Наталья Крофтс

До новых катастроф

Родилась в городе Херсоне, окончила МГУ имени Ломоносова и Оксфордский университет. Живёт в Австралии. Автор двух поэтических сборников и многочисленных публикаций в русскоязычной периодике (в журналах «Нева», «Юность», «Работница», «Новый журнал» и многих других). Стихи на английском опубликованы в четырёх британских поэтических антологиях.


 


Анубис едет в отпуск




Он ждёт и ждёт. А их всё нет и нет.


Он потирает лапки и зевает.


И время, у порога в кабинет


жужжавшее так зло, заболевает –


завравшись и зарвавшись – застывает


безмозглой мухой, влипшей в аллингит.


 


Анубис дремлет. Наконец, шаги –


нетвёрдые. И робкий стук. И скрип


тяжёлой двери. «Здравствуйте, голубчик.


Входите» – зверь листает манускрипт.


 


А посетитель, немощный старик,


бледнеет, разглядев его получше –


сидит шакал, чудовище, посредник


страны загробной, мук на много лет.


И жалкий, грязный, тощий как скелет,


старик тоскливо шепчет:


«Я – последний».


 


На радостях шакал вильнёт хвостом –


«Дописан каталог – вся желчь и сплетни,


людские дрязги, вой тысячелетний…


Какой, однако, препротивный том –


подробная и тщательная опись.


 


…А вам, голубчик, в третий каземат,


там ждёт вас белозубая Амат».


 


Закроет опус.


И уедет в отпуск


на опустевший Крит – гонять котов,


искать волчицу на руинах Рима…


В наряде из несорванных цветов


земля прекрасна и необозрима.


Ни войн, ни смут, ни жертвенных костров.


До новых рас. До новых катастроф.


 


О нас




В порыве, в огне и в пылу безотчётно сметая


налаженный быт, превратив его в жаркую небыль,


взорвётся накопленной страстью вулкан Кракатау


и ринется в небо.


 


Под рокот и грохот, в горячке искрясь от каленья,


он рад как ребёнок свободе от уз и уступов.


И долго ещё будут волны голубить колени


обугленных трупов.


 


А после – уляжется буря, и, дни коротая,


спокойное море разнежится, пепел размочит.


Но жадно потянется к небу Дитя Кракатау.


Пока ещё – молча.


 


***


Разрыв. Фигурка схватится за бок –


живой лубок.


Час новостей. Адреналин. Игра.


Ты щёлкнешь кнопкой – и конец. Нет ран,


потери, смерти, зла… Застынет крик.


Ты – в капсуле. В скафандре. Ты – внутри.


Замри.


 


Замри. Ни с места. Стой, нельзя наружу –


за рамки, за обложку, из себя –


к соседям, соплеменникам, со-душам –


задушат.


Ты – мишень. Рога трубят.


Охота. Крестный ход на абордаж,


на брата, на врага, на тот этаж,


где нагло распускаются герани –


цвет мяса в ране.


 


Где ты уже – игрушка на экране.


Ты раб. Под рьяный рёв других рабов


на солнечной арене Колизея


ты умираешь. Крик – и мы глазеем


на красное на острие зубов.


Агония. И гонка – мчатся снимки


в Facebook, диктует Canon свой канон:


у трупа, у меча, со львом в обнимку.


И лают «лайки»: кадры – как в кино,


 


где даже смерть кошмарная – прекрасна,


где люди растворяются на красном –


заката, крови. Жажда на губах –


адреналина! – зрелищ, твиттов, хлеба,


убойных кадров: нас на фоне неба –


красивых,


молодых,


в гробах.


 


Край




Край света. Свято ты веришь в это – кругом раздрай,


грубит народец, погрязший в дрязгах, сварливей Грай.


 


Но даже если ты вдруг пролез бы в цветущий рай,


где чужды лица – хоть рой землицу, хоть помирай –


 


недолго спиться, упасть на спицу в таком раю.


Край света. Свита твоя верёвка. Ты – на краю.


 


 


А в центре мира – тепло камина, огонь свечи,


живёшь без грима, и беды – мимо, и кот мурчит.


 


Там – рук сплетенье, там свет и тени живут в ладу.


Край света – это где нас не любят. Где нас не ждут.


 


***


Леденящий дождь, воет ветер, и град искрится.


Мой сынок продрог. Лихорадка. Дрожат ладони.


Потерпи, малыш, в новой жизни я стану принцем –


и мы будем жить в золотистом уютном доме.


 


Не помогут крики, молитвы, мечты о мести.


Ты проходишь мимо, не смея коснуться взглядом.


Потерпи, родная, в той жизни мы будем вместе –


ты уснёшь счастливой – и я прошепчу: «Я рядом».


 


Я седой до срока. По жизни – как по осколкам.


Этот мир продрог. И протухла его основа.


Я сжимаю зубы. В той жизни я стану волком.


И меня застрелят. И всё повторится снова.


 


***


Отраженье гор на воде – впритык


к отраженью туч. Ухожу за край.


Погоди. Остаться бы. Я привык


говорить себе: «Поиграй».


 


Ты играй, не бойся, что будет час,


леденящий миг на краю зари –


незнакомый голос прошепчет: «Раз…»


Ближе: «Два»… И потом –


«Замри».


 


Я замру. Надолго. На сотни лет.


Покачнётся небо, прольёт кагор.


Остаются – вечность. Мой хрупкий след.


Отраженье туч. Отраженье гор.


 


Память




Море гневом с утра перекошено,


бьётся лбом о забытый маяк.


Просыпается прошлое – крошево,


зверь закованный, пытка моя.


Он, тиранивший тихие пажити,


скован, пойман – в неволе скулит.


Охраняют периметры памяти


патрули, патрули, патрули.


Море стихло. Торосы смерзаются.


Безмятежен сверкающий снег.


 


Мой закованный зверь огрызается


и рычит. И готовит побег.


 


***


Я+Н+Т




Среди чумного мира – злого, рваного,


пропитанного ядом до корней,


есть свет – на кухне, в городе Иваново,


где спит собака, чавкая во сне.


 


Здесь – тихий дом, где панацея найдена,


где хлеб душист, а истины просты,


где так и тянет спеть «Ах Надя-Наденька»


под хлопоты хозяйки у плиты.


 


Так мало в нас тепла обетованного.


Но выход есть – надёжный и простой:


и снова собираюсь я в Иваново –


за светом, за теплом, за добротой.




 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера