Михаил Спивак

Главы из романа «Дебошир»

Глава 6

 

Рано утром дверь в сарай с шумом распахнулась. Сонька задрожала, но вошедшие не обратили на неё никакого внимания. Петька-полицай и рядовой Шульц винтовками вытолкали Шнапера на улицу.

Телега стояла там, где вечером её оставили — у поваленного забора. Шнапер, после тычка в спину, впрягся и покатил. Его тугие мышцы вздулись буграми, лицо раскраснелось. Беззаботный Шульц весело запрыгнул на жёсткую платформу и свесил ноги. Петька последовал его примеру, но солдат винтовкой согнал его:

— Прочь! Пешком иди.

Весь день Шнапер возил брёвна. Немцы его не кормили. Только вечером он нашёл возле сарая ведро с объедками солдатской трапезы. То были остатки, которые в большом количестве сваливали в загон свиньям.

Дверь постройки оставалась открытой. Внутри никого не было, только зловещая пустота. «Не убили бы немцы девку», встревожился Шнапер, но в скором времени её заплаканную и раздетую донага привёл полицай. Он втолкнул девушку и кинул на пол ее грязное, истоптанное подошвами сапог тряпье, некогда бывшее модным сарафаном. Сонька забилась в угол сарая, зарылась с головой в смятую солому. Гершу произошедшее стало ясно без слов: Сонькой не просто овладели против ее воли — на ней вымещают ненависть и презрение одурманенные войной и кровью солдаты. Исходом бесчеловечной, садистской игры для девушки могла быть только смерть. Долгая и мучительная, неотвратимая, с гнусной ухмылкой палача. Шнапер накрыл Сонькины ноги пиджаком и сам сел рядом. Герш чувствовал, что должен как-то ободрить её, но красиво говорить не умел, поэтому только приговаривал:

— Всё образуется, вот увидишь.

Сонька в ответ шмыгала носом и вздыхала. Плакать уже не могла, лишь утирала редко набегающие слезы.

Утро того дня она просидела запертая в сарае, а после обеда её поволокли в наспех сколоченную казарму, откуда доносились громкие реплики и взрывы хохота.

По дороге Сонька стала свидетелем ещё одной тяжёлой сцены. Капитан Груббер кричал на Веру, одноклассницу Перли:

— Хоть ты не еврейка, но я всё равно прикажу расстрелять твоего отца, как партизана, если не прекратишь упорствовать. Ясно?!

 Девушка не отвечала.

— Молчишь? А если вот так! — капитал выхватил пистолет и приставил к затылку отца Веры. Худого, крючковатого мужчины с бледным лицом, которого солдаты уже поставили на колени.

— Господин офицер, за что? Я ничего плохого не делал! — умолял мужик.

Вера словно очнулась от сна. Она бросилась к коменданту, обнимая его колени:

— Не надо! Отпустите папу! Я сделаю всё, что прикажете.

Груббер опустил пистолет, пихнул девушку сапогом и повернулся к солдатам:

— Вот, как с ними надо разговаривать, иначе не понимают, кто здесь отдаёт приказы, а кто их молча исполняет. Когда дрессируешь собаку, нельзя проявлять мягкость. Животное обязано чувствовать, что ты хозяин. Эта девка станет покорной, будет выполнять любую мою прихоть, когда я того пожелаю. Смотрите, — комендант приказал Вере: — Целуй сапог! Считаю до трех. Раз... Слова «четыре» для твоего отца не будет.

— Вера, доченька! — расплакался отец. — Что же они, гады, творят?!

Он получил прикладом винтовки по спине и ничком повалился на пыльную землю. Девушка замерла, ещё не веря, что один человек способен так унижать другого. Она не присутствовала на расстреле у ямы, поэтому ее внутренняя сущность отказывалась верить в реальность происходящего.

— Два... — продолжил счёт комендант, взводя курок.

Ещё секунда и жизнь близкого человека оборвётся! Вера закрыла глаза и быстро коснулась губами голенища германского сапога. Затем ещё и ещё раз. Она целовала с яростным усердием, отбросив всякое человеческое достоинство. Жизнь отца превыше чести и самоуважения. Спасти, спасти прямо сейчас! И пусть потом другие кривятся и насмехаются, пусть.

— Вера, доченька! — расплакался отец.

— Вот что значит дрессировка! — довольно произнёс Груббер под одобрительный ропот и смешки своих солдат. — Верните мужика на работу. А ты, — он поднёс хлыст к самому лицу Веры, — марш в дом. Наведи там порядок и постирай мои вещи. Запомни как следует: мои приказы выполняются быстро и чётко, а иначе паф-паф, и ты — в яме!

Девушка поднялась с колен. В этот момент взгляды Соньки и Веры встретились. Они обречённо посмотрели друг на друга и отвели глаза, понимая, какая судьба уготована каждой.

Шёл только первый месяц войны, но фронт уже откатился далеко на восток. Дел у солдат было мало, бои не намечались. Пехотинцы загорали, купались в реке и от нечего делать мучили Соньку. Девушку били и подвергали разным унижениям. Все, включая саму Соньку, понимали, что как только солдатам наскучит развлекаться, её тут же расстреляют.

Лёнька был свидетелем экзекуций и мечтал принять в них участие, но ему доставалась лишь грязная работа — привести и увести девушку. Он страдал, наблюдая, как его добычу рвут более сильные хищники.

Гордый и даже надменный взгляд Соньки погас в последние дни. Плечи безвольно повисли. Она будто вмиг состарилась и больше не сопротивлялась. Безропотно шла туда, куда её вели. Рассудок стал ей отказывать. Она путала реальность с прошлым. Иногда начинала разговаривать с матерью, думая, что она дома, и та где-то рядом. В минуты просветления Сонька горько плакала.

— Герш Абрамыч, хоть бы они меня застрелили! Или вы задушите. Не могу я так больше! Всё равно мне не жить, а терпеть нет моих сил. Умоляю, пусть придёт лёгкая смерть от вашей руки!

— Перестань говорить глупости, — сердился Шнапер.

— Не хотите?! Тогда я завтра сама кинусь от часового. Пусть меня его пуля настигнет!

— Не дури, девка! Умереть всегда успеется.

— Не могу больше, — Сонька уткнулась в пропахшую тяжёлым мужским потом грудь.

— Ну-ну, потерпи немного. Я тебя тут не брошу.

— Зачем вы сказали, что мама жива?! Мне сегодня Лёнька в лицо смеялся. Говорил, что ему нравится, когда я кричу, как моя мама там, у ямы, когда он их...

— Вот паскудник! Его мы ещё призовём к ответу. Посмотри, что я сегодня украл.

Шнапер вытащил из сена здоровенный ржавый гвоздь, покрутил его и спрятал. Вид гвоздя и уверенность Герша магически подействовали на девушку. Она прерывисто задышала, представляя, какое наказание понесут её обидчики, насмерть заколотые ржавым куском металла. Стоило ещё немного пожить, чтобы увидеть, как гвоздь войдёт в горло её мучителю.

Однако Шнапер использовал гвоздь не как оружие, а для ковыряния дырок во мху между досками, с целью увеличения обзора. Герш не рассказал Соньке, что успел разобрать часть крыши, достаточную для побега. Девушка могла всё испортить, по неосторожности выдав их планы. Возле сарая всё время была охрана, поэтому приходилось ждать.

Удобный случай представился только недели через две. Петька отправился в туалет, оставив на посту рядового Шульца. Немцы не особо полагались на дисциплину полицаев, поэтому пленных постоянно охранял кто-то из солдат.

Шнапер дождался, когда в нескольких десятках метров от сарая заскрипели старые дверные петли уборной. Приказав Соньке молчать, Герш аккуратно сдвинул доски на крыше и выбрался наружу.

Шульц любовался звездным небом и неумело затягивался, держа двумя пальцами сигарету, которая с каждой новой затяжкой вспыхивала во тьме ярко-красной тлеющей точкой. Молодой солдат давился едким табачным дымом и настойчиво, борясь с реакцией собственного тела, продолжал вдыхать. С начала компании он пристрастился к курению не потому, что испытывал удовольствие, но хотел выглядеть более опытным, своим в компании ветеранов. Чтобы его не считали неоперившимся юнцом.

Снова вспыхнула алый огонёк. Солдат привычно хотел кашлянуть... Глаза расширились от ужаса и вскрик ужаса застрял в глотке. Черная тень, будто сорвавшийся с небес ангел смерти, обрушилась на него.

Глухой удар и рывок. Хрустнули шейные позвонки. Тело солдата обмякло и стало оседать, как бездыханная тряпичная кукла.

«И чего тебе, пацан, в школе не сиделось?» — думал Шнапер, оглядываясь. Вокруг тихо. Возню скоротечной борьбы никто не заметил. Герш выпустил Соньку, а труп германского пехотинца бросил в сарай и притворил дверь. В этот момент снова заскрипели петли. Облегчившись, Петька возвращался на пост.

— Сиди тут и не вздумай визжать, а то угробишь нас обоих, — строго сказал Шнапер, пряча девушку в кусты. Она коротко кивнула в ответ.

Полицай подошёл и подозрительно огляделся.

— Что за чёрт? Эй, Шульц... Герр солдат?!

Вместо ответа сзади послышался треск сухих веток. Петька дёрнулся, хотел обернуться, но в это мгновение широкая ладонь запечатала ему рот, удерживая голову. Каждым нервом полицай ощутил, как чудовищная сила, сравнимая со смертельными объятиями удава, сжимает его тело. Страх быстро перерос в ужас, сменившийся паникой. Петька рвался из всех сил, дёргался, как эпилептик во время припадка. Последнее, что он почувствовал: как ноги потеряли опору, отделились от земли, и жесткие, как стальные прутья арматуры, пальцы впились ему в горло.

Тело полицая утратило напряжение. Мышцы, как проколотая велосипедная камера, сжались, голова сникла, почти касаясь подбородком груди, и руки безвольно повисли.

«За жинку тебе мою! — пронеслось у Герша в голове. — Ещё одну сволочь приговорил. Уже не зря в живых остался».

Шнапер медленно опустил полицая на землю. Снова огляделся и шёпотом позвал Соньку.

— Эй, иди сюда.

Переступив через труп, он помог девушке выбраться и приложил палец к её губам:

— Молчи!

Тело забросили в кусты. Прихватив оружие, Шнапер взял Соньку за руку, словно ребёнка, и двинулся в обход сельсовета, превращённого капитаном Груббером в штаб.

— Куда мы идём?

— В лес, — ответил Шнапер и, видя недоумение девушки, пояснил: — Кратчайший путь через поле. Но там нас могут заметить часовые или патруль. Я запомнил расположение постов, когда возил брёвна. Идём по склону к реке, там сделаем круг. И чтобы всю дорогу ни звука! Дай только выбраться отсюда живыми.

Девушка покорно следовала за спасителем, не проронив ни единого слова. Беглецы прокрались мимо дома, ставшего немцам казармой. В нём разместилась большая часть солдат. Часовой беззаботно развалился на табурете и дремал на посту с надвинутой на глаза пилоткой. Захватчики не боялись нападения, полагая, что война практически завершена. Солдаты тыловых подразделений халатно относились к службе, а командование смотрело на это сквозь пальцы. Часовой никак не отреагировал на шорохи.

Признав в нём одного из мучителей, Сонька вдруг остановилась, как парализованная. Её губы задрожали. Не моргая, смотрела она стеклянными глазами на неподвижную фигуру.

— Что такое? — сдавленным голосом спросил Шнапер. Его шёпот не мог скрыть волнения.

— Я боюсь, что он сейчас проснётся.

Как бы в подтверждение её слов, часовой «клюнул» носом и вяло поднял голову, поправляя пилотку. Но тут же отвернулся, сунул головной убор себе под щёку и снова замер. Шнапер выждал минуту.

— Надо идти, — он потянул девушку за собой, — только тихо.

Возле Лёнькиного дома им снова пришлось волноваться — заскулила собака. Шнапер толкнул девушку в траву:

— Быстро ползём отсюда!

Сонька обдирала колени о сухие ветки и камни, но не проронила ни звука. Когда в доме зажегся свет, беглецы уже спрятались за развалинами сожжённой хаты. Они видели, как полицай вышел к забору и огляделся. В руках он держал винтовку.

— Что там? — послышался женский голос.

На крыльцо выпорхнула босая Зинка. Настроение у неё было прекрасное. Ещё бы! Это раньше она была одинокой вдовой, порицаемой соседками. Теперь у неё имелся молодой любовник, хоть и со странностями в плане отношений, но при пайке и при некоторой власти. На Зинке была накинута только длинная мужская рубаха, служившая ей сейчас одновременно коротким платьицем. Придерживая обеими руками края, чтобы не распахнулись, Зинка состроила глазки и кокетливо улыбнулась.

— Кто нам помешал?

— Шарик нагадил и скулит, — задумчиво произнёс Лёнька. — С чего бы это? Надо сделать обход.

Он замешкался в раздумьях. Глупый Шарик своим воем поднял хозяина с постели и прервал того на самом интересном месте. После жарких Зинкиных объятий, Лёньке меньше всего хотелось бегать по деревне.

— Как только он скроется, побежим к реке, — шепнул Герш. — Сиди. Я дам знак. Времени у нас будет — несколько минут, пока они догадаются, что случилось и поднимут тревогу.

— Я боюсь! Нас догонят!

— Они не знают, куда мы делись. В первую очередь станут по деревне рыскать. Проверять дома и сараи начнут, потом — поле перед лесом. Приготовься!

Лёнька надел кепку:

— Скоро приду.

— Куда вы на ночь глядя? Утром проверите, господин полицай.

При помощи кокетства, мнимой заботы и заискивающего обращения на «вы», Зинка всячески подчёркивала значимость своего покровителя. Лёнька раздувался от собственной важности, не понимая, что находится в полной зависимости от женской лести. Зинка манера поведения стала для него сладостным наркотическим дурманом. Но и женщина, умело подогревая Лёнькины страсти, не представляла, какой опасности подвергает себя. В погоне за сильными ощущениями он уже не был способен остановиться.

— Я жду, — пропела Зинка бархатным голосом, распахнув рубаху и демонстрируя свои прелести. — Хотите, продолжить, мой господин?

Лёнька потоптался на месте в сомнении. Огляделся по сторонам, успокаивающе похлопал Шарика и снова огляделся. Затем его взгляд заскользил по сочному, как спелая груша, женскому телу. На лице появилась похотливая жестокость. Лёнька уже был не тем нерешительным парнем, как в первую их с Зинкой встречу. Всего за две недели опытная женщина превратила его в алчущего удовольствий мужчину. Он медленно вернулся к дому; губы свела судорога, дыхание стало прерывистым. Зинка продолжала крутиться, принимая соблазнительные позы: то выставляла ножку вперёд, запахивая рубаху, то снова раскрывалась. Ленивым движением полицай прислонил винтовку к крыльцу. Поднялся по ступенькам и вдруг резко схватил Зинку одной рукой за волосы, а второй — за подбородок. Она вскрикнула.

— Знатно! Мне н-нравится, как ты это делаешь! — он снова дёрнул её за волосы. — Твой крик меня в-возбуждает. Да!

Прямо на крыльце он повалил Зинку. Одной рукой держал её за горло, другой — расстегивал ремень. Двигался судорожно, рывками.

— Нас увидят, — предупредила она, впрочем, без особого страха в голосе.

— Пусть видят, пусть смотрят! — его голос дрожал от сильного возбуждения.

— О, да! — подхватила Зинка его игру; томно ахнула и широко развела ноги в стороны. — Давай же, мой гигант!

Лёнька набросился, как голодный зверь на еду. Он рычал и хрипел, стал хлестать Зинку по щека.

— Хочу видеть твои слёзы! — потребовал он.

Женщина искусно исполняла свою роль и все его необузданные фантазии.

— Чёртов урод! — буркнул в своём укрытии Шнапер. — Откуда такие берутся? Он — шпана, она — шалава! Два сапога — пара, достойны друг друга, — разглядывать их конвульсии не было ни времени, ни желания. — Соня, быстро и тихо следуй за мной. Пока они там развлекаются, мы отсюда улизнём.

Неистово дёргающаяся на крыльце парочка не заметила колыхания веток за забором, и только Шарик жалобно скулил, чувствуя запах страшного человека.

Стало светать, когда беглецы добрались до леса. Шнапер уверенно вёл девушку, пробираясь между корягами.

— Старайся не наступать на влажную землю, чтобы следов не оставалось, — не оборачиваясь, сказал он Соньке и показал, как выбирать маршрут.

Одиночный выстрел со стороны деревни сломал утреннюю тишину. Голосов на таком расстоянии не было слышно, только рёв мотоциклетных двигателей. Затем послышались новые выстрелы.

— Тревога, — со злорадством отметил Шнапер. — Гонитесь теперь за нами. Я в этих лесах, будь здоров, браконьерствовал! Пойдём вглубь. Там перекусим, отдохнём, отоспимся немного.

Они брели ещё часа полтора. Сонька не понимала, куда идут, и в каком направлении. Кругом одинаковый пейзаж: затхлые болотца, бурелом, высокая трава и полумрак от густых, раскидистых крон над головой. Будь Сонька тут одна — сошла бы с ума от страха, но уверенность Шнапера придавала ей смелости.

— Подожди, — вдруг сказал он и принялся ножом срезать и отламывать молодые ветки берёзы. — Садись сюда, — указал на образовавшуюся зелёную кучу.

Только сейчас Сонька поняла, что устала до изнеможения. Она повалилась на ветки и закрыла на минуту глаза, но тут же встрепенулась от шума рвущейся ткани. Девушка не спрашивала, зачем Шнапер оторвал рукав своей рубахи и разделил его на две половинки, только смотрела в недоумении. Герш открыл одну из фляжек, захваченную во время побега, понюхал.

— Вода. Тем лучше для нас. Терпи, если будет больно, — предупредил Герш и принялся снимать сандалии с разбитых в кровь ног спутницы. — Терпи-терпи, девочка! Надо промыть и дать подсохнуть, а то загноится.

Он намочил кусок ткани и стал аккуратно стирать грязь и сгустки крови.

— Тихо, тихо, — уговаривал он девушку.

Когда раны были промыты и насухо вытерты, Шнапер достал из кармана кусок чёрного хлеба и ломоть сала, завёрнутый в старую газету, — всё, что удалось найти у Петьки, — и протянул еду Соньке.

— Теперь запей, только чуть-чуть. Там спирт.

Она отхлебнула из фляжки Шульца и зашлась резким кашлем, глаза наполнились слезами. Шнапер быстро дал ей воды.

— Всё, девочка моя, теперь спать.

— А вы? Не оставляйте меня тут одну!

— За меня не беспокойся. Сейчас наполню флягу из той лужи и тоже отдохну.

Когда он вернулся, Сонька уже спала.

— Вот в такую историю мы с тобой попали, — вздохнул Шнапер, укрывая своей рубахой ноги девушки. Затем принялся складывать лежанку для себя.

Сонька проснулась поздно ночью. Печальные звезды мерцали высоко в небе. Хотелось есть и пить. Щека припухла и чесалась от комариного укуса. Вокруг незнакомые шорохи, корявые тени деревьев в дрожащих бледным светом отблесках луны. Свет будто застревал в кронах, и внизу стояла кромешная тьма.   Лес казался ужасным местом, вселявшим необъяснимый, почти магический страх.

— Герш Абрамыч, вы спите?

— Нет. Думаю.

— О чём? — от его голоса девушка почувствовала себя уверенней.

— Об ушедших годах, — ответил он уставшим голосом. Но усталость в нем была не физическая, а будто действительно годы тяжким грузом давили на человека. — Сердце щемит. Всякого я в жизни повидал, но и в страшном сне не представлял, что люди могут превратиться в такое зверьё. А ещё говорят, мол, Европа, цивилизация.

— Вы дочку спасли. На этом свете у вас остался родной человек, есть ради кого жить. А я совсем одна. После смерти отца и, когда брат в Финской войне погиб, мама мечтала отдать меня замуж за обеспеченного мужчину, чтобы с внуками нянчиться и не переживать за завтрашний день. Тяжело двум бабам хозяйство тянуть. Давид был совсем маленьким, — Сонька вспомнила младшего брата и залилась слезами; этим летом ему исполнилось пять лет. — За что его убили, Герш Абрамыч?! — она уткнулась головой в твёрдое плечо мужчины. — Ведь он никому ничего плохого не сделал!

Шнапер что-то невнятно бормотал, неуклюже пытался успокоить девушку. Сказать, что всё будет хорошо, он не мог. Но чем ещё ободрить? Только и оставалось повторять:

— Поплачь-поплачь, со слезами горе выйдет.

Он обнял девушку и, не моргая смотрел вдаль, выше крон деревьев, на звёзды. Они казались ему знакомыми, далеко ушедшими близкими людьми. Вскоре Сонька согрелась и затихла. Она только изредка вздрагивала и всхлипывала. Её дыхание становилось ровным, она опять уснула. Задремал и Герш.

Утром они проснулись от возни белок, скакавших где-то над головой в ветвях, и от щебета птиц.

— Пора мне делом заняться, — Шнапер легко отстранил девушку. — Ты сиди тут, никуда не уходи. Я на разведку. По дороге пропитание нам добуду.

— Вы надолго?

— К полудню вернусь.

— Герш Абрамыч, будьте осторожны! Немцы, наверное, погоню выслали.

— Это пустяки. На меня егеря охотились — не поймали. А ты говоришь — немцы. Не волнуйся, я не такой дурак, чтобы под пули лезть. В деревню соваться не стану. У кромки леса посижу, посмотрю, что на дороге творится. Ты лежи, не вставай. Дай ранам затянуться.

— Я буду делать всё, что скажете. Вы только быстрей возвращайтесь.

— Ладно-ладно, стрекоза, обернусь так, что глазом не успеешь моргнуть.

Сонька с любопытством наблюдала, как легко и бесшумно скрылся в кустарнике этот, казалось бы, тяжеловес. Шнапер ориентировался в лесу, как в собственном доме. Уходя, он привычным жестом поправил винтовку на плече, нож сунул в сапог.

Со стороны леса деревня выглядела спокойной. Поняв, что пленным удалось скрыться, немцы прекратили погоню. Их не сильно волновали беглецы: побегают по лесу, проголодаются, сами вылезут и попадут в лапы первого же патруля. Однако теперь часовые не сидели в ленивых позах, а несли службу по всем правилам. Ночной караул был арестован и давал показания коменданту.

— Два трупа, и никто ничего не видел!? — орал на солдат капитан. — За халатное отношение к службе в обстановке боевых действий я могу вас всех отдать под трибунал! Немедленно позвать ко мне молодого полицая и старосту!

Лёнька пригрозил Зинке расстрелом, если она ляпнет хоть слово о том, что случилось ночью, и отправился в штаб. Приковылял и староста, гремя палкой.

— Рассказывай всё, что знаешь про этого бандита, — приказал капитан Степану Петровичу.

— Это очень опасный человек. Я вам говорил об этом. Его надо было вместе со всеми в расход пустить.

— Молчать! Тебя не спрашивают, что надо было делать! Отвечай на вопросы, пока тебя самого не расстреляли. Где он может прятаться?

— Наверное, в лес убежал. Браконьер. На государственное руку поднял. Никакого уважения к власти!

— Как получилось, что он сбежал, а вы до утра ничего не заметили?! — рявкнул комендант на Лёньку.

— Господин офицер, Шульц и Петька сменили нас на посту в два часа ночи. Я отправился спать, а когда в пять часов вернулся на пост, чтобы отправить пленного на работу, тот уже сбежал.

— Понятно. Надо будет прочесать лес в округе. Ты поведёшь отряд, — капитан указал пальцем на Лёньку. — Все, кто был сегодня ночью в карауле, отправляются на поиски бандита. Это вам, чтобы не думали, будто в армию вас призвали жрать за казённый счёт и бездельничать! А теперь можете убираться отсюда.

Степан Петрович последним вышел из комендатуры и окликнул парня:

— Племяш, ходи сюда, разговор имеется, — он по привычке оглянулся, как бы кто-то его слова не услышал, хотя кроме немцев вокруг никого не было. — Ты, значит, там поаккуратней. Эти идиоты, наши хозяева, прут, сами не понимают куда. Леса не знают. Понабрали желторотиков, которые за первым же деревом потеряются. А Шнапер опасен. Матёрый волк. Чтобы такого затравить, настоящие егеря нужны, а не этот сброд. Двоих удавил, те даже пикнуть не успели. Эх, жаль, капитан не дал его шлёпнуть, пока была возможность.

— Дядька, ты не волнуйся.

— Как же, не волнуйся, — проворчал староста. — Своих детей я не нажил; кроме тебя, стервеца, никого у меня нет. Сдохну, так хоть родной человек глаза мне закроет.

— А ты не помирай.

— Я и не собираюсь пока, но бывает, что нет-нет да мысля проскочит. Кстати, что там у тебя с Зинкой? Если забавы ради, так, пожалуйста, но я смотрю, прижилась она под боком. Поди, лет на десять старше тебя, а то и поболее. Тебе бы девку помоложе.

Лёнька дёрнул плечами. Ему не хотелось выслушивать нравоучения. Степан Петрович это заметил и отпусти племянника, дав напоследок совет:

— Ты племяш, если покувыркаться хочешь: дело молодое, понятное. Но в наши дела и разговоры не посвящай. Бабы, они такие: мозга за мозгу заедет, и не знаешь, что от неё ждать. Сболтнёт лишнего, а тебе потом голову под топор.

— Мнительный ты, дядька.

Подошёл Микола. Он не слышал начала, но тут же встал на сторону старосты.

— Ты, малец, с дядькино поживи, потом мудровать будешь, — и тут же сменил тему разговора: — Петрович, там людишек сортировать будут: кого в Германию погонят, а кого тут оставят. Надо твоё присутствие.

— Лёнька, двигай за мной. Микола, веди, — распорядился староста и заковылял следом за старшим полицаем.

Пока в комендатуре проходило разбирательство, Шнапер обошёл деревню стороной и направился к песчаному пляжу. Там он заметил троих беспечно резвящихся солдат. Они ныряли, брызгались и громко смеялись. Герш огляделся, нет ли кого поблизости. Ни охраны, ни просто наблюдателей. Поразительная беспечность объяснялась уверенностью в полной безнаказанности.

Да, деревенскому мужику и девке удалось случайным образом бежать под покровом ночи. Теперь они прячутся где-то в лесу и боятся высунуть нос. Тем более днём, когда их могут заметить. Не было особых причин для беспокойства. Самый молодой солдат вживался в образ русалки: нырял, выскакивал из воды и принимался изображать какие-то пантомимы. Остальные гоготали во все горло.

Шнапер прокрался к густым зарослям ивы, на ветвях которой висела солдатская форма. Тут же было свалено оружие и провиант: винтовки, норвежские консервы, галеты и всякая снедь, отобранная у деревенских жителей. Заросли ивы торчали всего в нескольких метрах от воды. Шнапер притаился среди ветвей и стал ждать удобного момента.

— Клаус, ты куда? — крикнул один солдат товарищу, который до этого притворялся русалкой.

— В туалет, — бросил тот на бегу.

— И нам пора возвращаться, — сказал первый. Оба солдата нехотя, как бывает знойным днём, пошли к берегу.

Которого называли Клаусом, худой, совсем молоденький парнишка, едва достигший призывного возраста, бросился в кусты и остолбенел от ужаса. Прямо перед собой он увидел человека в старом пиджаке на голом торсе, небритое лицо и леденящий кровь взгляд. Тяжёлая рука обхватила его за шею. Солдат пытался звать на помощь, но издал только хрип, не громче шёпота. Лезвие ножа пробило грудную клетку, войдя в сердце по самую рукоятку. Шнапер тихо опустил труп, в широко раскрытых глазах которого застыл ужас последних мгновений.

— Эй, Клаус, тебе помочь? — хихикали солдаты. Они решили разыграть товарища, но когда вместо Клауса из кустов выскочил другой человек, на их лицах отразилось удивление. В первую секунду солдаты не успели испугаться. И только когда нож полоснул одного по горлу, второй пехотинец что-то крикнул и нагишом бросился бежать. Удар в спину, словно молотом, сбил его с ног, сверху навалилась тяжесть. В следующую секунду голова солдата уткнулась глубоко в песок, но задохнуться он не успел. Отточенная как бритва германская сталь глубоко вонзилось между лопатками.

Расправа заняла не больше одной минуты. Совсем юные парни, вчерашние студенты, наверное. Форму надели, но настоящими солдатами стать ещё не успели, потому и не оказали никакого сопротивления. Будто на закланье. Шнапер побросал голые тела в воду. Из униформы соорудил подобие мешков; туда сложил провизию и обувь. Подобрал винтовки и быстрым шагом, двинулся в сторону леса.

Как и обещал, около полудня он вернулся к стоянке, где в беспокойном ожидании томилась Сонька. Минуты для неё текли бесконечно долго. Она вздрагивала от любого шороха: от взлетевшей с ветки птицы или прыгнувшей белки. Ей казалось, что немцы бросились в погоню и непременно идут по её следам. Появление Шнапера принесло в её душу облегчение, ведь с начала оккупации они постоянно были вместе. Сонька глубоко вздохнула и расслаблено откинулась на лежанке, однако, заметив на руках Герша бурые пятна крови, снова заволновалась.

— Герш Абрамыч, вы ранены?!

— Нет, всё хорошо, — он бросил на землю винтовки и огромный куль.

— Что это?

— С тремя фрицами поквитался и кое-что прихватил. В твоих сандаликах и платьице тут не походишь. Вот тебе сапоги и штаны. Великоваты, правда. Потом переоденешься. А ну-ка... — он присел и внимательно оглядел ступни девушки. — Уже лучше. Сейчас смастерю тебе портяночки.

Он отпорол ворот, карман и рукава на рубахе, срезал пуговицы. Пояснил: «Чтобы ногу не тёрли и не царапали». Ткань разделил на две равные части.

— Чем не портянки? — любовался он своей работой. — А рукава затолкаем в носки сапог, тогда размерчик тебе станет в самый раз.

Другую рубаху Шнапер набил травой и листьями.

— Что это? — спросила Сонька, разглядывая его за работой.

— Подушка для тебя. А как иначе? Будешь ты у меня настоящая панночка!

Сонька по-детски засмеялась. Одеяло из грубой деревенской рубахи, подушка из листьев и портянки казались ей теперь необычной роскошью и комфортом. Так о ней заботились только в далёком детстве. В сладких мечтах она снова ощутила себя маленькой девочкой. Вспомнила запах дома и заботливого отца, который старался баловать детей. Вся прошлая жизнь Соньки воплотилась теперь в одном человеке. Она смотрела на Герша и видела в нём целый мир тепла и доброты, откуда она была родом.

Шнапер надел немецкую рубаху самого большого размера и теперь чертыхался:

— Худосочный нынче солдат пошёл!

Рубаха на груди не застёгивалась, ткань трещала в плечах и на спине. Пришлось Гершу ходить нараспашку.

— Как хлипкие пакостники смогли захватить такую огромную территорию? Чихнёшь — они улетят, — ворчал он. Выступал и бравировал, в основном, ради Соньки.

Непроизвольно подчиняясь женской природе, девушка ощутила внутренний трепет, находясь рядом с сильным и решительным мужчиной. Сидя возле него, она впервые обрела уверенность, утраченную после гибели Яшки. Ей казалось, что Герш победит любую опасность и найдёт выход из самого трудного положения.

 

 

Глава 8 

 

Немцы хватились пропавших на реке солдат только после полудня. В поисках они перевернули всю деревню и окрестности. Капитан не сомневался, что убитые часовые у сарая и теперь трое исчезнувших, это дело рук одного и того же человека. Груббер приказал старосте объявить проводникам:

— Семьи тех, кто попытается во время облавы сбежать, будут расстреляны! Отговорки и оправдания не принимаются.

Лёнька гордился своим назначением. Самый молодой, а уже — господин старший полицай. К тому моменту он нахватался немецких словечек и довольно бойко мог объясняться с оккупантами, чего нельзя было сказать о других, более взрослых полицаях. Помогло и то, что с детства он слышал идиш, на котором иногда говорили местные евреи.

— Гуттен морген, герр комендант, — раскланялся Микола, выдавив из себя почти весь словарный запас. Капитан не ответил на приветствие. Полицай заискивающе заглянул Грубберу в глаза и, скривив губы, шепнул Лёньке: — Слухай, малец, ты там начальству за меня скажи, что я сам вызвался в облаву.

— Сказал уже. Кстати, морген — это утро по-ихнему, а сейчас уже за полдень перевалило.

— Не дорос ещё старика учить! — огрызнулся Микола. — Главное, не что сказать, а как!

Лёнька равнодушно пожал плечами. Староста стоял тут же, опираясь на палку.

— Подойди к коменданту и скажи, что возьмёшь в лес собаку, — сказал он племяннику.

— Зачем, дядька?

— Не спрашивай, дурья твоя башка, а делай! — разозлился Степан Петрович.

Инициатива с собакой пришлась капитана по вкусу. Он одобрительно кивнул, от чего Лёнька загордился ещё больше.

Микола был уязвлён назначением «молокососа» старшим полицаем. Глупый оскал сполз с его губ, уступив место привычной хмурой сдержанности. Староста заметил недовольство Миколы и палкой коснулся его ноги.

— На пару слов.

— Чего тебе, Петрович?

— Надо, значит, если зову, — они отошли на несколько шагов. — Ты не кривись, что племяш мой выше тебя прыгнул. Парень он способный. Ты сам видел, и нам с тобой ссоры ни к чему.

— Я ничего, — попятился Микола. — Придумал ты всё.

Степан Петрович сплюнул под ноги.

— Придумал, говоришь? В общем, мы поняли друг друга.

Облаву назначили на следующее утро. Предусмотрительный капитан отказался от немедленной погони. Он здраво рассудил, что прочёсывание обширной территории может затянуться, а рыскать в потёмках по незнакомому лесу не столько опасно, сколько бесполезно.

Лёнька не спал всю ночь, представляя себе захватывающее развлечение — охоту на человека. Затравить, как дикого зверя! И даже Зинкины заигрывания не могли отвлечь его от будораживших кровь мыслей.

Начинало светать. Первые золотистые лучи коснулись вершин деревьев и поблёскивали солнечными зайчиками на спокойной глади воды. Шнапер был уже на ногах. Он легко тронул Соньку за плечо. Она заворочалась и тут же открыла глаза.

— Что случилось?!

— Всё хорошо. Дай-ка мне взглянуть, как тут дела, — он внимательно осмотрел ступни девушки, легко касаясь их пальцами. — Подживает. Так не больно?

— Немного...

— Надо идти в глубь леса. Как говорится, подальше положишь — поближе возьмёшь. Поиграем с фашистами в прятки. Пятнадцать минут тебе на сборы.

Шнапер полил из фляжки воду, чтобы Сонька могла умыться. Быстрый завтрак и маскировка следов пребывания. Соблюдая тишину, беглецы отправились в путь. Продираясь сквозь ветви густого кустарника, они петляли по лесу около часа. Сонька утомилась, она была очень слаба, страдая от истощения.

— Нам ещё далеко?

— Скоро придём. Видишь, тут деревья плотнее растут. Сейчас подберём тебе удобное и скрытое местечко. Здесь тебя никто не найдёт.

Шнапер быстро соорудил лежанку.

— Давай помогу снять обувь, — он усадил девушку, а сам одной рукой придерживал ей голень и второй рукой осторожно стягивал сапоги. — Опять раны кровоточат. Вот тебе фляга, промоешь и вытри насухо. Обувь не надевай, дай коже воздухом подышать. Ничего не бойся и жди меня.

— Вы куда? — заволновалась Сонька.

— Пострелять.

— Ах, не надо, останьтесь, Герш Абрамыч!

— Не могу. Горит у меня всё в душе, клокочет. Пока не заполню мёртвыми фашистами такой же ров, как они — на окраине деревни, не будет мне покоя. Ты за меня не волнуйся. Обещаю на рожон не лезть. Чуть какая опасность — отойду в лес.

Шнапер двигался в направление деревни. Он понимал, что для серьёзного преследования у немцев пока нет ни людей, ни средств. Однако захватчики думали иначе. Единственного партизана в том районе они не воспринимали серьёзно; относились, как к надоедливой мухе, которую можно прихлопнуть в любой момент, стоит только захотеть.

Отряд немецких солдат и эсэсовцев, человек пятнадцать, и пятеро деревенских мужиков шли развёрнутой цепью через поле. Лёнька со своим Шариком топал на правом фланге. Осторожный Микола поглядывал на солдат, чтобы оказаться не в первом ряду, но и не отставать. Он по опыту знал, что первую пулю получает самый бесстрашный, а последнюю — самый трусливый, от своих же.

В нескольких десятках метров от кромки леса пёс принялся нервно нюхать землю, заскулил и обделался.

— Сюда, скорее! Бандит где-то рядом! — закричал Лёнька. — Пёсик его учуял!

Лейтенант, командир группы, не успел понять, почему так переполошился полицай, как грянул одиночный выстрел. Собака взвизгнула и упала на землю. Вслед за ней упал Лёнька и пополз прочь. Он остановился, только упершись носом в немецкий сапог. Бежавший позади всех и, явно не рвущийся в первые ряды Курт, наткнулся на полицая и был сказочно рад этой задержке. Выходило, что не он струсил, а задержался, чтобы восстановить дисциплину.

— Вперёд, свинья! — прикрикнул на Лёньку эсесовец и пнул сапогом в лицо.

— Я, я... — полицай на четвереньках пополз в сторону леса. Роттенфюрер шёл сзади, поигрывая пистолетом, а, когда Лёнька вскочил, эсесовец прикрывался им, как щитом.

Немцы открыли беглый огонь и вошли в лес.

— Не разбредаться, держитесь на виду! — приказал высокого роста унтер-офицер, заместитель командира группы.

— Господин фельдфебель, тут следы! — выкрикнул один из деревенских. — Партизан где-то там.

На зов подбежал унтер-офицер. Он стоял прямо напротив мужика, показывавшего направление пальцем. В этот момент раздался новый выстрел и эхо покатилось по лесу, пугая мелкое зверье. Пуля, пройдя сквозь гортань предателя, попала унтер-офицеру в грудь. Солдаты стали беспорядочно стрелять по кустарнику, откуда был произведён выстрел, и ринулись вперёд.

Там оказалось пусто. Стрелок заблаговременно покинул позицию. Лишь примятая трава и одинокая гильза говорили о его недавнем присутствии. Пока солдаты озирались, прикидывая, куда мог исчезнуть Шнапер, их снова потревожил выстрел. Пуля оцарапала холёное лицо эсесовца Курта. Рана не была глубокой, но, отскочив, он поскользнулся и напоролся на острую ветку. Непереносимая боль скрутила его тело.

 Курт дёрнулся и рухнул на землю, обеими руками держась за живот. Сухая коряга сломалась. Её конец, залитый кровью, торчал из брюшины эсэсовца.

Преследователи снова бросились на шум выстрела, только Лёнька отстал. Он присел на корточки возле раненого, словно собирался оказать тому помощь.

— Всё в порядке, господин роттенфюрер? — спросил он учтиво, но, не скрывая иронии. — Как самочувствие? У вас тут кишочки выползли наружу. Назад засунуть?

— Помоги... Не бросай меня... — пускал тот кровавые пузыри.

— Конечно, с удовольствием побуду рядом. Только позвольте я пистолетик заберу, чтобы вам не пришла мысль застрелиться, а заодно и меня пристрелить. Как-то не хотелось бы, — Лёнька отнял оружие и отбросил всякие церемонии. — Знатно получилось, знатно. Когда меня в рожу сапогом тыкали, не предполагали, что вот так всё обернётся? Думали, если за спинами прячетесь, то пуля не настигнет? Как глупо! Просто прятаться мало, надо ещё мозги иметь, а вы их не имеете, потому что в голове навоз. Вы же, господин роттенфюрер, просто тупой палач без фантазии.

— Я тебя повешу... — захлёбывался раненый. Коряга под углом пронзила плоть, задев лёгкое. Курт тяжело дышал, а кровь заливала подбородок, шею, и впитывалась в ворот его рубахи. — Вздёрну тебя на первом же суку!

— Уж не на своих ли внутренностях? — издевательски поинтересовался полицай и склонился над Куртом. — Время пришло, будем прощаться.

Лёнька не смог отказать себе в удовольствии: чуть вдавил корягу, причиняя умирающему напоследок ещё большие страдания, поводил ею вправо и влево, затем рванул на себя. Раздвоенный, как рыболовный крючок, обломок дерева вывернул наружу человеческие внутренности. Раненый застонал. Предсмертная гримаса исказила лицо, и он перестал дышать.

— Что там такое? — крикнул молодой лейтенант, командир группы. Он заметил возню, но увлечённый преследованием, не мог раньше уделить внимание случившемуся.

— Господин офицер, я хотел закрыть его рану и перевязать, но Курт скончался.

— Сдается мне, что ты просто хочешь отсидеться за нашими спинами! Ещё раз замечу за «оказанием помощи» — сам пристрелю тебя за трусость. Вперёд, марш!

Микола неплохо знал лес, но старался этого не показывать. Он выслуживался перед немцами, поэтому пошёл добровольцем. Но надеялся, что те заблудятся и повернут назад с пустыми руками. Охотиться на опытного браконьера старый полицай считал глупой и смертельно опасной затеей.

Немцы продолжали погоню ещё полчаса. Земля становилась всё более мягкая и вязкая; трава гуще, а деревья тоньше и реже. Появилось больше открытого пространства. Время от времени под ногами раздавались хлюпающие звуки. Ещё несколько метров, ступая по зелёному ковру из сочных трав, преследователи брели по голень в воде. Послышались сдержанные проклятия.

— Господин лейтенант, дальше идти нельзя, — взмолился Лёнька. — Партизан заводит нас в болото!

— Молчать! Я обещал тебя пристрелить и пристрелю! Пошёл-пошёл!

Отряд продолжал медленно двигаться по хорошо различимому на примятой траве следу беглеца. Жирная грязь чавкала под ногами, доходя теперь до колена. Ради безопасности своих солдат офицер гнал впереди деревенских мужиков. Те нехотя двигали ногами, всячески стараясь отстать от Шнапера и повернуть назад. В конце концов они застряли, барахтаясь на одном месте. Кто-то из солдат утопил в болоте автомат, другой — оставил в трясине сапог.

— А-а-а!.. — крикнул один из деревенских и погрузился по пояс в грязь. Он отчаянно дёргался, с каждой попыткой выбраться, глубже увязая. Ему протянули ствол винтовки и выволокли на твёрдую поверхность.

— Вперёд! — закричал лейтенант, но мужики не двигались.

— Там топь.

— Я приказываю продолжить преследование бандита!

Мужики не двинулись с места даже под угрозой расстрела, и вскоре начали пятиться. Стоять на месте тоже было небезопасно. Тёмная вода, покрытая густыми водорослями, вселяла гипнотический ужас. Офицер пришёл в замешательство. Ему ничего не стоило утопить деревенских, но за своих солдат он отвечал перед командиром. Уже имея потери, при нулевом результате, скольких ещё предстоит отправить на смерть? Утопленных без всякого смысла германских солдат ему никто не простит. И не слишком ли велика цена за одного беглеца? Пока он медлил, хлопнул очередной выстрел. Лейтенант повалился с раздробленным коленом. Кровь хлестала из раны, оставляя на ярко-зелёных островках травы хорошо различимые бурые пятна. Немцы палили в разные стороны, выкашивая кругом стебли сухого камыша, не в состоянии определить направление, откуда был произведён выстрел. Деревенские в страхе побежали назад, насколько позволяла вязкая топь, но солдаты пригрозили им оружием, заставили остаться.

Болото снова погрузилось в тишину, и только стоны раненого напоминали пехотинцам об опасности, исходящей от невидимого стрелка. Старший по званию ефрейтор Зепп принял командование и приказал начать организованное отступление. Один солдат отдал оружие напарнику и взвалил офицера на плечо. В тот же момент он упал сражённый пулей в бок. Охотники превратились в мишени, как в тире.

Больше всех проявляли нетерпение мужики. Их не интересовал раненый офицер, которого бы они с удовольствием оставили. Из-за него так не вовремя случилась задержка. Деревенские могли обмануть солдат и, бросив их в лесу, сбежать. Но не делали этого, понимая, какими будут последствия: либо Шнапер в лесу пристрелит, либо капитан в деревне повесит. Приходилось изображать унылое усердие.

Солдаты снова начали отходить. Впереди шёл Лёнька, следом Микола. За ними двое эсесовцев несли офицера. Двое мужиков плелись сзади, прикрывая тыл. Даже утратив командование, немцы пытались оставаться организованной группой, понимая, что утрата дисциплины неминуемо приведёт к гибели всего подразделения. Деревенские спешили покинуть опасное место, поэтому сначала поравнялись с солдатами, и постепенно их обогнали.

Возвращались той же дорогой, что пришли. Уже в просветах между деревьев виднелась кромка леса, когда Лёнька зацепился ногой. Он был начеку и сразу метнулся за ближайшее дерево. Мужики постарше не обладали молодой проворностью, поэтому приняли на себя град осколков разорвавшейся гранаты. Двое рухнули замертво. Микола уткнулся в дерево, держась за окровавленную руку.

Откуда-то справа — немцы снова не успели разглядеть откуда — прозвучал одинокий выстрел. Один из тащивших офицера солдат схватился за живот и повалился навзничь. Лёнька сделал несколько выстрелов наугад. В прошлом он баловался охотой, не заходя глубоко в лес. Он примерно представлял, где мог засесть Шнапер, но ничего не сказал солдатам, опасаясь, что те возобновят преследование. Полицай логично рассудил: он, конечно, присягнул капитану и Великой Германии на верность, но своя жизнь казалась неизмеримо дороже.

Немцы не спешили возобновлять поиски, видя, чем оборачивается для них охота на Шнапера. Они стреляли наугад. Видя за деревьями колхозное поле и чуть вдали дымок (в деревне готовили обед), жить хотелось ещё сильнее. Бежать?! Только привитая в армии дисциплина ещё какое-то время не позволяла им это сделать. Они заняли оборону и, прячась за деревья, поодиночке, перебежками стали отходить. Раненый сильно сковывал их подвижность.

Следующий выстрел не достиг цели, но нервы преследуемых не выдержали. Для солдат из тыловых частей такое напряжение оказалось чрезмерным. Эсэсовец бросил раненого лейтенанта и кинулся прочь из леса. Охваченные паникой, побежали остальные. Микола, несмотря на рану, выдерживал темп, и смог обогнать некоторых молодых солдат. Зепп, проклиная паникёров, грозя им судом и расстрелом, тоже спешил покинуть владения партизана. Оставаться там одному, означало совершить самоубийство. В спину бегущим раздались новые выстрелы. Шнапер не разглядел, достигли его пули цель или нет. На краю леса он прекратил преследование.

Когда болевой шок прошёл, лейтенант открыл глаза. Вокруг не было никого. Он с трудом перевернулся на спину и скривился от боли.

— Господин офицер, — послышался вкрадчивый голос Лёньки. — Знатно, знатно!

— Где остальные? — раненый говорил с большим трудом.

— Бандит выгнал их из леса. Пока он гоняется за солдатами, я спрятался, чтобы вас проведать. Сейчас тут самое безопасное место, — он сменил тон на более жёсткий. — Вы, кажется, собирались утопить меня в болоте или расстрелять? Вот и Курт грозился. Неприятность с ним приключилась. Хе-хе, глупые вы люди, а я счастливчик. Кто мне угрожает, с тем происходит что-то нехорошее.

— Ах, ты!

— Не надо тянуться к кобуре, — полицай прижал к горлу лейтенанта винтовку и забрал пистолет. Затем принялся шарить в его нагрудном кармане. Бесцеремонно выхватил документы.

— Как смеешь, грязное животное!

— Что-что? — Лёнька ткнул офицера стволом винтовки в раненное колено. Тот изогнулся от боли, хрипя и закатывая глаза. — Нравится? С удовольствием бы продолжил, но у меня нет времени. Заболтался тут с вами, господин покойник. Шнапер скоро вернётся. Слышите, выстрелы смолкли. Это значит, что мне пора сматываться. Без меня тут с ним потолкуйте. Для всех будет лучше, если вы его пристрелите и сами отправитесь на тот свет.

Лёнька без всякого смущения вымазал документы в крови лейтенанта.

— Так правдоподобнее выглядит, — сказал он. — Доложу капитану, что вы пали в бою, как настоящий солдат. Пусть посмертно представят к награде. Матушке вашей отправят, хе-хе.

Лейтенант стиснул зубы, с ненавистью глядя на полицая. Он жалел, что не расстрелял этого хитрого мерзавца раньше. Лёнька сделал несколько шагов, кинул офицеру пистолет и нырнул в кусты, став недосягаемым для выстрела. Он быстро удалялся, обходя стороной опасный участок леса.

Лейтенант приготовился открыть по Шнаперу огонь, но не выдержал напряжения и впал в забытье. Когда он снова пришёл в себя, то увидел, что сидит, прислонённый к большой куче сухих веток и листьев. Кобура оказалась пуста.

— Не ищи оружие, — спокойно сказал Герш. — Сколько солдат осталось в деревне?

— Животное! Грязный еврей, ты скоро сдохнешь! Если не сегодня, то завтра тебя прикончат!

Хотя внешне Шнапер не походил на еврея, и лейтенант появился в деревне после того, как расстреляли её жителей, он не сомневался, что Шнапер — еврей. Кто ещё мог бегло, пусть с ошибками, говорить на немецком? Тот же Лёнька научился сносно разговаривать только с приходом оккупантов.

— Кто грязный, а кто чистый, это мы очень скоро узнаем, — равнодушно ответил Шнапер. — Я тебе задал вопрос. Долго беседовать у меня нет ни времени, ни желания.

— Можешь меня убить, но я тебе ничего не скажу!

Лейтенант знал, что живым ему не выбраться, поэтому хотел умереть, не снизойдя до человека, в его понимании, низшей расы. Отвечал он только потому, что в нём теплилась крохотная надежда: вот-вот со стороны деревни придёт помощь, раздадутся выстрелы и партизан убежит. Разумом лейтенант понимал, что у Шнапера в любом случае найдётся секунда, чтобы нажать курок, но инстинктивно верить отказывался.

— Последний раз спрашиваю, сколько сейчас в деревне солдат?!

— Тысяча или две, может, миллион! — превозмогая боль, офицер рассмеялся. Однако его лицо побледнело и приняло серый оттенок, когда в руке Шнапера блеснул нож. — Зарезать хочешь, собака! Пулю пожалел!

— Нет, мелкий паршивец, лёгкую смерть надо заслужить.

— Что ты собираешься делать?! — вскрикнул лейтенант. — Убей меня!

— Убью, если честно ответишь на мои вопросы. В противном случае... Выбор за тобой.

— Дерьмо! Что ты, глупый мужик, можешь мне сделать?! Придут сотни германских солдат и выпустят тебе кишки! Если сохранишь мне жизнь, я сообщу об этом командованию. Буду ходатайствовать, чтобы тебя направили в лагерь, а не расстреляли, как собаку!

— Закрой рот! Я видел, как развлекались солдаты с деревенскими жителями, прежде чем убить их. Делали «змею» — язык разрезали надвое. Сейчас ты сам станешь змеёй. Поверь, в отличие от ваших солдат, мне экзекуция удовольствия не доставит. Но, так или иначе, ты мне всё расскажешь.

— Ты не посмеешь!

— Посмотрим… — Шнапер ухватил лейтенанта за челюсть и сильно сжал. Тот отчаянно задёргался, видя остриё ножа перед глазами. — Это твой последний шанс умереть легко.

Он отпустил офицера, и тот разрыдался. Отправляясь из дома на фронт, лейтенант мечтал о боевой славе, медалях и признании его подвигов. Об этом он подолгу говорил со своей белокурой красавицей женой. Он заверял отца, что если ему суждено погибнуть, то в бою за торжество Рейха и его главнокомандующего. И что теперь? Как будут чувствовать себя его близкие, когда узнают, что погиб он в глубоком тылу от руки, бежавшего в лес еврея! Это будет позор для всей семьи, когда им сообщат, что его во главе отряда отправили на поимку одного единственного бандита. Мало того, что он никого не поймал и потерял несколько человек убитыми, его самого поймали и превратили в «змею».

— Я всё скажу, будь ты проклят.

— Ещё одна угроза, проклятие или слово не по теме, и разговор закончится!

Офицер сообщил, что ожидается прибытие в этот район дополнительных частей. В деревне планируется расквартировать батальон пехоты, который используют для уничтожения мелких партизанских отрядов, после чего он отправится на фронт. Лейтенант рассказал, что в районе, севернее этого места, действуют несколько групп. В большинстве своём, это остатки разгромленных частей Красной армии. Для борьбы с ними используются специально обученные карательные подразделения и отряды полицаев. Как правило, им быстро удаётся ликвидировать партизан. Однако встречаются и хорошо организованные группы, которые серьёзно досаждают, часто уходя совсем без потерь или с минимальными.

Немцы полагали, что такими отрядами руководят подготовленные диверсанты. Все силы были брошены на их обнаружение и ликвидацию. В каждой деревне оккупанты установили своего рода форпосты, откуда совершали рейды по лесам. Не без злорадства лейтенант сообщил, что передовые части вермахта оказались уже на сотни километров восточнее тех мест. Точнее он не знал, обстановка на фронте менялась ежедневно.

— Ясно… — лаконично бросил Шнапер.

— Что теперь? — лейтенант облизал губы и вдруг сорвался. — Умоляю, не убивай! Я всё рассказал! Я лично не расстреливал мирных жителей!

— Может быть, ты не знал о расстрелах, в которых участвует германская армия? Да или нет? — офицер молчал. Шнапер спрятал нож за пояс. — Я обещал, что ты умрешь легко, и слово своё сдержу.

Лейтенант видел, как неумолимо поднимается ствол винтовки к его голове. Он весь сжался, прикусил губу и закрыл глаза. Сталью щёлкнул затвор... Резкий хлопок испугал птиц. Они раскричались, вспорхнули с насиженных ветвей, покинув тревожное место. И лес снова погрузился в мёртвую тишину.

 

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера