Педрилло, бывшего шутом при дворе императрицы Анны Иоанновны, во время регентства Бирона». Просвещённые современники сочли её образцом низкопробного юмора – и зря. Образ, созданный неугомонным Педрилло, не только пошёл в народ, но и претерпел любопытнейшую эволюцию. Сначала превратился во всенародного любимца Петрушку, а чуть позже – слившись под пером А.Н.Толстого со своим ближайшим родственником Пиноккио – и вовсе обернулся Буратино. Связи Петрушки с образом Буратино (Пиноккио) посвящено немало исследований. Хочу обратить внимание на ещё одну, менее очевидную ниточку. От Pedrillo/Petrillo буквально один шаг до Pedrolino – ещё одной итальянской маски, более известной нам под французским именем Пьеро. Недаром режиссёр Гутман, ставивший в 20-е годы спектакли о коммунистическом Петрушке, до Революции придумал для Александра Вертинского маску печального Пьеро.

Не мне судить, поможет ли данное расследование приблизиться к пониманию «загадочной русской души». И всё же рискну сделать вывод: если судьба заезжего иностранца, преломившись в народной фантазии, может возвыситься до фольклорного героя, то границ между «русской», «итальянской», либо какой-то ещё душой попросту не существует. Недаром русские мальчишки воображают себя д’Артаньянами, а читатели по всему миру обливается слезами над участью Анны Карениной. Хорошо, если душа есть – и скверно, когда её существование пытаются игнорировать. Когда народ утрачивает черты оригинальности, превращаясь в сборище покорных кукол. Увы, обрести живую душу деревянному чурбану, либо существу из тряпок и опилок возможно лишь в сказке. В жизни чаще случается наоборот.

И совсем напоследок. Отправной точкой рассуждений нам послужила знаменитая строка Тютчева. Так вот, Иван Аксаков – признанный лидер российских славянофилов и первый биограф поэта – упоминал, что родоначальника Тютчевых «семейное предание выводит из Италии, где... именно во Флоренции между купеческими домами встречается фамилия Dudgi». Такой итальянской фамилии нет – вероятно, имелось в виду нечто вроде Ducci или Tucci. Ещё вероятнее, что у великого поэта вовсе не итальянские, а татарские корни. Ей Богу, нам, благодарно повторяющим наизусть его строки, какая разница!

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера