Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ |
Центр |
Александр ЯровойОб авторе: ... >>> |
Наталья КалининаОб авторе: ... >>> |
Артур АртеевОб авторе: ... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Александр ЛейзеровичДворянин во мещанстве. Памяти Вадима ШефнераЕсть вещи, неизбежность которых осознаёшь, более того — понимаешь, что они должны вот-вот произойти, и всё-таки, когда они случаются, это всегда оказывается неожиданным. Пятнадцать лет назад, в январе 2002 года, я прочёл в Интернете: “В Санкт-Петербурге состоялись похороны известного поэта Вадима Сергеевича Шефнера. Он не дожил ровно неделю до своего 86-летия. Шефнер прожил долгую и достойную жизнь, именно поэтому на панихиду во Владимирском соборе пришло множество людей — как знавших поэта, так и просто читавших его…” Наверно, лучшей эпитафией Шефнеру были бы его же стихи полувековой давности: НЕПРЕРЫВНОСТЬ Смерть не так уж страшна и зловеща. Распадаясь на микрочастицы, Мчатся древние лошади в мыле Одно из самых, на мой взгляд, замечательных художественных документальных свидетельств русской литературы ХХ века — книга Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой». И тем поразительнее и обиднее для меня было наткнуться там на следующую запись:
Вот такая светская беседа. Речь идёт о следующем стихотворении Вадима Шефнера: Нет, ночи с тобою мне даже не снятся, — На мой взгляд, это одно из чистейших и проникновеннейших стихотворений русской любовной лирики, с такой беззащитной и беззаветной нежностью, что просто непонятно, как в нём можно увидеть нечто “полунепристойное”. Удивительна и небрежность, с которой Чуковская, с её поэтической чуткостью, подменяет шефнеровский напряжённый четырёхстопный амфибрахий разухабистым трёхстопным. Всё это сильно удивило меня. Правда, и Чуковская, и Ахматова довольно часто оказывались весьма субъективны и не всегда справедливы в своих оценках. При подготовке «Записок об Ахматовой» к печати Лидия Корнеевна снабдила приведенную запись пометкой: “Впоследствии А.А. переменила своё отношение к Шефнеру; она отзывалась о его поэзии с интересом и похвалой.” Действительно, в октябре 1962 г. Чуковская записывает за Ахматовой:
Шефнер тут оказывается в очень неплохой компании, вполне достойно представляющей своё время. О длине и конкретном составе списка можно спорить, у каждого он будет свой, но Шефнер и впрямь занимает в нём место по праву. В декабре 1962 г. в «Записках» Чуковской появляется ещё одна запись:
Далее Чуковская даёт пояснение:
Я прочитала маленькое стихотворение о любви, вялое, эклектическое.
По-видимому, речь шла о следующем стихотворении — БАНАЛЬНАЯ ПЕСЕНКА Когда сюда входила ты, Но ныне облик их не схож Расстались мы давным давно. Под ним, хранимы в темноте Можно соглашаться или не соглашаться с оценкой Ахматовой — дело не в этом. Как хотите, — по-моему, очень странная запись. Из целой “кипы стихов” Ахматова целенаправленно велит найти и читать Шефнера. Кто была в 1940-м году Ахматова и кто — Шефнер? Она, хоть и в опале, непечатаемая, но воистину “королева стиха”, общепризнанная “наследница трона” русской поэзии после смерти Блока. И он — 25-летний поэт, только-только что выпустивший свою первую книгу, ещё недавно — кочегар на фарфоровом заводе «Пролетарий», потом — рабочий-сверлильщик на заводе «Электроаппарат», рабфаковец, бывший детдомовец… Валентин Берестов, которого пятнадцатилетним подростком привели к Ахматовой (в Ташкенте, в эвакуации), вспоминает: “Прислали ей номер вышедшего в блокаде журнала «Ленинград». «Вадим Шефнер! — обрадовалась Ахматова, читая содержание номера. — Он талантлив и он воюет!» — и с жадностью раскрыла нужную страницу”. В книге воспоминаний «Бархатный путь» Шефнер пишет, что Ахматова несколько раз присутствовала на занятиях литературного объединения, участником которого он был и которым руководил хороший знакомый Ахматовой, поэт и переводчик Александр Ильич Гитович. Своё же личное знакомство с Ахматовой Шефнер относит только к концу 50-х годов. Вот как описывает Шефнер впечатление от встречи с Ахматовой:
Чем же Шефнер обратил на себя внимание Ахматовой среди десятков других молодых ленградских поэтов? А главное, что удивляет, — какая-то странная, очень личная чуть ли не ревнивая обида по отношению к маленькому стихотворению начинающего поэта. Что привлекло её — он сам с его нестандартным происхождением и биографией, о которых она могла знать от того же Гитовича, или искра Божия, которую она почувствовала в его стихах? Гадать бессмысленно. Поэзию Шефнера, наверно, точнее всего можно было бы охарактеризовать названием его главной прозаической книги — «Сестра печали». Это — прежде всего самоотверженная нежность, благодарность и печаль. Как у Есенина — “за всё, в чём был и не был виноват”. В этой книге («Сестра печали») Шефнер пишет от имени её главного героя, как бы alter ego автора в молодости: “А у меня над изголовьем висела картинка, вырезанная из дореволюционной «Нивы». Она называлась так: «Когда улетают ласточки». Там был нарисован какой-то старинный дом и сад, и листья, падающие с клёнов. И девушка с красивым и вдумчивым лицом смотрит на улетающих ласточек. На ней длинное тёмное платье, и она в нём такая лёгкая и стройная… Когда я глядел на неё, мне становилось и грустно, и радостно, и начинало казаться, что в моей жизни когда-нибудь случится что-нибудь очень-очень хорошее и что я буду счастлив.” Ещё одно, условно скажем, лирическое стихотворение Шефнера: * * * Я мохом серым нарасту на камень, Я веткой клёна в белом блеске молний Но если станет грустно нестерпимо, Первая книга стихов Шефнера, та самая — вышедшая в 1940 г., называлась «Светлый берег», и несколько стихов из неё Шефнер неизменно включал во все свои последующие сборники. Вот стихотворение из этой первой книги, открывающее сборник стихотворений 1965 г. ПОДСОЛНЕЧНИК Не знаю, что тому виною, В этом стихотворении уже чувствуется будущий Шефнер со всеми сильными и слабыми сторонами своей поэтики — выпуклость, конкретность видения окружающего мира, техногенность и самого этого мира, и его восприятия поэтом, умение почувствовать напряжённое противоборство за неподвижностью, статикой; выведение неких нравственных максим, категорий из внешне бесчувственной картины, при этом — балансирование где-то на самой грани морализаторства, порой пересекая её; чёткость как бы просветлённой оптики и, в то же время, своего рода одномерность, плоскостность восприятия; великолепное владение словом, афористическая точность формулировок и, в то же время, равнодушие к суггестивному, подсознательному воздействию стиха, стремление (и умение) всё высказать до конца, так что порой не остаётся пространства для сотворчества читателя. Шефнероведы обычно относят его творчество к линии русской поэтической традиции, идущей от Баратынского к Заболоцкому. Не случайно в своих воспоминаниях Шефнер с особой теплотой пишет о Заболоцком — поэте, пожалуй, наиболее близком ему по духу:
Ну что ж — говоря от себя, каждый невольно говорит и о себе. ВОКЗАЛЫ Среди окраинных кварталов Тут всё очень любопытно — с одной стороны, совершенно традиционная стихотворная форма и традиционная точка зрения несколько отстранённого наблюдателя природных явлений (“с любовью пристальной и старой”) и, с другой стороны, — психология городского жителя, человека, привыкшего к окружающей его технике, ставшей для него как бы природным окружением. Шефнеровской поэтике совершенно чужда тютчевская формула “Мысль изречённая есть ложь”. Скорее наоборот — Шефнеру гораздо ближе блоковское определение поэта: “Человек, называющий всё по имени”, и вышепривеленные “вокзальные” стихи кажутся во многом навеянными Блоком. Процитированная строчка Блока могла бы послужить эпиграфом и к такому вот стихотворению Шефнера 1946-го года: * * * Мы явленьям и рекам, и звёздам даём имена, Как ни странно, но в чём-то поэзия и поэтика Шефнера напоминают ещё и Гумилёва. Есть у Гумилёва знаменитое стихотворение «Слово» (“В оный день, когда над миром новым Бог склонял своё лицо, тогда Солнце останавливали словом, Словом разрушали города…”). Вышедшая в 1956 г. книга стихов Шефнера «Нежданный день» открывалась стихотворением «Слова». Не думаю, что это случайное совпадение, — скорее, осознанная перекличка со стихотворением Гумилёва, хотя его имя тогда и было под запретом.
СЛОВА Много слов на земле. Есть дневные слова — В 1960-е гг. эти слова, эти строки противостояли официальной, официозной риторике и воспринимались как вызов ей, хотя сам Шефнер, человек скромный, никогда не участвовал ни в каких общественных акциях. Ешё два памятных стихотворения из того же сборника «Нежданный день»… Точнее, вспоминались даже не сами стихотворения целиком, а их отдельные строки. Это тоже, пожалуй, характерно для Шефнера. Но, со слов Ахматовой, запомненных Валентином Берестовым, — «Гумилёв считал: если в стихотворении есть одна хорошая строка, оно имеет право на жизнь». ГЛОТОК
До обидного жизнь коротка, Будь моя воля, я изъял бы из этого стихотворения вторую строфу с её поверхностной антиномией и нравоучительным “заметь!”, но, боюсь, это поломало бы архитектуру стиха. Второе стихотворение, пожалуй, уступает в образности, да и в нём поэт не удерживается от назидания в последней строфе.
ВЕЩИ Умирает владелец, но вещи его остаются, Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдёт
Я впервые обратил внимание на имя Вадима Сергеевича Шефнера в 1961 г. Был я тогда в Ленинграде на полугодовой преддипломной практике и жил в общежитии Лениградского горного института на углу 6-й линии и Среднего проспекта Васильевского острова. Наверно, поэтому и запомнились шефнеровскне
СТИХИ О ВАСИЛЬЕВСКОМ ОСТРОВЕ Пойдём на Васильевский остров,
Тогда же навсегда запомнились три его строчки, которых я потом нигде не встречал напечатанными:
…И на спину откинув бугеля,
Бугель — это токосъёмник у трамвая, и у старых трамваев были они не такой складной, ромбовидной конструкции, как пантограф у современных трамваев, а именно — как бы закинутые на спину. В те времена проводилась масса вечеров поэзии — в Доме Книги на Невском, в Дворцах Культуры, общежитиях. Но ни в одном из этих вечеров Шефнер, насколько мне помнится, не участвовал, не выступал по радио. Я так и не видел его никогда, кроме как на фотографиях, не слышал, не знаю, как он читал стихи. Но незаметно для себя я начал пристально следить за творчеством Шефнера, покупать все его новые книги, вкладывать в них вырезанные газетные и журнальные публикации. Сборники стихов Шефнера практически не повторяют друг друга. Шефнер всегда был честен перед своим читателем и не кормил его вчерашними щами в новой тарелке. Кстати, Шефнер никогда не называл свои книги «Избранным». Андре Моруа в «Литературных портретах» неоднократно повторял слова Поля Валери, который, в свою очередь, цитировал некоего французского поэта ХIХ века, который говорил, что настоящие стихи отличаются тем, что в них ничего невозможно изменить, ни единого слова. Стихи Шефнера не выдерживают испытания по этому критерию — они допускают, а иногда даже напрашиваются на изменения и вариации, и всё-таки — это настоящая поэзия. Произвольность, несовершенство, неединственность отдельного слова компенсируется у него точностью интонации общего словесного потока.
В середине 60-х начали выходить прозаические книги Шефнера: автобиографическая повесть «Имя для птицы» и то, что, по простоте душевной, было причислено критиками к “научной фантастике”, тем более, что формально там были все её внешние приметы, — роман «Лачуга должника», повести «Девушка у обрыва», «Дворец на троих» и другие. Часть фантастических произведений Шефнера была объединена им в книгу с названием «Сказки для умных». Вообще-то, Шефнер своим книгам всегда давал очень сдержанные, неброские имена: «Пригород», «Взморье», «Северный склон», «Своды», «Знаки земли», «Запас высоты», «Личная вечность», «В этом веке» и так далее, но тут он, по счастью, позволил себе дать очень ёмкое название — это, действительно, “сказки” и, действительно, “для умных” читателей.
Хотелось бы отдельно сказать ещё об одной книге Шефнера — повести «Сестра печали». Кстати, и Борис Стругацкий включал её в список своих любимых книг. Она, наверно, очень автобиографична и, на мой взгляд, без всяких преувеличений, — одна из лучших из книг о войне. (Естественно, что когда мы говорим просто “война”, имеется в виду Отечественная.) Название книги взято, как пишет Шефнер, из древней надписи: “…Истинно вам говорю: война — сестра печали, горька вода в колодцах её, и многие из вас не вернутся под сень кровли своей. Но идите. Ибо кто, кроме вас, оградит землю эту…” Сам Шефнер называл эту печальную повесть о лениградской блокаде, о войне, о любви своей лучшей прозаической книгой. Мне долго казалось, что Шефнер не слишком популярен как поэт — он не удостаивался премий, званий, не выступал на стадионах, на его стихи не писали песни, его имя звучало всегда как бы приглушённо, он никогда не был в моде, как Евтушенко, Вознесенский или Бродский, или даже как Окуджава, Самойлов или Тарковский. Сам Шефнер писал о себе, что он всю жизнь прошёл “по теневой, по ненаградной, по непарадной стороне”. А потом оказалось, что любящих Шефнера — много, и многим, как мне, строчки Шефнера вошли в душу, стали частью личности. Случилось и другое — с приобретением определённой свободы выражений, раскованности средств массовой информации афористичность шефнеровских строк вдруг оказалась востребована журналистами, и на цитаты из Шефнера то и дело натыкаешься в Интернете. Правда, существенную их долю составляют его “ролевые” четверостишия и двустишия, взятые из прозаических книг. Ну, например: Пред страшной жаждой опохмелки Все остальные чувства мелки. или четверостишия типа польских “фрашек”: * * * Никогда не забуду * * * Гора не сходится с горой, Или: В душе его таится грех, * * * Минувшие беды, что были в былом, Цитировать шефнеровские иронические короткие стихотворения можно без конца. В последние годы своей жизни Шефнер вдруг стал и лауреатом Государственной премии РСФСР имени Горького, и лауреатом Пушкинской премии. В 1999 г. ему была присуждена премия по фантастике «Аэлита»; “прекрасный писатель, ироничный и мудрый Вадим Шефнер” был назван “Палладином отечественной фантастики”, что, право, звучит несколько претенциозно и плохо вяжется с обликом Шефнера. Действительно, по Чуковскому, “в России поэт должен жить долго”: под конец жизни Шефнер был причислен к лику “старейших русских поэтов”, и на его 85-летие в январе 2000 г. отозвался поздравлением Путин — тогда ещё и.о. Президента:
Поздравление, на мой взгляд, скорее оскорбительное, чем лестное. Очевидно, что писавшие сей текст Шефнера не читали — иначе не появился бы пассаж насчёт стихов и рассказов, которые “объединяет … любовь к человеку, к Родине”. Не говоря даже и об этой фразе, слова о “духовной мерзлоте советских десятилетий” звучат на уровне самых тупых советских штампов. А подчёркивание происхождения от “скандинавов и прибалтийских немцев“ вкупе с фразой “научились тонко чувствовать душу России“ просто подловато — научиться можно только чему-то изначально чужому и чуждому. Представляете, например, Александр II писал бы Тютчеву или Александр I Карамзину: “потомок татаро-монголов (или генуэзцев), Вы научились тонко чувствовать душу России“. Шефнер, конечно, не Тютчев и не Карамзин, но современной российской власти ещё дальше до Александров, что II, что даже I. Лучше я процитирую письмо академика Лихачева в Комитет по Государственным премиям России:
Антологию русской поэзии, посвящённой Санкт-Петербургу, Петрограду, Ленинграду — Питеру, воистину нельзя себе представить без стихов Шефнера. Более того, написанные уже много лет назад, они зачастую вдруг читаются по-новому, словно написанные недавно.
ШАГАЯ ПО НАБЕРЕЖНОЙ Ведётся ввоз и вывоз В уже упоминавшейся повести «Сестра печали» Шефнер пишет: “…Город был моим старым другом. И он всё время чем-то потихонечку-полегонечку помогал мне. Он не вмешивался в мои печали — он молча брал их на себя.” Свою автобиографию Шефнер начинает так:
И хотя это было написано уже в середине 1990-х гг., когда дворянская родословная не только перестала быть порочащим обстоятельством, но, наоборот, — истинная или выдуманная, стала весьма престижна, Шефнер писал в графе “социальное происхождение” — “из дворян” и в те времена, когда иными это всячески скрывалось. Правда, сам он объяснял: “Узнали бы, что солгал, так ещё хуже было бы…” Мне самому очень нравится придуманное мной название — «Дворянин во мещанстве», оно подходит к определённой двойственности Шефнера — не как человека, но как писателя, литератора. При этом, не могу сказать, что очень уж расстроился, и мне не было обидно, когда я вспомнил, что эта формула, уже была использована намного раньше, но — Пушкиным. В набросках «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений», написанных в Болдино и датируемых сентябрём-октябрём 1830 г., есть такая фраза: “В одной газете официально сказано было, что я мещанин во дворянстве. Справедливее было бы сказать — дворянин во мещанстве.” Любопытно, между прочим, что эта игра слов “мещанин во дворянстве” — “дворянин во мещанстве” имеет смысл только применительно к великолепному каноническому переводу названия комедии Мольера на русский — оригинальное же мольеровское название в дословном переводе звучит просто: “буржуа-дворянин” или “обыватель-дворянин”, и никакой игры слов с перестановкой не допускает. Дворянско-мещанская двойственность Шефнера во многом определила, я так думаю, и его общественную позицию — он не принадлежал к числу диссидентов и сохранял неизменную лояльность по отношению к советской действительности. С одной стороны, здесь сказывалось его понимание воинской, дворянской чести; с другой стороны — определённая интровертность, замкнутость на внутреннем, на личном. Существенна, по-видимому, для Шефнера была и мысль, которую он неоднократно вкладывал в уста своих персонажей, перенявших его биографию: “Меня воспитало государство, и я должен за него стоять. Родителей у нас нет, всем на нас наплевать было, мы без государства бы с голоду под забором подохли, а государство нас выручило. И мы, детдомовские, должны на всякое дело идти в первую очередь.” Не знаю, правда, насколько сам Шефнер сознавал, что именно это самое государство, эта самая власть, и приложили руку к тому, чтобы он оказался под забором, а затем в детском доме. Так что, может быть, неизменная печаль Шефнера происходит и от сознания двойственности места в мире. В автобиографии Шефнер пишет:
До этого находим:
Так вот об определении “дворянин во мещанстве” применительно к Шефнеру — по рождению, по семейным традициям, по самоощущению он впитал в себя понятия русского служилого дворянства, потомственных военных на службе Отечества. Недаром звучат, как слова присяги, строчки: “Но слова всем словам в языке нашем есть: Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь. Повторять их не смею на каждом шагу, — Как знамёна в чехле, их в душе берегу.” С другой стороны, всё его окружение, среда обитания и общения — детский дом, школа, ФЗУ, завод и заводское общежитие были сугубо “мещанские”. И вот, если мы возьмём книги, написанные Вадимом Сергеевичем Шефнером, разделим их на две стопки — стихи и проза — и сопоставим, то можно подумать, что они написаны двумя разными людьми. И та среда обитания, которую Шефнер строго изолировал от своей поэзии, с тем большей полнотой и яркостью была им показана, раскрыта в его прозе, не только автобиографической, но и так называмой “фантастической”. В одной литературоведческой статье была брошена такая фраза: “Шестидесятые-семидесятые годы породили в отечественной литературе интереснейшее направление, которое называют то бытовой фантастикой, то фантастическим реализмом. Вадим Шефнер привнёс в это направление лиричность и своеобразное умение зависать над реальностью.” Я бы скорее отнёс фантастику Шефнера к разряду “ненаучной”… В то же время, называть её “анти-научной”, как это делали некоторые, конечно, нет никаких оснований.
В интервью 1984 г. на вопрос о своей работе в области фантастики Шефнер ответил: “Это не фантастика в общепринятом понятии, а скорее — развёрнутые притчи. Мои герои что-то изобретают, но порою явно неосуществимое, а иногда и вовсе нелепое. Да и герои — не герои, а обычные люди, которых я ставлю в сказочные обстоятельства, и они оттуда выкарабкиваются…”
Мне кажется, что не только в фантастике, но и вообще в прозе для Шефнера важно было дать жизнь своему второму, “мещанскому” Я — тому самому детдомовцу, фабзайцу, рабочему, которого он не допускал на страницы своих поэтических книг. Именно он становится главным действующим лицом всех этих специфически шефнеровских фантастических историй, с четверостишиями-частушками, любовью к акронимам и неким высокопарностям, вкусовым пристрастиям, воспитанным детдомовскими историями, рассказываемыми перед сном. И совершенно неправы критики, возмущающиеся “обычным массовым читателем”, который “открыв книжку, пребывает в уверенности, что простодушный идиот, от имени которого ведётся повествование, и есть сам Вадим Сергеевич. Что неверно.” Конечно, неверно! Но неверно, в первую очередь, считать персонажей Шефнера простодушными идиотами, а, во-вторых, неверно не понимать, что эти персонажи, от имени которых ведётся повествование, — как бы отпечатки прошлых или потенциальных «Я» самого Вадима Сергеевича. Я очень люблю в повести «Дворец на троих» описание квартиры, которую создал по заказу героя “Творитель”, реализуя его мечты о “роскошной жизни”: “Кроме прихожей, квартира состояла из огромной комнаты, кухни и санузла и ещё одной маленькой комнаты. Эта комнатка была придумана мной просто для количества — понимал же я, что графская квартира не может состоять из одной комнаты. Но для второй комнаты я ничего особенного придумать не успел и решил, что она может быть чем-то вроде детдомовского санизолятора на случай болезни. Зато в большой комнате, которая имела не менее 60-и квадратных метров, окна были завешены голубыми плюшевыми шторами, в одном углу стоял рояль, накрытый натуральной тигровой шкурой, а в другом находился бильярд. Справа вдоль стены возвышался огромный буфет с медными поручнями — не хуже, чем на вокзале. Полки буфета ломились от бутылок с коньяком и шампанским. Здесь же имелся большой стол, накрытый парчовой скатертью, а возле него — диван из красного дерева, обитый синим сатином, пол был вымощен синими и белыми метлахскими плитками, а кровать помещалась на мраморном возвышении…” Ну и так далее.
К этому своему герою Шефнер относится не только с юмором, который, как ни странно, порой умудряются не замечать, но и с печальной нежностью, и с уважением.
Любопытно, что именно двойничество было взято за основу Александром Ивановым в его пародии на Шефнера: НА ПУТИ К СЕБЕ Говорят, что плохая примета самого себя видеть во сне. Вадим Шефнер Безусловно не веря приметам, Пародия, конечно, штука хорошая, но давайте всё-таки прочтём оригинальное стихотворение, послужившее отправной точкой для пародии. ВСТРЕЧА Говорят, что плохая примета По-моему, в общем, пародия у Иванова не получилось. Чем-чем, а самодовольстом, да и “элегантностью”, шляпоношением Шефнер, похоже, никогда не грешил. Печаль же автора ускользнула от внимания пародиста. Но вернёмся к биографии Шефнера. Понятно, что если его первая книга вышла в 1940 г., то следующим этапом была война. ПАМЯТЬ О СОРОК ПЕРВОМ О, рассвет после ночи бессонной, 1977 В автобиографии Шефнер пишет:
Корочки удостоверений для этих медалей были напечатаны в Ленинграде в 1943 г. — часть тиража со стихами Бориса Лихарёва, часть — со стихами Вадима Шефнера: Чем бой суровей, тем бессмертней слава. Не знаю, как в последнее собрание сочинений, а в свои сборники Шефнер это восьмистишие не включал.
И спустя двадцать лет война для Шефнера оставалась и реальностью, и неотступным сном:
УДАЧА Под Кирка-Муола ударил снаряд Из интервью Шефнера:
В одной из современных статей о евреях в России вскользь брошена такая фраза: “Прекрасный человек, неплохой поэт и писатель Вадим Шефнер, которого все считают за еврея, — вовсе и не еврей, а швед. Но кого это волнует?!” Тогда, в 48-ом году, это тоже никого не волновало. Кстати, о переводах… В великолепной виртуальной антологии русского поэтического перевода ХХ века «Век Перевода» её составитель, Евгений Витковский, даёт Вадиму Шефнеру такую характеристику — “…Между делом писатель, конечно, занимался и поэтическими переводами, судьба определила ему набрести на румынскую классику XIX века, — вышло неплохо. В целом же Шефнер, фанастаст и сказочник — один из самых обаятельных писателей ХХ века.” Стихотворение румынского классика XIX века Василие Александри (годы жизни: 1821-90) в переводе Шефнера — В РАЗГАР ЗИМЫ Дуб трещит в лесу дремучем, холод лют, Если же говорить о вкладе Шефнера в отечественную фантастику, я бы говорил, скорее, не о его фантастических повестях (при том, что сам их очень люблю), а опять же — о его поэзии. Шефнер, кажется, единственный большой русский поэт, у кого традиционная фантастическая тематика естественно вошла в лирические стихи. * * * Вглядитесь в свое отраженье, Классикой стало стихотворение «Орфей», написанное Шефнером ещё в год полёта Гагарина. Впрочем, ни год, ни век, ни даже тысячелетие не имеют значения. ОРФЕЙ Глядя в будущий век, так тревожно ты, сердце, И, сойдя на планете неведомой, страшной и Строчку из этого стихотворения — “и от техники мудрой печаль не легчает ничуть” — можно было бы поставить эпиграфом чуть ли не ко всему творчеству Шефнера и, может быть, если б не название «Дворянин во мещанстве», я бы вытащил её в заголовок. И всё-таки, при всём классическом антураже science fiction, фантастика для Шефнера остаётся не самоцелью, а лишь приёмом.
* * * Мы одни во Вселенной, быть может, Даже когда Шефнер сам ставит слово «Фантастика» в заголовок стихотворения, вряд ли стоит принимать это так уж всерьёз. ФАНТАСТИКА Как здесь холодно вечером в этом безлюдном саду, А вот ещё одно стихотворение, взятое мной из старого номера журнала «Юность» и не включавшееся, насколько мне известно, Шефнером ни в один сборник стихов. НТР За телевизор Клеопатра Как ни шаблонно это звучит, но люди — действительно, самое интересное для Шефнера. В том числе — место человека в истории, его оценка потомками, историческая справедливость. И в истории Шефнеру ближе всего люди, в чём-то похожие на него самого. Не случайно так привлекала его внимание фигура Тредиаковского. Из поэтического цикла «Василию Тредиаковскому посвящается»: VII …Тредиаковский смотрит хмуро — От этих строк — один шахматный ход к другому стихотворению — РАЗМЫШЛЕНИЯ О СТИХАХ Стихи — не пряник и не кнут, На этом, собственно говоря, можно было бы закруглиться — завершающее двустишие вполне годится в качестве традиционного финального аккорда. Но Шефнер не был бы Шефнером, если бы разговор о нём стоило завершать на этой ноте. Поэтому я кончу другим его стихотворением. * * * Припомнится давний мотив, Маунтин Вью, Калифорния К списку номеров журнала «Семь искусств» | К содержанию номера |
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыКАШТАНОВЫЙ ДОМСИБИРСКИЕ ОГНИВРЕМЕНАКыштым-ГраниСОТЫВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕБАЛТИКА-КалининградНОВЫЙ СВЕТНАЧАЛОСлово-WordКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовСВОЙ ВАРИАНТГРАФИТИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:Пятью пятьКочегаркаРусское вымяЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтОСОБНЯКСЕВЕРЛИТЕРАЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕЮЖНЫЙ УРАЛИЛЬЯСеверо-Муйские огниАРГАМАК-ТатарстанСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИГВИДЕОНИНФОРМПРОСТРАНСТВОСорокопутДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬТело ПоэзииБАШНЯБЕЛЫЙ ВОРОН22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬДЕТИ РАФУТУРУМ АРТАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЧЕРНОВИКЗАПАСНИКЗИНЗИВЕРЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗЗНАКИ11:33ВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬАЛЬТЕРНАЦИЯ |