Михаил Грозовский
Приоткрывая тайну мирозданья
Сергей Белорусец «Год Кота и Тигра, или Без названья…» П р о з а р и й и С т и х о т о р и й. – М.: 2015.
Новая книга Сергея Белорусца с более чем оригинальным заглавием «Год Кота и Тигра, или Без названья…» состоит из двух частей – это, по проказливой, усмешливой оценке самого автора, П р о з а р и й и С т и х о т о р и й. Начну я со второго, почему, скажу ниже, но в известной степени, из-за того, что по давней своей привычке читать начал с конца, сразу узнавая Сергея в его концентрированной ироничной афористичности:
Если, скажем, говорить о видимом, –
Жизнь твоя похожа на президиум.
Если же молчать о части внутренней, –
Сходство есть с вечерей и заутреней…
Как любой истинный поэт, он существует в преодолении – самого себя, собственных страхов, слабостей и сомнений, враждебных обстоятельств, сопутствующих соблазнов, краткости отпущенного срока… Его герой обладает редким качеством добывать «радость – из отчаянья внутри». «Длясь в продолжении собственной жизни по направлению к собственной тризне», проходит этот герой неизбежный «путь т а н а т о х о д ц а». И нет никакой причины жаловаться, отчаиваться и ныть, потому что
Это норма –
Жить и умирать.
Остальное –
Блажь и баловство.
При этом невозможно читать без улыбки его неожиданные откровения:
Известнейший физик Ньютон
Алхимиком был вообще-то…
Но – баба с овчаркой –
Не дама с собачкой…
Председатель совета отряда, –
Ты была этой должности рада.
Но достался тебе во вражины
Председатель совета дружины…
У него «перекручен день, как ремешок от сумки», «рукомойник на сосне… забьётся под рукой – словно колокол какой», и стрелочника не сыскать, потому что все «перевелись, кто куда», а проданная личная библиотека – это «уехавшая книжная орава…» Самым невероятным образом он может нарисовать трагикомическую жизненную коллизию одними междометиями:
Эти хихоньки да хахоньки,
Эти оханьки да аханьки,
Эти баханьки да буханьки –
На пятиметровой кухоньке…
Он часто обращается к воспоминаниям о детстве, которые вдруг оборачиваются недетскими открытиями:
По дороге в Переславль-Залесский
Оказались мы в окрестном храме.
– Здесь Христос какой-то несоветский!.. –
Всё твердила Светка мне и маме…
…И – летит – ловчее танка
(Вместе с кадрами кино) –
Конармейская тачанка
(Что придумана Махно…)
Матерность словечек.
Шоры – испокон…
Если наш – разведчик.
Если их – шпион…
Удивительны повороты и оттенки смыслов в его лучших стихах. С горькой улыбчивостью и остротой являет он нам свои наблюдения:
Трещал мороз крещенский
В нездешнем январе,
И – вытрезвитель женский
В мужском монастыре
Располагался, ибо
Так делалось тогда…
И – грелись водкой, либо
Лилась одна вода…
И – дефицит – по спискам,
И – сверху – пять рублей…
И – очередь –
к сосискам –
Вилась –
как в мавзолей…
И – дерзко итожит:
Вряд ли об этом напишет историк.
Или – не то. И – не так…
Он органично, пользуясь теми же малыми (малыми ли?) средствами, переходит к обобщениям философским. Мастер словесной игры, в серьезных вещах он вовсе не играет словами. До того ли ему в этой краткой жизни, к которой он относится столь ответственно? Все его авторские неологизмы и неожиданные рифмы строго подчинены главной цели и лишь помогают «докопаться до глубин», увидеть реальность в новом свете или неожиданном ракурсе. При этом, видимо, твердо усвоив давний постулат Аристотеля, что форма и содержание едины, он не вступает в борьбу с традицией, не нарушает привычные нормы стихосложения. Ему нет никакой необходимости «бороться с гладкописью», чем грешат многие современные пииты, ибо шаблонность совершенно не свойственна его мышлению. Кстати, отмечу, что самый любимый знак препинания у Белорусца – скобки, которые достаточно редки в любых сочинениях, а в стихотворных особенно. Но недаром Ломоносов писал о скобках как о «вместительном» знаке: многочисленные вставки в стихах Белорусца не только сразу привлекают внимание, но и позволяют как бы вскользь, мимоходом изменить, дополнить или расширить значение сказанного, придавая ему дополнительную емкость. И вполне закономерно на втором месте среди авторских любимцев оказывается тире, которое также используется для похожих конструкций.
Без раболепства
Нет королевства.
Так же – как царства
Нет без бунтарства…
Жизнь кроя – как материю
(Без конца и предела) –
Поиграем в империю.
Чтобы (вновь) надоело…
Война (любая) убивает
(Не только тело…)
Войн справедливых не бывает
(Такое дело…)
В двух строках (в четырёх словах!) создаёт он образ Родины:
Вековечная униженность.
Среднерусская возвышенность…
И ещё:
Белый верх.
Чёрный низ.
Это – небо.
Над пашней…
Под этим небом выпукло, крупными, резкими мазками, жёстко, безжалостно и страдальчески одновременно рисует он и портрет современника:
Видишь алкаша на солнцепёке?
Неотрывной частью здешних мест –
Он стоит – шатаясь – руки в боки –
Человек. И – пугало. И – крест…
Ненадолго нырну в П р о з а р и й, чтобы процитировать слова школьного приятеля Серёжи Белорусца: «У фебя восткие вовосы. Ты, наверво, звой!» И – вот читаю диптих:
Не разминуться в лестничном пролёте.
Спускается,
ключи в руках держа,
Приветливый олигофрен Володя –
Сосед мой со второго этажа.
Ему нужна вечерняя газета,
Которую он в ящике найдёт.
Здороваемся – вот и вся беседа.
Лучится добротой лицо соседа.
Меня он любит – этот идиот...
Казалось бы, будничная, чёрно-белая зарисовка. Но за кадром возникает образ сестры – и в двух последних строчках раскрывается вся трагедия:
Живёт он с ней в родном дому
(Той жизнью, что дана…)
И – не умрёт лишь потому,
Что будет жить она…
Так написать, так чувствовать может только очень добрый и глубокий человек. Ещё один портрет, написанный так же скупо, без малейшей сентиментальности, но пронзительно-точно:
Не будучи клячей и квочкой,
Натаха живёт одиночкой.
Про возраст не станем, хоть скажем:
Натаха – бобылка со стажем.
Соседки – бесплатные свахи –
Находят вдовцов для Натахи.
Но та – равнодушна к смотринам –
И – кормит синиц маргарином…
С особой нежностью пишет Сергей о стариках. Впрочем, если перебрать в стихах все слова, ни одного нежного не отыщется, а картина возникает щемящая:
За восемьдесят зим
Она пережила
Семь кошек, пять собак,
Войну и два инфаркта
(А впрочем – я забыл
Упомянуть щегла…)
Теперь – её черёд:
В двадцатых числах марта…
Или даже трагическая:
Ветерану ВОВ
Восемьдесят с гаком.
Он пять лет – как вдов.
Год – как болен раком.
Дед ещё ершист
(Хоть бока тюленьи…)
Внук его – фашист
В третьем поколеньи…
Мурашки по спине. Не слышал, чтобы ещё кто-то так сказал…
Сергей Белорусец много иронизирует по разным поводам над пишущей братией и над самим собой, над вовлечённостью в пустую, становящуюся привычной суету, когда живёшь, «умудряясь кичиться порой безразличием к предназначенью…»:
Забывая про Божий дар,
Языком обречённо мелешь…
Научился – держать удар.
А вот паузу – не умеешь…
Или:
Листья под ногою – ржавы.
Въехал чей-то джип в кювет…
Ты в музее Окуджавы
(Сквозь окно глядишь на свет…)
Жизнь – сквозная раскоряка.
Хмарь бесхозная – вдогон…
Ты в музее Пастернака
(Заряжаешь телефон…)
Мне показалось, что в новой книге поэта, объёмной, многоплановой, – любовной лирики немного. Но два стихотворения так хороши, что хочется привести их целиком.
* * *
Вневременное,
Лишённое
Края и дна, –
Рыжее солнце
Язычески
Пляшет в окне.
…Господи,
Просьб никаких.
А – вернее – одна:
Дай
Эту странно живущую
Женщину мне.
Дай –
Без того,
Чтоб неволить
Её существо,
Дай,
Чтоб свободу
Могла
На Земле сохранить…
Сделай прозрачнее
Здешнее п о л у р о д с т в о,
Медную прядь –
Сквозь года –
Пропуская -
Как – нить…
И – второе, полное милой самоиронии:
* * *
Под вечер,
Вовсе не в бреду,
Почти что не пузат, –
В одном носке
К тебе приду.
Другой забрать назад.
Ещё хромая при ходьбе,
С одной нагой ногой, –
В одном носке
Приду к тебе.
Назад забрать другой…
Преград не видя
На пути,
Приду к тебе,
Рисков, –
В одном носке.
Чтоб в ночь уйти
Уже без двух носков…
Пора сказать и о прозаической части.
Сергей Белорусец и П р о з а р и й (неспроста такое слово и родилось) пытается писать в том же ключе, т.е. кратко, афористично, игров?, это естественное состояние его ума и души, и не случайно многие зарисовки он завершает строками стихотворными.
Почему? Да потому что стихи и проза Сергея Белорусца едины и неделимы, так как их связывают не только общие темы, но и, что существенно важнее, общий художественный метод исследования реальности. Но, возможно, самое главное – они объединены общим героем, и этим самым героем является… Время. Да, беспощадное и неумолимое время, Кронос-Хронос у жителей древней Эллады, Сатурн у римлян…. Но, как его ни окликай, по-гречески или по латыни, характер его от этого ничуть не меняется: Сатурн, как утверждали в античном мире, пожирает своих детей, иными словами, Время нас рождает и убивает. В двадцатые годы двадцатого же столетия Осип Мандельшатам создал прозаический цикл с характерным названием «Шум времени».
Сергей Белорусец утверждает, и, по-моему, обоснованно, что имеется также и Запах прошлого; именно так он озаглавил одно из произведений, вошедших в его П р о з а р и й. Так или иначе, голоса времени, его запахи и всевозможные временные приметы, от стрелок часов до предметов быта, связанных с определенной эпохой, явно или подспудно присутствуют практически в каждом его рассказе или стихотворении. Мы находим у Белорусца и «Девяносто один с хвостиком», и «В самый короткий месяц», и «Промокшие фотографии» (как остановленные мгновения), и «Вчера и сегодня», и «День без числа», и «Будильник и телефон», и «Второй цикл Сатурна»…
В памяти первым делом услужливо всплывает ставшая уже расхожей цитата из Кушнера: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Однако на самом деле стихи и проза Сергея Белорусца не только об этом, а вернее – не столько об этом. Ему гораздо ближе первоначальное, античное представление о Времени как неумолимом божестве, как о силе рождающей и убивающей, о высшем судии и палаче по совместительству. Отсюда некий оптимистический фатализм, или – да простит меня жизнерадостный читатель! – фаталистический оптимизм как основа его мировоззрения. Ведь все уже предрешено – и, значит, нечего бояться:
…Просто – делай что должно,
И – пусть будет, что будет.
Мгновенно тающие бульонные кубики дней у него – еще одна метафора быстротекущего времени. И, похоже, именно в них, как в мельчайшей единице Пространства-Времени, обитает с постоянной пропиской абсолютное большинство его персонажей. «Мы с тобою – б ы т и я н е…» – обреченно вздыхает автор. Для «урбаноида» и б ы т и я н и н а Сергея Белорусца «…жизнь проходит по нечётной стороне, дыша бензинами и взмахами сирени», отнюдь не «духами и туманами», как в блоковской «Незнакомке». Его б ы т и я н е (как и все мы) по тоненькой ниточке света бредут сквозь жизнь к естественному концу, но и к новому началу. Его безусловный трагизм, преломлен через ироническую, нередко гротесковую призму. Неслучайно авторские неологизмы П р о з а р и й и С т и х о т о р и й созданы по образу и подобию «колумбария» и «крематория». Причем, отметим, б ы т и я н е Белорусца отнюдь не тождественны будетлянам Велемира Хлебникова: те – насельники необозримого и счастливого будущего, а эти безрадостно суетятся или плетутся здесь и сейчас. И невеселые парадоксы этой их земной обители, которые автор отмечает с точностью и беспристрастностью летописца, привносят характерные штрихи в портреты многочисленных б ы т и я н:
Рябой тороватый бирюк,
Жилец коммунальной берлоги, -
Просроченным кремом для рук
Ты мажешь отёкшие ноги.
Удачен трогательный рассказ «Копеечка» о первом детском столкновении с подлостью, тоже ещё детской. Рассказ-быль «Батюшка» интересен своей концовкой, где бородатый автор отпускает грехи покаявшемуся хоккеисту. Хороши зарисовки о геологической п а р т и и (!), борющейся за звание коммунистической, о магазине «Мясо – Лыжи», о говорящей фамилии Молчацкий…
А вот пятидесятистраничный мемуарий о друге детства и юности, «будущем поэте, трижды шортлистере и единожды лауреате престижной премии», по мне, так интересен разве что историей приёма оного в СП Москвы, к чему автор приложил и руку, и сердце…
Вот почему я начал рецензию именно со второй, поэтической, части. Читая потом прозаическую, всё время ловил себя на том, что стремлюсь, прорываюсь сквозь неё к поэту Сергею Белорусцу, ко второй, главной части – к стихам, где каждое – по авторской задумке – в буквальном смысле – «без названья», где в открывающем этот раздел книги, программном, заглавном стихотворении – так глубоко, так вдохновенно сказано:
Подспудный гул.
Размытые штрихи.
Стреноженная логика земная…
Из хаоса рождаются стихи,
Порядок устоявшийся сминая…
И – ты на миг становишься собой,
Приоткрывая тайну мирозданья.
С которой связан жизнью.
И – судьбой.
И – даже – чем-то большим.
Без названья…