Не мы причина этой осени. Стихотворения

* * *

Насте

В доме пахнет яблоками. В доме,

сложенном из глины и камней,

тем сильнее надо греть ладони,

чем темнее мир и холодней.

Кто сидит над чашкой, кто над чаном,

погружая ноги в белый пар,

кто, закрывшись в плед, читает чадам,

чтобы ночью каждый крепче спал.

Кошка на шкафу лежит в истоме,

вечно в полусне – ни бе, ни ме.

В доме пахнет яблоками – в доме,

выросшем когда-то на холме.

Окна, уподобившись полотнам,

дышат и колеблются едва.

В них – просторы в мареве болотном,

жухлая осенняя трава.

Кажется, что и в лесу косматом,

чья полоска вдалеке видна,

все пьяны чудесным ароматом

теста, яблок, терпкого вина.

И медведи раздувают ноздри,

и олени смотрят через лес,

и пернатый клин повис, как ножны,

на боку темнеющих небес.

В кухне жарко и ужасно тесно,

тонко вьётся стружка кожуры,

дольками становятся и в тесто

падают зелёные шары.

И во всём большом и тёплом доме,

что вступает в холода и тьму,

в кабинете, в детской, в коридоре

чутко внемлют таинству тому.

Внемлет дом, плывущий над планетой,

как свеча, с которой через падь

двигается тот, кто ночью этой

отчего-то вынужден не спать.

Внемлет вечный космос, отовсюду

приникая к окнам, где уют,

где в столовой достают посуду,

где пирог из печки достают –

в доме, что всегда немного набок,

ибо совершает оборот

вкруг звезды, неся дыханье яблок,

зябкий сад и марево болот.

* * *

Хвостом ударит рыба в озере,

метнётся ветер охладелый.

Не мы причина этой осени,

до срока вторгшейся в пределы.

Не мы источники и авторы

неодолимой зябкой смуты,

мы каждым деревом оправданы,

чьи сны не нами были сдуты.

Но мы ваганты онемения

и летописцы угасанья,

нечаянно, но, тем не менее,

имеющие к ним касанье.

Пуста проулка переносица,

мир по сезону неприкаян.

Лист за листом летит, проносится,

мы каждый щедро нарекаем.

Они закружены, заверчены,

прошиты Солнцем и Селеной.

Есть что-то общее в инерции

любого тела во Вселенной –

от мощных центров излучения

до межпланетной чечевицы.

Во всём какое-то значение,

и мы не просто очевидцы.

Сильнее кутаются в городе,

везде стремятся утеплиться.

Не мы источник зябкой горечи,

перекосившей эти лица.

Но мы свидетели сгорания

холстов, что дивно колоритны,

предугадавшие заранее

и фабулу, и алгоритмы.

И мы старатели задумчивой реки,

чья песнь неповторима:

всю жизнь записывай, заучивай,

но все попытки будут мимо.

В ней блики плещутся и отзвуки,

струясь от самого истока

до устья этой славной осени,

в пределы вторгшейся до срока.

Как много жёлтого и белого!

Мы погружаемся в пространство

не в поисках иного берега,

а чтоб на месте не остаться.

Там – тайны жизни неизученной,

просторы в скважине замочной…

За всё, что встретим за излучиной,

благодарим Тебя заочно.

* * *

Время закончилось, формы оплыли,

в землю втянулись холмы.

Дремлют дома из спрессованной пыли.

Десять минут до зимы.

Двери вросли, потеряв очертанья,

снами заилено дно.

Холод сквозь парк пробирается тайно,

всеми замечен давно.

Птицы над нами, и тучи, и листья,

бледное вымя Луны.

Тени пространства торопятся слиться,

непостижимо длинны.

Шарики в ветках – проколоты, сдуты.

Спят под водой погреба.

Тихо плыву на обломке минуты,

стрелкой секундной гребя.

Небо потрескалось, формы просели,

пустоши – в первом снегу.

Время до цели узнаю у цели,

если добраться смогу.

Лёгкая птица на голову села,

рыба коснулась ступни.

Как бы здесь ни было сыро и серо,

всё-таки мы не одни.

Пусть напролёт всю неделю и даже

далее этих семи

датчик твердит: ситуация та же –

десять минут до зимы.

Даже когда переулки белёсы

и продолжения нет –

в мареве дня воспаряют берёзы

и претворяются в свет.

* * *

По некоторым признакам уже

среда, и если б только это как-то

меняло жизнь на нашем этаже,

где атмосфера вечного антракта, –

то даже в этом случае едва ль

я пил бы кофе чуть быстрей, имея

расчёт нащупать нужную педаль

и выбрать путь короче и прямее.

Что будет, то само придёт сюда –

в кафе, в котором сонно и в котором

по некоторым признакам – среда,

ничуть не тяготящая повтором;

сюда, где малолюдно, несмотря

на близость туристических диковин,

бледнеющих в дыханье ноября –

они плывут, и мы их не догоним.

Они идут, как лодки иль плоты,

по времени – к неведомым заставам,

чей свет порой сквозит из темноты,

но чей приход мы явно не застанем.

Он сам сюда придёт, придёт сюда –

в холодный мир, в потоки водной пыли,

где чёрный парк и тусклая слюда,

где, как казалось, мы когда-то были.

И тень в окне, в потоке бытия

мучительно взыскующая центра,

по некоторым признакам не я,

но это субъективная оценка.

Бегут по стёклам, тают рубежи.

Дождь на скамье читает томик Сартра.

Подсядь к нему, мой друг, и расскажи

о планах на сегодня и на завтра,

и, если вспомнишь, то и на вчера.

А мне, на вас взирающему немо,

по некоторым признакам – пора,

хотя и это – только теорема.

Пора на север – это там, вдали;

и свой этаж я назову теперь вам:

он пятый – если счёт вести с земли,

а если с неба – я живу на первом.

* * *

Среди немых и вздыбленных коряг,

когда уходит солнце, обагрив,

за неименьем водки пью коньяк

и спотыкаюсь, пробегая гриф.

За неименьем сна смотрю окно.

Там так темно и сыро потому,

что, вероятно, это всё же дно,

а если так – уже не потону.

Сигнала нет. Антенны съела ржа.

На проводах повис аэростат.

И многие, от сырости дрожа,

довольно скоро жабры отрастят.

И чем их упрекать в неправоте,

уж лучше спать, не размыкая век.

Но я не сплю – гадаю по воде:

мне выпадет, по всем приметам, снег.

Он выбелит, всего себя раздав,

живейшую из видимых планет,

и это, в общем, будет неспроста

в условиях, когда сигнала нет;

когда в тягучей зыбкой пелене

знакомо всё (не в этом ли подвох?) –

и лишь через слова даётся мне

всё то, что нужно, чтобы сделать вдох.