Стихи

Поэма «ДЕД»

(отрывки)

 

 

     XIX.

Все шире Волга к Каме за Казанью,

Унылее, отложе берега,

И чаще пароходы. Песней, бранью

Четвертый класс шумит изглубока.

Туристы в смокингах и куртках монотонно

Слоняются от носа до кормы;

Едят селянку в первом классе сонно,

Читают "Тартарена" и "Власть тьмы"...

И спорят во втором с насупленным соседом,

Как голод, прошлый раз обманутый обедом,

Удешевить к сегодняшнему дню –

Попорционно или по меню.

 

    XX.

А Волга ширится навстречу мрачной Каме...

Вот, мглистая, она уже видна,

Уж оборвал турист боры* жеманной даме,

Уже влилась суровая волна,

И помутнела Волга, стала строже.

Сестра угрюмая уже вдохнула ей,

Склоняясь медленно в двойное ложе,

Трущобно-дикой важности своей.

И пароход как будто встал: нет силы

Идти вперед – тяжка вода... Застыла

И долго смотрит пристально в глаза

Пустынная, огромная река.

 

(*Боры – складки, сборки на одежде.)

 

 

 

    XXI.

Симбирск – он весь в листве, его не видно!

Усадьба барская, просторная. В садах

И с массой соловьев. Он спит солидно

И дремлет цепь фонариков в кустах.

Толкутся на терраске парохода

Полуночные пары горожан;

Мелькают лодки; млечный путь как сода

Просыпанная... Песенки цыган

Поют с веселых, еле видных лодок;

И бочки, ящики от чая и селедок

С остервенением кидают в жесткий трюм –

И пароход и весел и угрюм.

 

    XXII.

А соловьи поют о Гончарове,

О Марфиньке, Обломове Илье...

Болтается фонарь в амбаре. Наготове

Пук накладных белеет на ларe.

Лениво бродят крючники*, уходят

В мучнистый мрак просторной кладовой

И споры бесконечные заводят

И песью ножку тянут чередой.

Ушел приказчик, капитан, матросы...

Зевает кто-то. Задает вопросы

Кому-то кто-то: "Скоро отойдут?"

А соловьи поют, поют, поют.

 

(*Крючники – местное название грузчиков, от металлического крюка на веревке, которым захватывали груз.)

 

    XXIII.

Шумят колеса. Отвалили. Тьма. Лишь точкой

Мерцает бакен. Только на корме

Горит огонь. Там на диванчик жесткий

Петр с Кадей сели. В мягкой ровной тьмe

Клокочет, вьется светлой волны гребень.

С фонариками на шестах плоты

Лениво тянутся, на них пахучий щебень

 

И ветки жгут кострами. Сквозь костры

Краснеют сплавщиков насупленные лица.

И встречный пароход, как дивная жар-птица,

Как пламенный многоголовый змей,

Бьет воду крыльями, сгорая от огней.

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ.

 

    I.

Вторую ночь не спали Петр и Кадя.

Задумчиво и тихо на носу,

В ночную темь спокойной Волги глядя,

Вдыхали теплый ветер и росу,

От черных волн взлетавшую вуалем...

Украдкой поцелуются, сожмут,

Нашарив, руки... Нежным их печалям,

Одной любовью сотканным, несут

Ночные волны нежные ответы

И складывают в хрупкие сонеты

Ритмичный плеск и шелковистый шум

Своих ночных, любви понятных, дум.

 

 

    II.

Когда-то на сквернейшем пароходе,

Носившем странное названье "Телескоп",

Петр плыл весной, в апреле, в половодье,

В свое именье. Староверский поп,

Саратовский мартышка, и конвойный,

Страдавший солитером офицер

Делили с ним тоску. А день был знойный

И мучил офицера солитер.

Тянул три баржи пароход, бесцельно

Стоял у сёл, бранился канительно

С нахальным лоцманом осипший капитан,

А по ночам их донимал туман.

 

 

    III.

В Усинском устье, наконец, засели

Зачем-то на мель. Нанял рыбака

Петр в Ставрополь. И на заре, сквозь трели

Невидных жавронков, так нежила peкa,

Так ярким блеском солнцу улыбалась.

И сонный деревушка-городок,

Мигая окнами, был удивлен, казалось,

Что вот опять румянится восток;

И где-то в доску сонно били время,

И диких псов рачительное племя

Свирепым лаем встретило Петра

У грязного почтового двора.

 

    IV.

Он был здecь первый раз, глядел бесстрастно

На мачтовые сосны пустырей,

И на крылечке, скучно и напрасно

Зевая, ждал в Самару лошадей.

Какой-то казачок с нахальным носом

И головой, промокшей от помад,

С засунутым за кушачок подносом,

Принес ему записку: "Буду рад

Вам оказать свое гостеприимство.

Вас уважающий, с надеждой на взаимство,

Помещик Тит Семеныч Петровых.

Проводит вас вручитель строчек сих".

 

    V.

Подумал Петр, вздохнул и согласился.

У Тита встретил целый взвод девиц.

Поспал, переоделся и побрился,

И вышел к чаю. Кучу небылиц

Нарассказал девицам, выпил с Титом

Домашнего ликера "Всех страстей",

Играл в крикет... Влюбленным был и сытым,

И женихом одной из дочерей

Стал к вечеру, когда катались в лодке,

Когда, развязен от "страстей" и водки

Шашлык папаша жарил на костре,

Свирепо клокотавшем на корме.

    VI.

И Петр теперь, взволнован позабытым,

Ждал утра, Жигулей, кургана и Усы,

Водил по пальцам подбородком бритым,

Оттягивая темные усы,

И говорил: "Я здесь ведь был когда-то...

Там хорошо – там сосны и песок,

И запах смол, и мерные раскаты

Шумящих крон, и ландыши у ног".

А ветер студенел перед восходом

И мутная вода казалась йодом;

Просвечивали плоские холмы,

И свертывались на день сторы тьмы.

 

    VII.

Привет вам вновь, Уса, курган, утесы!

Вы там, за островом, к вам пароход нейдет –

Он режет воложкой грядущие покосы

И кучку сосен скоро обогнет

И встанет Ставрополь за плешкою песчаной,

Убогий и невзрачный, как всегда,

С собором, с каланчою деревянной...

Над пристанью – базар и номера.

Приказчик с красной узкоглазой рожей

И носиком-горошинкой, похожий

И на разбойника и на купца...

И булки в поларшина из лотка.

 

    VIII.

Извозчики с гитарами – пролеток

Еще лет сто им здесь не завести;

Полдюжины в заветных шалях теток,

Штук пять свиней: одни пришли плести

Таинственные сплетни, а другие

Жрать дрянь и грязь. У номеров, в тени

Крылечка, сонно вяжут ведьмы злые

Невероятно толстые чулки,

На проезжающих посматривая злобно...

И воздух пахнет истово и сдобно,

И, пòходя в бадьe болтая квач,

Жует мордвин свой губчатый калач.

 

    IX.

В бревенчатой, смолистой, светлой дачке

С того же утра зажили они.

Сейчас же водовоз, молочница и прачка,

И из кухмистерских две девочки пришли.

Молочница решила, что ей надо

Похлопотать насчет кухарки им;

Был водовоз совсем иного взгляда –

Кухарки – шлюндры, лучше жить одним

И столоваться... "Дело ясное! Восейко*

Кухаркою обкрадена еврейка,

А в третьем годе у ташкентских вдов

Кухаркин брат стащил двух петухов!"

 

(* Восейко – недавно, характерное местное слово.)

 

    X.

Ушли, но целый день у окон раздавалось

"Хозявушки, не надо ли яиц?"

– Прислуга, барин, к вам не нанималась? –

"Позвольте, барышня, немножко спиц!"

И так до вечера, когда бродить по роще

Они ушли и долго на валу

Сидели. Там был смутно слышен тощий

Стук колотушек, да гудел вверху

Спокойных сосен разговор вечерний,

И бой часов был в сумерках размерней,

И, вместо песен, птичий сонный крик

Стал маленьким заботливым "чилик..."

 

    XI.

Им нравилась их маленькая дачка.

Два пса, котенок, Вася - воробей,

Скакавший в ожидании подачки

Через порог отворенных дверей -

Делили с ними день и их любили

За то, что бестолково, как они,

Меж соснами, на солнце греясь, жили,

Не замечая, как сменялись дни.

Мести метлой немногие соринки,

В иглистом насте разметать тропинки

И шишки собирать на самовар,

Вдыхая сосен смоляной угар.

 

    XII.

Ходить на Воложку купаться, ждать обеда

И почтальона, вечером гулять,

Минуя, в свой кларнет влюбленного, соседа,

И глушь казенника на ширь лугов менять.

А к ночи с лампою усесться на террасе,

Жевать калач, глотая молоко,

И перед сном насыпать крошек Baсе...

Спать мертвым сном и встать, когда светло

От струек солнца, пролитых сквозь щели

Закрытых ставень. Вот их день. Шумели

Им дружелюбно сосны, и песок

Доверчиво лежал у ихних ног.

 

    XIII.

В курзале музыка по вечерам играла,

Теснились дачники, стучали каблуки,

Шуршали юбки. Молодежь плясала.

На них с диванчиков смотрели старики,

Старухи, дети. Весело влюблялись

И весело умели ревновать.

Фонарики на гвоздиках смялись,

И ночь старалась ласковей дышать.

"Тоской по родинe" кончались танцы

И гасли в зале лампы и румянцы,

Шумела роща молодой толпой

И от зари был лес уже седой.

 

    XIV.

Петр с Кадей на заре встречались с ними

И шли сквозь них навстречу солнцу. Там -

В курзале - привиденьями ночными

Еще бродили стражники, к кустам

От света льнули, заплываясь мглою;

Еще стучал глухой билльярдный шар;

Скандалили в буфете с перепою,

И с кумысом влеклись орды татар...

А в Жигулях уже костры дымились;

Пески холмов искрились и струились

В дрожащем воздухе, и ночь, по-над песком

Скользя, влеклась сиреневым крылом.

 

    XV.

На кладбище, уютном и веселом,

Они стихи читали по крестам,

Приглядываясь к бабочкам и к пчелам,

К простым и незатейливым цветам.

Оттуда были видны Волга, мели,

Изгибы кос и кружево лугов,

И были ярче жаворонков трели,

И пароходов светлый, нежный зов.

И даже сосны были там другими -

Такими мирными и всеблагими...

И начинала Кадя: "Сладко жить"...

И Петр кончал: "и Божий мир любить!"

 

    XVI.

Перед отъездом Волгу переплыли.

На гальками покрытом берегу

Между шиповником и вишнями бродили;

По тропке, в заколдованном кругу,

Взбирались долго по отвесным скалам,

Где вдохновенные весенние ручьи

Прорыли путь стремглав по ветровалам,

Оставив лету рытвины пути.

В густом орешнике таилось дно оврага -

К нему сбегала пестрая ватага

Горбатых сосен, вязов и берез,

С кустами диких нелюдимых роз.

 

    XVII.

С полянки Молодецкого Кургана

Симбирск когда-то кто-то разглядел...

Был, говорят, здесь трон великого Степана,

И много свершено кровавых дел...

Какой-то добрый молодец отсюда

С возлюбленною ринулся своей...

Петр с Кадей видели иное чудо:

Простор необозримый кос, мелей,

Озер и воложек, и островов, и леса...

Свершалась в небе солнечная месса,

И сталь воды и жемчуга земли

Свой хоровод молитвенный вели.

1912

 

 

    СОБАЧНИЦА (М.А.Долговой)

По осени бездомных псов и кошек

Так много в дачной роще остаётся

В пустых помойках, у разбитых плошек...

А лес над крышами шумит и гнётся.

 

В холодной роще гулко и просторно,

И жутки заколоченные дачи...

Лишь с веток шишки падают покорно,

Лишь не смолкает лай и вой собачий.

 

Но в старой кухне приоткрыты ставни,

И вьёт труба дымок прозрачно-тонкий.

Псы узнают приют свой стародавний,

Бредут и в дверь толкаются тихонько.

 

В холодной роще с дикой пёсьей стаей

Владычествует строгая старуха;

Всё бродит с ними, сладостно вздыхая,

И день за днём идут безмолвно, глухо.

 

Отбудет осень, пригнетут сугробы

В лесу валежник, и в безлюдье сонном

Завоет вьюга, загудят трущобы,

Метель закружит вальсом монотонным.

 

Псов наберётся много в тесной кухне,

Лежат без света, чешутся и бредят;

Она меж них... В оконце свет потухнет

И тьма нахлынет и отхлынуть медлит.

1911 г.

 

    РОЗЫ

Как пахнут печально и сладко

Увянувших роз лепестки!

От них продушилась тетрадка,

От них на бумаге кружки.

 

"С тридцатого счёт водовоза,

Купить на базаре яиц..."

И снова прилипшая роза

Меж летних забытых страниц.

 

И дальше "За лодку матросу..."

И кажется – ночь на реке,

И лодка всплывает к утёсу,

И алая роза в руке...

 

Струятся, стекая алмазы,

Весло задержало свой плёс...

Бледны и невнятны рассказы

Увянувших выцветших роз.

1912 г.

 

 

 

САМОВАР

Ещё полны раскрытые корзины

И крепко пахнет в даче от рогож...

Какое дело зяблику! С вершины

Поёт он, что весна, что день погож.

 

Пьяны приездом радостные дети

И бегают, усталость позабыв...

"Как благостно, как солнечно на свете",–

Малиновки поют наперерыв.

 

Я жертву приношу весне, как предки,

В расстёгнутом пальто под сосняком

Я собираю шишки, иглы, ветки,

А самовар плюётся кипятком.

 

В жерло трубы, прожжённой и измятой,

Волнист и густ, медлителен и прям

Восходит дым тяжёлый и косматый,

Воистину угодный небесам!

1912 г.

 

 

    СЕНТЯБРЬ

Проходит ночь. В холодном звёздном кресле,

Поставленном у сосен на песках,

Сидит сентябрь, перебирая чётки,

И мутные огни в его зрачках.

 

Он утра ждёт; тогда, высок и важен,

Он встанет и пойдёт в лесу пустом

Нескорыми широкими шагами,

И солнце осенит его щитом,

 

И будет целый день лишь светлым нимбом

Его кудрявой строгой голове...

Морозный пар отудобит к полудню

Свинцовыми росинками в траве.

 

Сентябрь в лесу отряхивает иглы,

Срывает листья, шьёт из них ковры;

С ним говорят насупленные сосны,

И журавли кричат: "Курлы-курлы!"

 

Уходит солнце. Медленным движеньем

В костёр зари, на жертвенник земли,

Он опускает узкие ладони –

И сумерки торжественно легли.

(Год не указан)

 

 

 

 

 

 

 

СТАВРОПОЛЬ

Ставрополь – город Креста,

Все мы там были распяты.

Знакомые нам места

Помечены крупными датами.

 

Много ворот и крылец

Крестами красными крашены.

На скамьях мертвецу мертвец

Анекдоты шамкает страшные.

 

Скрипят тротуары. Идут

Мертвецы по Казанской парами,

В Дудкинском доме суд

И кого-то топят под ярами...

 

Разжалованный собор

В увезенный колокол бухает,

Эхо заволжских гор

Глотает выстрелы круглые.

 

Кровь унять не смогла тогда

Казанская Богородица,

Но пески занесли без следа

Всё, везде... И опять туда

По весне так уехать хочется!

 

Чудится, что на крови

Сон-трава аловатая теплится

И от жалости, и от любви

Верба старая (рви ее, рви)

Вся в скворцах, вся в слезах, вся в серьгах

Простоволосая треплется.

1921 г.

 

 

 

 

 

 

    ПОМНИТЕ

Дома, в накуренной комнате,

В шуме работ, у станка,

Помните, помните, помните –

Голода близки войска!

 

С флагом залатанным гонится

В серой пыли как в золе,

В лоск заморённая конница

Вдоль по железной земле.

 

Скачет, дробя гололедицу,

В броне из чёрных колец,

Путь на Большую Медведицу

Держит упрямый гонец.

 

В мёрзлом осеннем безвременьи

В смертью назначенный час,

Двинулось племя за племенем,

Всё понизовье на вас.

 

Рать бесконечная тянется

Вдаль без пути и дорог,

Смерть впереди их, как пьяница,

Пляшет и валится с ног.

 

Стонет, хохочет гармоника,

Бьёт в трензеля невпопад,

За душу тянет покойника

По ветру взвеявши смрад.

 

Катится тёмное комище,

Вороны чертят круги, –

Помощи, помощи, помощи!

Северный люд, помоги!

1921 г.

 

 

 

    ***

Далека твоя дорога, Волга!

Твоего начала голубец,

Знает ли, как бесконечно долго

В рукава не делишь ты конец.

 

Посреди печального безмолвья

На верхах унылых не понять

Твоего степного понизовья,

Золотого юга благодать.

 

Хмурым елям и песку сырому

Не признать роднёй издалека

Южных сосен душную истому,

Знойного сыпучего песка.

1922 г.

 

    ***

Над волжским простором в песке золотом

Лежит наша юность нетленной.

Ей снится в могиле о том, о сём

Над Волгой мутной и пенной.

 

Сваи вбивают в волжское дно,

На берег стерлядь скачет.

Городу смерть! Огневое окно

Город в черёмуху прячет...

Город, где юность венчала нас

В такой же вечерний час.

 

Встанет плотина огромным горбом,

Волга потопит долину.

Кладбище станет глубоким дном,

Могилу затянет тина.

 

Будет огромен затихший плёс,

Горы далёко в тумане...

Шорох и плеск пароходных колёс

Будут баюкать подводный погост

И юность в могиле песчаной.

Будут баюкать и тех, что плывут

В душном уюте кают.

1936 г.