Паспорт фляжки

Родился в Пермской области. Окончил пермский Госуниверситет. Публиковался в журналах «Юность», «Огонёк», «Знамя». Принят в Союз российских писателей по устной рекомендации Андрея Вознесенского. В начале 90-х входил в редколлегию журнала «Юность», Впоследствии работал собкором «Комсомольской правды», «Трибуны», спецкором газеты «Труд». В 88-м и 90-м выходят две первые книги: «Пульс птицы» - и «Прости, Леонардо!» Третья книга стихов выходит в 2007 году и удостаивается всероссийской литературной премии им. Павла Бажова. Стихи Юрия, кроме российской и зарубежной периодики, печатаются в антологиях «Самиздат века», «Антология русского верлибра», «Антология русского лиризма. ХХ век», «Современная литература народов России», «Молитвы русских поэтов», изданиях портала «45-я параллель». В 2013-м году вышла четвёртая книга стихотворений «Я скоро из облака выйду». Она отмечена двумя престижными наградами – премией имени Алексея Решетова и всероссийской общенациональной премией «За верность Слову и Отечеству» имени Антона Дельвига.. Живёт в Перми.

 

 

Подследник

Мы все эмигранты, какой, не припомню, страны.

И рады бы съехать, да только откуда съезжать?

Ушла из-под ног, даже топи её не видны.

«Ни пяди!», – кричали. А где эта самая пядь?

 

Похоже, она-то – во лбу или там, под стопой, –

куда-то свезла нас, но мы позабыли – куда.

На пермских столбах территорией стала любой

подследника, что соскользнул без следа…

 

Отыщем подследник своей безымянной страны!..

К Ирине Гостищевой в гости поедем опять:

а ну обозначься хоть в образе красной цены,

поганая пядь!

На пяди поганой дай пять, мой дружище, но вспять –

ни шагу. Вгрызёмся. Цена-то и вправду красна:

наутро узнать, что тобой приведённая блядь –

жена…

 

Россия!.. Как россыпь разорванных чёток собрать…

Иначе не вспомнить молитвы колодезной вкус.

Прости за семь пядей, за эту поганую пядь,

за слабую нить для намоленных бус.

 

Ноша

Я продолжаю нести бытиё

братцев моих наречённых

и умерщвлённых во имя Твоё

в мире с прихватцами зоны.

 

Так продолжал, не вбирающий в толк,

что продолженье нелепо,

братские узы крепить Святополк,

сдавший Бориса и Глеба.

 

Вот и ко мне, словно я виноват,

снова из врат погребальных:

– Только откинулись – выручи, брат! –

Глеб и Борис подгребают.

 

Может, я тоже какой Святополк

Толе, Володе, Серёже,

раз меня каждый откинутый волк

изобличает по роже?

 

Мы выходили на общий балкон

порознь, попарно и вместе,

ну а Володя Сарапулов, он

вырвался первым в безвестье.

 

Култышев Толя – вторым. А Сергей

Нохрин был третим. Безвестье

 

больше, чем весть, зазывает людей.

Сделайте вылазку – взвесьте!

 

Я же давно уже взвесил. И мне

застить собою зазорно

то, что звучит на безвестной волне, –

флейта? А может, валторна?..

 

То наречённые братцы мои,

то их приблудные братцы

сквозь восходящие тучи молитв

к миру не могут прорваться.

 

Ода Тарковскому Третьему

Лишь Миша Тарковский не предал меня…

Пришёл в эту «Юность» – и прямо со входа

сморозил: – В Москве наступила фигня!

Зачем вы изгнали того, кто два года

на стульях на сдвинутых спал здесь? Не те

в Москве остаются… И я не останусь…

И вирши забрал свои, будто в Бахте

дверями избушки бабахнул, повстанец!..

 

Лишь Миша Тарковский в три года разок

с мобилы подсаженной («Что за Царьковский?!» –

мне – мама. – «Ну как же, – соболий царек!»)

звонит мне из поезда: «Юрка, перцовки!..»

 

Лишь Миша Тарковский, надравшись в Москве,

в Перми похмеляется, а к Енисею

грозит корефанам: «Самцы, я трезвею!» –

ступает на берег с царьком в голове:

Тарковский в бразды принимает Расею.

 

Он вывернул мехом наружу отъезд

смятенного дяди, он деда подправил –

фамильный, на Запад повёрнутый крест,

на равные доли отверженных мест

к Востоку, в чалдонские сны переставил.

Где соболь в соборе сибирской зимы

поклоны кладёт пред иконкой капкана,

где прикорм в чулках убегает с кормы,

где Карна и Жля, где меняется карма,

да так, что ни тройка строптивых коней

в своей многолюдно описанной пляске –

Расею и Духа Святаго над ней

Тарковский в собачьей вывозит упряжке.

 

– Давай, Михаил, вывози! – Вывожу!

– А я уже выпал… Я дальше не еду…

– Зачем же ты выпал? – Я дяде и деду

твоим всё-всё-всё про тебя расскажу…

 

Фляжка

                                   Олегу Воробьеву

                                   и его «подельникам»

Страна читает их романы,

а он доносы их читает.

ОМОН смотрел его карманы –

он паспорт фляжки предъявляет.

 

Из неподложной фляжки этой

и я отхлебывал, бывало.

Между романом и наветом

душа лишь фляжку выбирала!..

 

А те, кто вышли в романисты

поднаторелые, едва ли

доносов юных и пречистых

сильнее что-то написали.

 

Я на страну взираю косо:

а может, есть иные страны,

в каких читают их доносы,

а он читает их романы?..

 

 

 

Луна уродцев

Нас мучают уродцы сна…

Едва заснут уродцы бденья –

большая, красная луна

переполняет сновиденья.

 

И мочевой пузырь луны,

как будто притча во языцех,

диктует нам такие сны,

что впору Господу молиться!..

 

Красна ущербная цена

луны в смятенной звёздной смете:

когда не спят уродцы сна,

уродцы бденья спят, как дети.

 

Избранные

                                   Ю. Кублановскому

Откупился «Избранным» своим.

Пить не стал, хоть видел: я принёс.

И побрёл я, «Избранным» гоним,

аки пёс.

Он-то для себя уже решил,

что моим корявинам не быть.

Посему недальновидно пить

ароматы квашеных бахил.

Ну а я девицу увидал,

показал ей «Избранное»: «Зырь!»,

засосал с ней, идол и вандал,

добытый для «избранных» пузырь.

Змеи и змеёныши – в Москве!

Сразу бы сказали: «Отвали!»

– Я бы напечатала твои…, –

молвила она в одном носке.

И Святой парил над нами Дух,

и с сумой мы двигались в умы,

и читали «Избранное» вслух,

потому что избранные мы.

 

Соно раздвоении Москвы

Пока Москва с Москвой пластается,

Россия крепко спит, как старица.

Не тронь её в блаженном сне.

Не то проснётся с перепою:

– Москва пластается с Москвою?

Пущай пластаются оне!

 

Пока стенают бондаренки,

швыдкие ножками сучат,

в России спят большие реки

и малые, как дети, спят.

А ну как треснут и расколются?!

И ледоходом наградят?

Москва – окалина, околица,

а две – околица стократ.

А где калина, горечь, горница –

Россия. А в России – спят.

 

Так спят!.. А если просыпаются –

на падалицу бошек пялятся:

ого, как палица свистит!

Россия – спящая красавица.

Свою беду она заспит.

 

Пока одна Москва невинная

другой талдычит, что она

собой пьяна, как смоква винная,

когда другая не пьяна, –

в России, убелённой старцами,

берут за ухи пацана

у прозорливого окна

какой-то слепошарой станции:

– Гляди Москву! Их стало две.

ну а когда проснёшься в силе,

чтоб досмотреть свой сон в Москве,

скажи, что мы их отменили.

 

 

***

Я – Божий. Но не раб.

И, хоть не вышел рожей

и на беспутства слаб,

но я – не ваш. Я – Божий.

 

Не Сын. Но и не раб.

А вы меня – за что же? –

пинком под свой масштаб.

Но я не раб. Я – Божий.

 

А вы – зелёнкой лбы,

подставившись под дуло.

И – в Божии рабы

под камнем, чтоб не дуло.

 

Но соляным столпом

я встану между вами:

вы Господа – рабом,

не Он же вас – рабами?

 

Ваш Бог, как бык, века

на синих глинах пашет,

и верою в быка

крепки молитвы ваши.

 

Но Тот, кто пролил Свет,

сам мается без Света.

Бог – тоже человек.

Ему бы – человека.

 

И я не на этап

приду к Нему, поддатый.

И, ежели я – раб,

скажу: «Не Бог тогда ты!»