Тель-авивская соната

ТЕЛЬ-АВИВСКАЯ СОНАТА

Я – в Тель-Авив! Прости мне эту блажь!
Обожжены жарою выше меры,
Сидеть в берлоге с кондиционером
И пить послеобеденный купаж –
Не лучше ли, чем ехать в Тель-Авив
В свой выходной, под солнцем плавя шины,
В разгар невыносимого хамсина,
Рюкзак с водой в дорогу прихватив?
Но Тель-Авив, особенно дневной,
С домами тесными, «периода мандата»,
И с Яффским портом, встроенным когда-то
В легенду Андромеды, – якорь мой!
К театрам первым, в тень библиотек,
К домам, где родилась литература, –
Сюда не туристического тура
Стремились поселенцы. Новый век
Влетал в окно, топорщил парус штор,
Рождал иврита перепев гортанный,
Под плеск и говор моря неустанный,
И – розой полз на каменный забор!
В твоих аптеках, барах, кабачках
Жила душа хмельного Тель-Авива,
Что похотью «марсельскою» кружила
Во взглядах проституток и в стихах...
Там, вдалеке, живёт высотный центр –
Гламур, богатство, биржи и алмазы,
А здесь – на эмигрантскую заразу
Заплачен шекель и отпущен цент...
Давай закажем ледяной абсент
К обеду с припортовою барбуньей,
Оставим tip бармену и певунье
За ягодиц вихляющий акцент.
А темнокожий шумный эмигрант
Уже собой заполнил переулки
И продаёт фалафели и булки,
И кажет на там-таме свой талант.
Прощай, мой Тель-Авив! Закончен день.
Звучит во мне рыбацкая соната.
И пахнет розой, что цвела когда-то,
К час?вой башне прислонивши тень.

ИЕРУСАЛИМСКИЕ ЛИРЫ

Храм Гроба Господня. Голгофа. Адам. 
Арест в Гефсиманском саду. 
По кровью политым библейским следам 
к последним воротам иду...
Уже приготовили крест столяры, 
последний вопрос прозвучал. 
Уже согласованы вехи игры, 
где смерть есть начало начал!
На миропомазанный камень легла 
твоя плащаница в крови – 
как выкуп за зло и лихие дела, 
звеном наивысшей любви!
В мирское и грешное, в хлам и разлад 
я завтра вернусь поутру. 
Иерусалимские лиры звучат. 
По памяти их подберу...

НА ПОДМОСТКАХ ИГРАЮТ МОИ ДИАЛОГИ

На подмостки выходят мои персонажи. 
Я писала с натуры. И автопортретом 
всё грешила. И, грим не используя даже, 
представлялась то – дурой, то просто – поэтом... 
На подмостках играют мои диалоги, 
мои пьесы играют, мои заморочки, 
как ждала у окна, проживая тревоги 
за ночные отсутствия выросшей дочки... 
Там пою, там дышу, сотый раз вспоминая 
одиноких сердец театральную встречу, 
и пылает во мне, не по рангу живая, 
молодая любовь, как стоваттные свечи!
  
Постарайтесь, актёры, сыграть мою душу! 
В монологах живу, умираю и каюсь... 
Я уйду перед самым концом, если струшу, 
пары жидких хлопков под финал опасаясь.

АННА И КРЕСТЫ

        диптих

ЗАРИСОВКА БЕЛОЙ НОЧИ
Про белых ночей лёгкий штрих неспроста 
лопочут аллеями Летнего сада 
наяды и фавны... Струною моста 
подчёркнута суть петербургского града! 
И выключен говор ночных фонарей, 
и полнится небо нежнейшею краской, 
и абрисом статным встают на заре 
дворцы и соборы столицы прекрасной! 
Уже обесточен, уже розовел 
в той белой ночи Петербург над мостами, 
и сфинкс полусонный на воду глядел, 
и мраморной лапой ложился на камень... 
Мосты сведены. Удаляясь в залив, 
плывут по пастели последние баржи. 
А Анна, библейские очи открыв, 
глядит на Кресты... и не двинется даже...
КРАСНЫЙ КИРПИЧ КРЕСТОВ
Красный кирпич Крестов, 
красная пыль репрессий.
Анны триста часов 
в давке с другими вместе...
Женский двуликий сфинкс, 
полуживой на камне, – 
реку заслужишь Стикс 
или Крестов страданье?
Анны библейской стать. 
Именем сына, мужа 
просит Кресты принять 
хлеб в узелке ненужном...
Просит Кресты простить 
молодость и беспечность. 
Сфинксам на в?лнах стыть, 
имя их стуже – вечность.
В лицах их – смерть и жизнь. 
Речка одета в камень. 
За парапет держись, 
чтобы в Кресты не кануть!

 ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА

Была хупа, невеста в белом, 
раввин, родители, кагал.
Жених – струной, звенящим нервом! –
на возвышении стоял.
И символически раздавлен 
стакан, как символ прежних лет.
Ктуба подписана, приправлен
богатый яствами обед.
Но вдруг прошли столами между, 
нежданны, зычны и легки,
одеты в белые одежды 
с библейским шиком пареньки!
Затрепетал и вскинул руки 
орлиным жестом наш жених! –
в песках барханов плыли звуки, 
верблюд к источнику приник...
В каких веках движеньем этим, 
откинув голову назад,
плечом ведя под гул столетий, 
еврейский мальчик вскинул взгляд?
Олений трубный глас шофаров, 
истории безликий счёт –
под барабаны и фанфары 
сам царь Давид к жене идёт!

МЕДНЫЕ КОПИ ЦАРЯ СОЛОМОНА

Медные копи царя Соломона,

красные скалы...
Ветром пустыни, сухим и солёным,

лица ласкало!
Древние гимны пустынной долины

спали в отрогах
розовых гор, что венчались козлиным

 загнутым рогом,
ланью пугливой на пиках отвесных,

лётом орлиным...
Армией каменной в узницах тесных спят исполины!
Спят, облачённые в яркие стразы, сны фараонов...
Здесь брали золото, медь и алмазы –

мощь Соломона.