И в окна заглядывал лес. Стихотворения

* * *

Не шепот сбивчивый, не пальцев лет.
Скорее, запах солнца в сгибе локтя.
Посвистывая в дудочку, бредет
беспечно память по дорожке ломкой.
Как девочка больная — то поет,
то плачет, то пугается до крика.
И силится понять, но не поймет,
что от нее хотят. И голубика
безумных глаз, подернутых, кругла.
А дудочка — отрывистей и дальше.

Глазами провожают до угла.
Потом не видно.
С табуретки даже.




* * *

И речь становилась стихами,
и звезды спускались с небес
когда электрички стихали,
и в окна заглядывал лес;
дождавшись урочного часа
своей простодушной волшбы
деревья взбирались на насыпь,
в порог упирались грибы.
Лениво вытягивал крылья
проснувшийся к полночи дом.
Как мы хорошо говорили,
как все забывали потом.




* * *

Мы хмурым вечером пошли через болото.
Цвел вереск, клюква нежилась во мху,
и  впечатлений свежих позолота
неспешно превращалась в шелуху, —
как заблудились, как грибы искали,
как пел ручей под соснами внизу,
где берег Рощинки, летя по вертикали
пронзал небес сырую бирюзу.
Но озеро в болоте как посредник
меж мифами и нами пролегло.
Старуха Лоухи узорчатый передник
макая в это темное стекло,
изламывала отраженья сосен,
высвечивала ягельником тень,
напоминала — осень, скоро осень,
и месяц август проходил, как день.
Я соглашалась — осень скоро, скоро,
и молодость прошла, июль прошел,
как трепетал в лесу за косогором
его коротких дней неяркий шелк.
Но все казалось — небылое рядом,
мы молоды, мы счастливы сейчас,
а гром вдали катился виноградом,
сомнением сочась.




Брошенный дом

У станции заброшенный участок,
забор поломан, изувечен сад;
как памятник давнишнему несчастью
три высохшие яблони стоят,
предупреждая — не ходи! назад!
Следишь разгром, как жалкую болезнь,
и дом, как сумасшедший человек.


Тебе рассказывали — в солнечном сплетенье
сперва, как космос, возникает боль,
и хочется бежать, но рядом тени
прицельно наблюдают за тобой,
и выручает только алкоголь:
он отключает мозг и боль отводит,
ты разбиваешь окна — свет впустить,
но смерть, как пыль, осядет на комоде,
таблетки космоса окажутся в горсти,
ты их глотаешь — милая, прости! —
и бездна принимается расти.

И нет возврата, и разграблен дом,
так узнаешь любимого с трудом,
но у порога чашка голубая,
платок цветной на дверце, пруд в саду,
и, голову трусливо пригибая, —
нет, не войду, — бормочешь на ходу,
и входишь в этот дом,
в чужой недуг.




* * *

О себе, все о себе, и все-то — ложь
о продавленных пружинах мировых.
Научиться жалкой речи у травы,
собирала: собирать — не соберешь.

Эта легкость — наказанье, память, лень.
А по сердцу — мимо сердца, все одно.
Кольцевой маршрут, вагончик заводной,
за окном обрубки черных тополей.

Дай мне руку — опереться и сойти.
Научи необескровленным словам.
Но, и этот полустанок проплывал.
И опять все о себе, не по пути.




* * *

Не привыкай! Возьмут десятикратно.
Храни меня, Создатель, от любви.
По выпитому воздуху обратно —
прочь, перышко, прочь, сизое, плыви!



* * *

Присела на край кровати.
Безмятежно и просто.
Дождь виноват. Эти капли
на смуглой коже.
Лесной цветок в бутылке из-под бальзама.
Птицы молчат.
Паук зашивает угол.
Светает.
Дремлет черная кошка на крыше сарая.
Лужица ожиданья.
Ветер стихает.