Песня как рассказ

Лауреат конкурса имени Михалкова (Москва), II конкурса короткого рассказа «Сестра таланта» (Карелия), дипломант конкурса «Зов Нимфея» (Украина), «Премии им. Виктора Голявкина» (С.-Петербург), финалист конкурса «Литературная Вена» (Австрия). В качестве сценариста: дипломант Х кинофестиваля «Лучезарный ангел», финалист VII Казанского международного фестиваля мусульманского кино. Публиковался в журналах «Урал», «Бельские просторы», «Сибирские огни», «Невский альманах», «Русская жизнь», «Клаузура», «Венский литератор», «Зарубежные задворки». Автор книг. Живёт в Екатеринбурге.

Маргарита Пальшина. «Белый крик, красная песня». - Повесть. – Нева, № 4, 2016.

Помещичья дочка, русская аристократка, юная, незапятнанная, открытая высокому уходит из дома вслед за бродячим артистом, шутом, сама на сцену. Скитания, триумфы и провалы, арест любимого и пропасть. Возвращение домой и тягучая проза бытия, ребенок, обреченное замужество, доля жены и матери. Верность, благоприобретение.

Начинается история в канун Первой мировой, период сложнейший – зарождение нового века, сумасшедшего, полного как ничто в Российской истории. Да, написано премного, тем самым забыто. И взгляните, мы, нынешние, самодовольные, клиповые, смятенные в круговерти чаще внешних событий, доступных пространств, излишеств, неприкаянных новаций, оказываемся открытыми перед простой и сложной повестью обстоятельств.

Театр условно и непосредственно – конечно, действующее лицо. Весьма уместно и органично. «Театр – мистерия, игра времени и судьбы». «Сцена – пространство, неподвластное времени. Перевоплощаясь от пьесы к пьесе, актер способен его обмануть. Дороги по городам и весям размыкают предопределенность пути». И недаром твердят социологи: мы живем в обществе шума, спектакля.

Посмотрите, какая вещь. «Кино мыслит образами, также как и поэзия. Сценарий ближе к рифме поэта, нежели к прозе романиста. Проза рождается в раздумьях и рассуждениях. Стихи или кадры из кинофильма приходят ниоткуда: из снов, шепота дождя, незнакомого, но волнующего запаха, чьей-то незаконченной фразы, случайно подслушанной за столиком в кафе. Это то, что тебе не дано понять или доказать на страницах романа, но дано почувствовать и представить так же ясно, как лица самых близких тебе людей. Проза – совершенная картина художника, стихи же или сценарий киноновеллы – всего лишь ее набросок. Набросок души».

Процитировано из рассказа Маргариты Пальшиной «Копия души». Сама автор —сценарист, поэт и прозаик. Нужно комментировать? Собственный мир нашего персонажа красочен и многолик, по-видимому, о нем она и рассказывает. Но автор еще журналист и критик – возьмите тексты этих жанров, точность отменная – собственно, и это не полный перечень, что еще подтверждает ее широкое и внимательное зрение.

Беру другой рассказ, «Вертикаль». Треугольник – любовь, словом. Однако живем в пресыщенном мире, нас на любовь не возьмешь; отсюда рак, самоубийство посредством киллера непременно женского пола. Максимы рода: «Жестокость – как обезболивающее средство…». Не уверен, что рассказ получился, здесь чересчур киношные, по мне, ходы делают непроникновенной саму историю.

Кино, по Пальшиной – набросок. А вот из «Белого крика…»: «Истина постигается через людей, их радости и печали, а люди – внутри тебя… Сочувствие, сопричастность стирают границы. Других отыщи в себе. И тогда в зрительном зале увидишь Бога». Так учили играть на сцене Анну, героиню. Тут театр… И повесть работает по-другому. Всё средствами доступными, но прочувствованными превращено в живое изделие.

Действие происходит в доходчивых декорациях, перипетии глубокого содержания тем самым где-то невесомы, но отнюдь не пресны. Небольшой, казалось бы, по объему текст, однако чрезвычайно насыщенный. Глаз не пресыщается, потому как всякая фраза в дело.

Занимательно, что автор практически избегает кровавых сцен. Легкая на смерть суть времени передана либо скромными символическими мазками (голубь), либо прямыми цветовыми указаниями (много красного цвета, собственно, «красная песня», «когда пламя свечи догорает, свет становится красным») – женская, безусловно, традиция, при этом текст добротно насыщен афористичностью, что, вроде бы, свойственно чаще мужской прозе. И верно, метафоры, обобщения в текстах, ложащихся на то время, приемы весьма дельные: эпоха так и не разгадана. Дело в умеренности и умении – писательница здесь достойна.

Возможно, изредка просматриваются сентенции и софизмы, но очень в допусках. Впрочем, когда прозаик решается на, скажем так, афористическое подспорье, издержки неизбежны. Здесь особенно важен вкус – в нашем случае таковой безусловен. Это пленяет в том числе, когда читаешь повесть. Серьезное воспринимается легко и нимало не эфемерно – дорогого стоит. Вообще очевидно, автор любит язык и мысль, а не себя здесь.

Позволю себе некоторую забаву. В премиальном процессе у нас ценится, естественно, так называемая серьезная литература. Однако иногда создается впечатление, что под серьезным порой разумеют трудоемкое. Для чтения. Да простят маститые небольшую иронию, но представляется, что другой раз именно масса усилий, заставляющих – по разным причинам – вылавливать из толщи страниц что-либо толковое, и составляет критерий, по которому определяют первых. Во всяком случае, в «Белом крике…» подобного нет в помине. Ощущение свежести, легкого дыхания – может, отсюда веет Буниным? – неизменно.

О войне практически нет, лишь описание сна. Тем временем: «Меж пулеметными очередями щебечут птицы». Разве не сильно? И дальше: «Птицы в гнездах кормят птенцов плотью погибших бойцов».

Даже самые материалистические вещи встроены в вязкое и вместе разномастное иносказание: «А наяву билась под сердцем новая жизнь. Дочери. Поначалу Анна воспринимала тошноту как последствие болезни и лихорадки. Но дикий красный шиповник уже третий раз не расцвел внутри, а на мясо за ужином взглянуть не могла. Такая примета: если женщина не выносит крови, будет дочь. Только мальчики кровожадны – родятся к войне».

Автор не дает, например, любовных разворотов – произнесено о чувствах лаконично: «Любовь – это когда человека принимаешь всего и таким, как есть, без остатка». Что называется, и вся любовь. Между тем был у героини взгляд и поступок наперекор традициям, благосостоянию, всему. Всему кроме я, которое непонятное, неуловимое. Что есть судьба человеческая?..

На фоне как должно быть, подмеченного сообразно стилю не размашисто, но и не наспех («Есть бескрылые бабочки, лежат на листьях ежевичных кустов и ждут самцов, сами летать не способны. Тебя тоже замуж родители выдадут»), и как случилось,это действует.

Ночь на Ивана Купала, язычество, отсюда и началось. Прием не новый, однако встроен дивно. Переступание в иную ипостась, инициация. «Факел в руке и вода в реке – война и жизнь, страсть и время. Поминальная свеча по той, что не станет прежней, и второе крещение…» Омут. Так жизнь – омут. Банально? Ничуть, ибо в нашем конкретном случае давно известное шевелится, а то и тревожит.

Повесть-метафора… Метафора – способ описания, вхождения в суть, но и напротив, тушевания, придания предмету загадочности, метод очарования. Все на силу образа – и это получается. В результате угадывание через долину века, прикосновение к человеку. Неумолимая трагедия жизни. Мечты, тяга к небу и безмерная доля. Материнство, как концентрат бытия: и гнет, и воплощенное чаяние. Возможно, здесь ключ к завораживающему эффекту произведения.

И «Пер Гюнт», Сольвейг тут встроены хорошо, – ожидание. Чего – счастья? Либо Сольвейг суть простой долг перед жизнью?.. Метафора сама по себе вопрос, и, не правда ли, вопросы порой весомей, чем ответы, ибо ищешь ответ – сам.

Стиль – живопись: мазки, светотени, фактура. Такие тексты, я бы сказал, смотрят.

Читается, словно колесо крутится (разумеется, реминисценция огненного колеса в ночи Купала из повести), сверкают спицы-слова-смыслы – вот подскочит на пригорке, вздрогнуло внимание, а тут упадет, заставит задуматься, побежит дальше. И тянется след, чарует извилистой линией, обещает дали, цепляет выбитыми колеями пройденного.

Диалогов немного, прямая речь у Пальшиной – штрих, краска, чаще смысловой нажим, усиливающий действие. Впрямь, диалог обычно – разговор, неторопливый подчас, челнок. А тут движение с энергией жизни.

Симпатичное чередование. Лаконично и густо: «Облетали дни августа». И следом: «Август печален, он – вечер лета. Если май – раннее утро, полное надежд и кружения бала жизни, июнь – ясный полдень, июль – послеобеденный чай на веранде, то август – прогулка на закате, золотой свет и длинные тени деревьев, и воздух пропитан яблочным ароматом и ностальгией. Прошлое померещилось, но не сбылось. Анна думала, что и жизнь ее вступила в августовскую пору зрелости – без надежды, без ожидания. Впереди – осень, дожди, темнота...»

Послушайте, автора приятно цитировать. Никита Михалков, кажется, вспоминал, как кто-то из писателей учил его: ты начни с того, что от руки переписывай классиков. Но разве в нашем случае не потягивает Чеховым, Горьким?

Вещь полна аромата, слова пронырливы, увлекательны, ловко передают настроение минут, чувство места. Стремительные развороты метафор и философская вольность, неожиданная чехарда отменных пейзажных мазков и прямой речи порой окрашивают действие, уточняют глубину и весомость кадра, добавляют ему смысл и температуру. Тоже игра. И настой…. Что-то от довлатовской техники, где въедливая острота заменена женственным любованием мгновениями.

Представляется, здесь не удача, а опыт воображения, если хотите, вскрытие багажа, предвещающее богатого литератора… Кажется, случается так, автор ищет… не тему, не сюжет – обстоятельства, стечение образов. И потенциал вспухает. Похоже, произошло.

Нежная и тревожная юность, голубь, Иван купала – Макар, театр, ведьма. Муж кузнец Василий, поступь времени с бытом, домом, детьми, солнце над озером. Белый крик, красная песня.