В переводах с украинского Аркадия Шпильского

Сергей Жадан. Украинский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 году, в г. Старобельск Луганской области. Окончил Харьковский национальный педагогический университет имени Сковороды. Автор романов «Депеш мод», «Ворошиловград», «Месопотамия», поэтических сборников «Цитатник», «Эфиопия» и др. Литературные произведения Сергея Жадана получили многочисленные национальные и международные награды, были переведены на тринадцать языков, сделав автора одним из самых известных украинских писателей. В октябре 2015 г. за книгу «Месопотамия» награждён ежегодной премией «Ангелус», которая вручается лучшему автору из Центральной Европы. В данной подборке представлены стихи из двух последних сборников «Жизнь Марии» и «Тамплиеры».

Аркадий Шпильский. Ньютаун, штат Пенсильвания, США. Родился в 1949 году в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт. Работал в научно-исследовательских центрах СССР и США (с 1992 г.). Пишет малую прозу, стихи и стихотворные переводы. Подборки переводов опубликованы в журналах и альманахах «СловоWord», «Этажи», «Интерпоэзия», «Зеркало», «Связь времён», «Новый Свет», «Чайка», «Вестник Пушкинского Общества Америки» и «Страницы Миллбурнского Клуба».

 
* * *
 
Ей пятнадцать, она торгует букетами на вокзале.
Воздух за шахтами сладок от солнца и ягод.
Поезда замирают на миг и трогаются устало.
Военных везут на восток, военных везут на запад.

Никто не выходит здесь, чтобы на ночь остаться.
Никто не захочет взять её с собой в дальние страны.
Она думает, стоя с утра на своём пятачке станции,
что даже эта земля, оказывается, может быть дорогой и желанной.

Что её, оказывается, не хочется оставлять надолго,
что за неё, оказывается, хочется цепляться зубами,
что для любви, оказывается, сгодится и этот вокзал убогий,
и эта пустынная летняя панорама.

Никто не толкует ей про следствия и причины.
Никто не несёт цветы на могилу её старшего брата.
Сквозь сон слышно, как формируется во тьме отчизна,
словно хребет у подростка из интерната.

Формируются свет и тьма, складываясь воедино.
Летнее солнце перетекает в зимы.
Всё, что делается с ними сейчас, зовётся годиной.
Важно знать, что всё это делается именно с ними.
 
Формируется её память – из слёз и смеха.
В этом городе родились все, кого она знает.
Засыпая, она вспоминает каждого, кто отсюда уехал.
Когда некого вспоминать, она засыпает.

 
 
* * *
 
Столько высокого дыма, всё тает в тепле,
от лета не ждёшь ни прощенья, ни ласки.
Улитки после дождя снуют по влажной земле,
как по лицу безопаской.
 
Солнце находит
и реки, и ручеёк,
оседает в траве, как золото на овечьих рунах,
водит, пойманное на крючок,
мокрым хвостом на жёлтых дюнах.
 
Води им, води,
бейся в моих руках,
испытывай выдержку мою упорно,
сейчас рыба проснётся в зелёных ставка?х,
поднимая глину и проталкиваясь сквозь корни.
 
Прячься за туманами и дождём,
за утренней глубиною.
Всё равно, если ты пойдёшь куда-то ещё –
только вместе со мною.
 
Куда без меня денется этот жар?
Куда тебе исчезать, будто с испуга?
Сколько раз я пробовал отсюда сбежать –
а всегда возвращался назад,
идя по кругу.
 
Как я забыть пытался
кратчайшее из имён,
Как я хотел избавиться от этого взгляда,
но во всём, что творилось,
был свой твёрдый резон,
была светлая лютость,
была нежность ада.
 
Была безграничная радость,
была бесконечная скорбь,
был привкус удачи и привкус мороки,
казалось, не просто стоишь, захваченный ливнем с гор,
а сдерживаешь, как можешь, его потоки.
 
Замедляешь их, отводишь от тёплых земель,
не даёшь им залить птичьи гнёзда и заячьи норы.
Выводишь всех, кто шёл, утешив всех как умел.
Всех спасая, со всеми споря.

 
* * *
 
Казалось бы, проще всего – касаться немыслимого,
вслушиваться в неслышное и вглядываться в невидимое.
А вот стоишь среди ночи под этой грозой неистовой,
и боишься его слова? услышать, как прови?дение.


Потому что он скажет вдруг что-то больно ранящее,
и слова его окажутся вовсе несправедливыми,
и не будешь знать потом, что делать в тёмном пристанище –
под этими деревьями, звёздами и ливнями.

Клёны вверху вычерчивают готику благословенную,
и у ливня кровь зелёная, словно каракатица.
Так горько касаться того, что рушится прикосновением,
хуже только одно – не иметь права касаться.

И пусть его слова будут совсем никчемными,
никто его не выгонит из подворотни гулкой,
и придётся слушать, как петь он будет зачем-то –
серьёзный, словно пёс на утренней прогулке.

Казалось бы, невозможно всё предвидеть заранее.
Казалось бы, трудно привыкнуть к тому, что неизбежно.
Ливни, как женщины в башнях, засыпают с рыданиями.
Деревья, как подростки, вырастают из своей одежды. 

 
ТАМПЛИЕРЫ
 
1
Кто сможет выжить в средневековье?
Солнце загорается над слободской кровлей.
Женщина спит на шрамированном плече.
Я привык к радости на лице твоём кротком –
я один умею её прочесть.

Дети возвращаются под вечер с уроков.
Ночной грозы отдалённый рокот,
запах лета из чердачных жилищ.
Так люблю твоё дыхание и немой ропот,
что слушаю тебя, когда ты даже молчишь.

Что делать в городе, лишённом подмоги?
Сумерки касаются тебя тревогой,
в темноте всё кажется близким совсем.
Есть только одна книга. Она о боге,
но она написана неизвестно кем.

Я люблю твои волосы в ночном ветре.
На голоса из башен озираются вепри.
Сирень из торфяников рвётся прочь.
Мир ограничивается тем, во что веришь.
Свет выдумали, чтобы закончить ночь.

Каждый, кто придёт сюда, вынесет свою ношу.
Я знаю: вспоминая, ты обойдёшься хорошим.
Средние века, как приручённые зверьки,
стерегут нас в карауле, бессменная рать.
Мир создан так, чтобы было что терять –
этот лес, этот голос, левый берег реки.
 
 
2
Что с ними всеми будет, когда они возвратятся?
Стёртые, как зубы зверей, каменные чётки в пальцах,
морщины вокруг глаз расходятся лапками птичьими.
Истинная вера вырастает из еретичества.

И пока они скитаются своей палестиной,
солнце над ними горит золотой пластиной.
Касайся святой земли обгоревшей кожей.
Война за новые территории связана с верой тоже.

Когда они вернутся, пока ещё не покойники,
разоружатся и отстоятся в чёрной хронике,
с ними рядом останутся наиболее верные.
За войной хорошо наблюдать издалека, наверное.

Им ещё вспомнят всё, что пока не имеет значения,
на них ещё посыпятся обвинения и отречения,
во всём, что ныне творится, их обвинят после,
ещё учинят им обыск на небесном блокпосте.

А пока они распугивают небеса знамёнами,
по-прежнему безымянные и непобеждённые,
знают, что всё по совести, что всё по делу.
Чем дальше война, тем больше нужно смелых.
 
 
3
Ещё после холода лежат мертвецы в реках,
ещё в поцелуе каждом могут таиться хвори,
а они уже отшлифовывают камни в карьерах,
и отзывается глухо нутро предгорья.

Ещё после голода губы такие солёные,
ещё остаются брошенные и полонённые,
а они тянут камни к городу, волокут песками,
отстраивают улицы сбитыми в кровь руками.

Тешут камни, меняют ландшафт неустанно,
ломают воздух и правят у света русло,
творят этот мир таким, чтобы он стал желанным,
чтобы в нём было не так безнадёжно и гнусно.

Всем, кто не дал себя вырвать из жизни с корнем,
всем, кто сберёг свою радость и непокорность,
каждому, кто уцелел под свинцовыми облаками,
они отстраивают город сбитыми в кровь руками.

Построенные ими стены, оконные рамы,
вознёсшиеся стропила, крепкие ванты.
Солнце стоит над каменщиками и малярами.
Есть ещё время, чтобы спастись нам с вами.