Рассказы

ТРИ ЦВЕТА  

            Навеяно трилогией Кшиштофа Кесьлёвски

Белый

Они всегда приходят в непредсказуемое время. Никто никогда не знает наверняка, когда и где их ждать. Также мы не знаем и того, кто окажется следующим.

Они приезжают на своём полосатом трёхцветном грузовичке, замаскированном под машину торговцев мечтой. Проезжают по главной улице нашего селения, затем поворачивают – куда-либо, путь их никому из нас заранее не известен. Могут подъехать к дому старосты или пастуха, к здешнему самому уважаемому человеку или даже к свалке на околице, на которой прозябают несколько бродяг.

И бывает это ночью. Или днём. Или ранним утром. Или просто после уроков – это когда они приехали забрать Мишку-пятиклассника. Они всегда вежливо здороваются и говорят: «Не хотите ли проехать с нами в место, где сбудутся ваши мечты?..» И бесполезно протестовать. Убеждениями, настойчивостью, а бывает, и силой людей сажают в грузовичок – и увозят. Увозят навсегда. По крайней мере, мне никогда не доводилось слышать о том, чтобы увезённые возвращались.

Мы писали им письма… Но они не доходили. Не знаю, может быть, это оттого, что на конверте был расплывчатый адрес: «В место, где сбываются мечты…» Мы пытались передать им весточки через нашего мэра и через главу района, но это не приносило особой пользы.

Нам говорили: «У нас свободная страна. И люди вправе отправиться за мечтой. Что же вы зря беспокоитесь… Передать-то мы передадим, но вы напрасно думаете, что им от этого станет легче».

Не знаю. Ничего не знаю. У нас действительно демократия, но иногда жителям села не по себе от всего, что происходит. Мечта мечтой – но ведь и поля пахать надо, и урожай собирать. Не думаю, что это будет легче от того, что кто-то обманом или силой увозит наших работников.

Вот, скажем, вчера они приехали за Седым Джоном. Он как раз сидел на лавочке и курил трубку, грел на солнышке свои больные косточки. Он-то сразу понял, зачем они здесь, и ехать за мечтой ему уж совсем не хотелось. «Вот она, моя мечта! – объяснял он прибывшим, показывая свою трубку, лавочку и – целый выводок внуков, выбежавших в изумлении из дома. – Мне больше ничего не надо!..» Но они не стали его и слушать. Вежливо, но решительно подхватили старика под руки и затолкали в трёхцветный грузовик. «Пока, дедушка! – кричали внуки. – Мы будем помнить о тебе всю жизнь!» И грузовик ехал, подрагивая на ходу, по кочкам сельской дороги, и пыль из-под колёс клубилась сизым облаком ещё долго, пока машина не скрылась из виду…

А на прошлой неделе забрали Ли Баожэй. Она возвращалась в полночь с сельских танцев; у нас иногда молодёжь гуляет допоздна, особенно в период праздника Весенней звезды. Девушку провожал Хуан, парнишка с молочной фермы. Так вот, они подстерегли их по дороге и окружили в тот момент, когда влюблённые целовались. Баожэй кричала, когда её сажали в машину. Хуана держали трое, и ещё один его «успокаивал» – так, что назавтра всё лицо распухло.

За сыном моего соседа, Сержио, явились прямо на луг, что за сельской мельницей и ручьём; он туда на заре привёл коров пастись. Собственно говоря, мы так думаем, что явились именно они, потому что парнишка просто пропал, сгинул и коров в тот день домой не пригнал – пришлось соседу самому, уже поздно ночью, позаботиться о стаде.

Это вызвало в народе серьёзное недовольство, и мы с соседом даже ходили в мэрию, чтобы довести до сведения властей наш протест. «Понимаете, – говорили мы, – мы ведь живём в свободной, демократической стране, и так нельзя поступать по отношению к нашему населению. Люди ропщут. Вы должны отменить или на время отложить визиты в село торговцев мечтою. Иначе это может иметь серьёзные последствия…»

И мэр извинялся, бледнел, краснел и обещал, что больше такого – никогда! слышите, никогда! – не повторится. Что он всё сделает, сообщит, куда надо.

Мы поверили.

А спустя четыре дня они явились вновь – и без приглашения вошли в дом к доярке Маргарите фон Си-Бемоль и без церемоний вытащили ей наружу. «Мечта! Мечта!» – убеждал старший из них, заталкивая в грузовик почтенную женщину. «Мама, я нарисовала тебе солнышко! – прокричала младшенькая, бегом примчавшись и протягивая к борту машины рисунок. – Оно будет освещать тебе дорожку!» И тогда их главный бережно взял листок бумаги из рук малышки, улыбнулся и с уважением передал его внутрь, в кузов, пленнице. «Спасибо, милая, – сказал он, потрепав девочку по голове, – я уверен, что твоей мамочке понравится». А Маргарита напоследок воскликнула: «Нарисуй ещё один! Отдашь мне по моему возвращению!..» И малышка кивнула, и кинулась в дом за акварельными красками и бумагой…

Она, говорят люди, умеет хорошо рисовать. Наверное, когда вырастет, будет художницей. Если, конечно, ей не помешают мечтатели…

Синий

У нас неспокойно. С утра народ гудит, отказывается выходить в поле, даже доярки, подоив коров, вернулись в центр села и столпились вокруг дома старосты.

Мы все протестуем. Я сам лично возмущён происшедшим; доколе в нашей демократической стране мы будем терпеть произвол каких-то сомнительных личностей?! Почему?! Почему?! Почему?! – я вас спрашиваю.

Мы с соседом первыми взялись за ружья. Да, есть у меня отличное ружьё, оно очень полезно при сезонной охоте на кенгуру и ягуаров. Мужчины собрались на площади перед сельсоветом. Я им сказал: вооружайтесь, кто чем может, и создавайте блокпосты на подъезде к селу; всё селение нужно окружить и защитить от вторжения посторонних. Ни в коем случае трёхцветный грузовик и иже с ним не должны больше появляться здесь, у нас! Мы не потерпим дальнейших беспричинных похищений!

«Эжен и Лео! – говорю я. – Дуйте в областной центр и срочно давайте телеграмму во все крупные средства массовой информации: так, мол, и так, защищаем свой дом от произвола, устали, мол, от тайных арестов».

«Петька и Васька! – продолжаю. – А вы – к губернатору региона, попадите к нему на приём любой ценой, добейтесь, чтобы он вас выслушал: пусть срочно принимает меры!»

Староста села долго и испуганно бродил в толпе, пытался тихим голосом меня успокоить, но я остался непоколебим. «Мы ведь правы? – говорю. – У нас ведь демократия?..» И тут он согласился… Вздохнул только и пообещал, что будет перед властями в любом случае оправдывать все наши действия, коль скоро они вызваны нарушением прав и свобод…

«Только не стреляйте ни в кого! Только не берите на себя грех! – просил он. – Чтобы я с чистою совестью мог смотреть в глаза журналистам и руководству».

Я молчал – в этом случае, и в душе был полон решимости отстоять до конца спокойную, размеренную жизнь нашего селения, не нарушаемую всякими авантюристами от мечты.

…И вот начальство прибыло; прибыло прямо сюда, на место, в наше село. Парни, перегородившие проезд, охотно пропустили их – с моего позволения. Пропустили и корреспондентов Всемирного телевидения и газеты «Слава Богу».

Все мы – представители местных и прибывшие – собрались в сельской церкви; не лучшее место для переговоров, но иного у нас просто не нашлось, а свой дом никто из селян предоставить для этой цели не решился.

Было очень, очень много народу.

И ещё бы – ведь в этот момент решалась судьба (в какой-то степени) Великого Закона, который напрямую запрещал тайные поползновения властей, гарантируя гражданам неприкосновенность.

Представитель губернатора начал:

– Чего вы хотите?

Я вошёл на амвон и провозгласил:

– Свободы! Мы хотим свободы! Это не дело, когда наших людей тайно увозят якобы для исполнения мечты!.. Почему за нас решают, что кто-то должен навсегда исчезнуть, почему наносят такой предательский удар по нашему мирному маленькому сообществу?! Мы не хотим зависеть от злобных сил извне! Жизнь и права селян нужно уважать – именно об этом говорит Великий Закон, нарушение которого заставило нас взяться за оружие!..

…Меня слушали со вниманием, и от этого на сердце пребывала радость. Есть в мире справедливость, думал я, и мы ещё покажем, что демократия – не пустое слово!..

Красный

Теперь всё хорошо. Теперь всё отлично. Многие боялись, что наша встреча с властями ничегошеньки не даст, но опасения оказались необоснованными. Я лично верил в то, что за столом переговоров можно решить любую из проблем. И моя убеждённость сыграла ключевую роль в теперешнем вопросе.

Мы больше не страшимся несправедливости. Не трясёмся от ужаса, заслышав вдалеке, на дороге, шум мотора трёхцветного грузовичка, потому что знаем, что не они – те, кто едут на нём, торговцы мечтой, – решают теперь, кто в очередной раз станет их добычей.

Теперь в нашем селе полная демократия. Мы сами определяем свою судьбу. И не в непредсказуемый день и час, а в то время, которое посчитаем нужным.

Слава Великому Закону!..

…Каждую неделю, обычно по субботам, когда закончатся шесть дней напряжённого труда, мы всей общиной собираемся в церкви – самом большом помещении в селе, весьма удобном для общих собраний. Каждый присутствующий может взять слово и высказать свои соображения. Мы делимся информацией и совместно решаем всё, что внесено в повестку дня. И самое главное – обсуждаем кандидатуру и в конце концов выбираем того, чья мечта на этот раз осуществится.

Голосуем. Заносим в протокол – с голосами «против» и воздержавшимися. Всё чин-чином.

Как положено.

Честно.

Без всяких сюрпризов.

И далее – идём звонить в город, чтобы трёхцветный автомобиль мог сразу же выезжать в наше село, уже на законных основаниях.

Мы очень любим свою страну. Ценим порядок и демократию. И для нас важно уважительное отношение к основам общества, ибо только так уважение к себе никогда не умрёт в нашем сердце.

ПАМЯТЬ

Над городом летел ангел. Это был обычный такой ангел, в белом воздушном одеянии и с белоснежным оперением, крыльями за спиной. Он летел легко и непринуждённо и при этом поглядывал на землю, вниз, выискивая взглядом то одного горожанина, чья душа могла бы его взволновать, то другого. Вот ангел узрел вдруг маленького мальчика, подбрасывавшего мяч и заметившего белое божественное существо – раз уж поднял глаза к небу. Мальчик приветливо помахал ангелу рукой. Вот наш небесный путешественник увидел под собою милующуюся парочку – оба они, парень и девушка разом кивнули ангелу и вместе улыбнулись.

А потом ангел посмотрел на неё. На несчастную сгорбленную старушку, стоявшую на тротуаре у оживлённого перекрёстка и пытавшуюся продать прохожим старые открытки из видавшего вида альбома – по рублю за штуку. Ангел остановился, завис над улицей и принялся старушку с задумчивым видом разглядывать. Ему была интересна её история, её жизнь, её душа. Её судьба.

Старушка, как выяснилось, продавала не просто открытки – она предлагала прохожим собственные фото, на которых была запечатлена молодой, и ещё снимки свои с друзьями, и с однокашниками, и с родителями, и также серию выцветших свадебных фотографий с портретом невесты и жениха.

– Купите, люди добрые, – говорила старушка и протягивала дрожащими руками снимки то важному дяденьке, спешившему мимо, то озабоченной деловой леди, садившейся в автомобиль. – Хотя бы одну открыточку возьмите у меня, люди хорошие, мои дорогие, выручите бабулю, не оставляйте в беде.

Иногда прохожие замедляли шаг. Или останавливались. Смотрели недоумённо на нехитрый бабушкин товар; кое-кто из жалости протягивал ей рублики и даже пробовал было взять приобретённые на эти деньги фотки, но, заметив, что именно на них изображено, и сравнив с лицом старой продавщицы, тут же возвращал обратно. «Не надо, оставьте себе», –  говорил тогда тот или иной человек и, опустив глаза, убегал по своим делам.

А бабушка, спрятав денежку в крошечный кошелёк на груди, вновь продолжала предлагать горожанам свои «открыточки», доставая их из потрёпанного семейного фотоальбома и робко поднимая над головой.

Ангел всё парил и парил сверху, и смотрел.

Вот наконец к старушке подошёл молодой, видимо, ценящий себя человек, хмыкнул и покровительственным тоном сказал: «Давай, бабка, я всё возьму, выручу тебя, а то что старой целый день тут, на углу, стоять, шла бы домой, к внукам!» И он протянул продавщице пачку банкнот, впрочем, не такого уж и большого достоинства и принял у неё из рук весь пухленький фотоальбом. «Иди!» – коротко бросил он и, сделав дело, понёс свою покупку прочь от перекрёстка.

Старушка спрятала выручку и поспешила в аптеку – знакомую аптеку поблизости; наш же покупатель вскоре разыскал свою машину, припаркованную через пару кварталов, и, довольный, сел на переднее сиденье – сунув альбом в руки поджидавшей его пассажирке. «Короче, купил тут у бабки, для прикола, – сообщил он ей. – Типа посмотреть, как предки когда-то жили. Такого в «Одноклассниках», может, уже и не найдёшь».

«Да ты что, сдурел?! – возмутилась девица в его машине. – Что ты мне всякий хлам тащишь, он весь в пыли, в чьих-то чужих нюнях сопливых! Выкини эту макулатуру, с глаз долой, немедленно!»

И молодой мужчина, видимо, ценящий себя, послушно, хотя и не без раздражения, принял фотоальбом обратно. Хлопнул дверцей. Подошёл к ближайшему мусорному баку. Бросил внутрь. Брезгливо вытерся. Пожал плечами. И вернулся туда, где ждала его спутница…

Ангел вздохнул. И перелетел через несколько улиц.

Он увидел старушку вновь. Да, вон она – приняла дома лекарство от склероза, купленное на вырученные деньги, и бегает теперь по своей унылой стариковской комнате, ищет фотографии юности. Вспомнила молодость – но альбома со снимками нигде нет. Перерыла всё; да что там перерывать-то в её убогой квартирке? Выбежала на улицу – так быстро, насколько позволяет здоровье пенсионерам. Обращается к соседям по двору, по кварталу, к прохожим – не видели, мол, мои снимочки, мою молодость, мои воспоминания? Не видели?.. Ах, что же мне теперь делать!..

Посмотрел ангел на всё, посмотрел – да полетел. Полетел прочь из этого города, прочь от этих улиц, от этого воздуха и дышащих им людей.

Он летел – и за ним вдруг начали пристраиваться маленькие ангелочки. Беленькие такие, с белоснежными крылышками. Они вылетали из мусорного бака, прямо оттуда, где виднелся полураскрытый фотоальбом; они вылетали с пожелтевших от времени снимков, со стареньких фотографий, где ещё можно было различить красивую молодую женщину, стоящую с одноклассниками, с родителями, с друзьями… Они вылетали с выцветших свадебных фото – и летели, летели, летели над городом, выстраиваясь в цепь.

Наконец они построились клином – большой ангел во главе, и маленькие за ним. И пересекли весь город, направляясь за горизонт.

И люди в городе – может быть, не все, а некоторые – задирали головы и смотрели вслед улетающему клину. Посмотрел маленький мальчик с мячом. И помахал ладошкой.

Посмотрела влюблённая парочка – и улыбнулась, как всегда.

Радостно вскрикнул малыш, гуляющий в парке с мамой; он прокричал, указывая пальчиком вверх: «Мама, мама, а в небе ангелы летят!»

Глянула вверх и старушка, разыскивающая свои фото. И тоже вдруг грустная улыбка озарила её лицо. Бабушка выпрямилась, всмотрелась в небо над горизонтом и сделала рукой прощальный жест. «До свидания, мои милые, мои дорогие! – прошептала она. – До свидания, мои ангелочки! Прощай, память!..»

Она стояла и стояла, махая рукой и наблюдая, как клин скрывается вдали.

А ангелы летели, и бесконечные небеса встречали их.

ПРОДАВЕЦ ШЛЯП

Я увидел его на пляже в курортном городке Чолпон-Ата, на Иссык-Куле. Мы с женой загорали – точнее, пытались загорать, потому что погода портилась на глазах, в горах, замыкавших побережье, уже гремел гром, и видны были далёкие проблески молний. Поднимался ветер; в этих местах в этот сезон такое иногда происходит, но, впрочем, вскоре проходит без следа, однако я рассказываю о том, чему явился свидетелем в данный конкретный день, в данный конкретный момент. И что отложило след в моём сердце.

Итак, по прибрежному песку шёл он – продавец шляп. Вообще местные люди постоянно ходят по пляжу, предлагают отдыхающим рыбу и кукурузу, яблоки и мороженое, пиво и лимонад… Туристы редко обращают на них внимание – такая уж у торговцев доля. Продавец шляп не был исключением – ни один из загорающих, по-моему, не польстился на его нехитрый товар (я ничего такого не заметил). Но среди торговцев он, по крайней мере, выглядел неповторимо, диковинно: надел на себя все головные уборы, которые предлагал, – получилась забавная пирамидка, шляпа на шляпе, и это заставляло смотреть на него. Смотреть и смотреть.

Вдруг дунул ветер – да не ветер, а ветрище. Одномоментный порыв, и весьма сильный. На пляже попадали некоторые зонтики. Отдыхавшие схватились за свои подстилки, которые так и норовили превратиться в паруса. Не знаю почему, но продавец шляп оказался не готов к подобному повороту событий – может, из-за возраста сноровки не хватило, может, силы свои переоценил; короче, к моему ужасу, все шляпы сорвало с его головы, и они, разъединившись, покатились по песку – быстро-пребыстро и чуть-чуть в разных направлениях, отдаляясь по воле ветра друг от друга.

Дальше произошло то, чего я никак не ожидал. От продавца внезапно отделился ещё один продавец – в точности такой же, дублёр или двойник, я не понял. Он словно выпрыгнул из первого, воспроизводя его во всём. И побежал за одной из шляп. Затем от продавца отделился второй, потом третий и так далее – в мгновение ока на пляже оказалась целая куча продавцов шляп, которые были похожи друг на друга как капли воды. И каждый ринулся за своей шляпой, стремительно уносившейся от него по песку.

Они бежали и бежали. А шляпы всё вертелись и неслись куда-то, и ветер их погонял и погонял.

Через полминуты на том месте, где только что задумчиво брёл одинокий продавец шляп, не осталось никого. Зато по пляжу – куда-то вдаль, вдоль линии прибоя – стремительно летели несколько одинаковых фигур, и каждая из них изо всех сил старалась догнать кружок из соломы, который из-за перспективы становился всё меньше, и меньше, и меньше…

Я подумал, что в этот момент продавец, наверное, не осознаёт, что гонится за ускользающим не сам он, а только какая-то часть его. Мы не понимаем, что в безумной погоне истончаемся до призрака, и хотя он внешне похож на нас, но является лишь какой-то одной стороной заложенного в нас человеческого.

Нас много – потому что много шляп, и гонка наша по жизни, простите, по краю земной тверди не даёт нам сойтись вместе, чтобы почувствовать себя вновь самими собой. Ох, этот ветер. Ох, эти шляпы. Видит бог, мне ужасно хотелось, чтобы те, кто разъединились, стали наконец целым, стали одним.

Может быть, придёт день, и он или они догонят свои шляпы. Может быть, остановятся. Может быть, встряхнут головой, оглянутся и скажут: да как же он прекрасен, этот мир!

Но пока они бегут. И гонятся за тем, что ускользает. И не видят ничего, кроме крутящейся шляпы. А я смотрю на волны и на несколько одиноких, теряющихся вдали силуэтов…