И вот пришла поэзия. Стихотворения

Короткий обморок сирени

Короткий обморок сирени

был неглубок, но Мандельштам

вернул кустарник сизой лени,

лиловых сумерек рукам.

И обморок остался – щуплый

отросток лета на сносях.

Сирень – была. Хотелось щупать,

разламывать, в рисунок взять.

Сирень – была. Сиреневела.

Звала шелковицу в пажи.

Так девочка в наряде смелом

от взрослости своей бежит.

Так мальчик, осознав охоту,

грозит рогаткой воронью.

Короткий обморок. Всего-то?

Сирень-сирень-сирень. Июнь.

Молочник

Был человечком непрочным,

пряником с высохшим дном.

Где же ты, птица-молочник,

скользкий бидон с молоком.

Масло, кефир, простокваша

в год девяносто (какой)

мимо балкона пропляшут:

– Дяденька, есть молоко?

Улица вырастет. Тонок,

лопнет асфальт пузырьком.

Вырвется птица-бочонок,

и улетит молоко.

Детства трава худосочна.

Впрочем, не умер пока,

помни, как птица-молочник

реет среди молока.

Бабушкина почта

«Давай поженимся немедленно,

пока война не началась,

пока с преданиями летними

ещё удерживаем связь.

Я превращаюсь в меланхолика.

Жуки над вишнями снуют.

Что Берислав – четыре домика.

Поедем в Винницу, Анют.

Там Пирогова внуки бросили,

там сосны с детства корабли.

Давай поженимся – до осени

я независим от ИФЛИ.

Жизнь без тебя – котёнок раненый:

все трётся, трётся головой...»

Его убили в Померании,

её убили – под Москвой.

Эволюция

Из подушек на пухлых креслах

в изразцовой печи небесной

на овсянке и молоке

я настаивалась, старела,

целовала, лгала, смелела,

переламываясь в руке.

Я смотрю на себя – не верю:

что мне делать? какому зверю

уподобиться? где найти –

саламандры, лягушки, змеи –

чьи аллели внутри алеют?

кто с фонариком впереди?

С чьим дыханьем чешуекрылым

над смолистой склонюсь могилой

(земляничное слово: лес!)

Плауны привечают гостя,

зеленеют неяркой злостью

и календула, и чабрец.

Может, все-таки к моховидным?

После жизни бревна не видно,

а при жизни – туман свинцов.

Но не выбраться. Давит тайна.

И глядит на меня зеркально

человеческое лицо.

Космогония

Я боюсь, что суп остынет.

Я боюсь, что дом исчезнет,

что останутся от места

ножки, рожки, пенопласт.

Оживёт проспект Вернадский,

встанет панцирем железным,

потечёт слюной по небу

и по совести воздаст.

Уплывут дома-колодцы,

догорят высотки-свечи,

разрастутся снова сосны,

и берёзы, и репей.

И тогда проспект Вернадский,

упадёт землёй на плечи,

превратится вьюга в стаю

очень белых лебедей.

Из земли родится голем,

из него добудут глину,

расфасуют по адамам

для иванов и марусь.

Новый вырастет Вернадский,

леденящий, стройный, длинный,

и в его бетонном пальце

я случайно появлюсь.

Желток

Солнце закатное – дивное солнце.

Страшное солнце. Кровавый желток.

Оком скользит над двубортным оконцем,

огненным лаком ласкает висок.

Лакомка кошка купается в красном,

зубки свои примеряет к руке.

Солнце закатное – солнце безвластных –

топит в туманном своём молоке

Осипа, Анну, кресты под Смоленском,

звёзды на кедах, Рязань, Эр-Рияд.

Или же красит карминовым блеском

то, что советские песни хранят.

Солнце закатное – чёрствое солнце.

Призраки зданий тихонько гудят:

– Друг мой поручик, а, может, вернёмся?..

Но никогда не приходят назад.

Отрепьев

Не бродить по Тушино, как вор,

не тушить капусту для своих.

Смутных мыслей взломанный простор –

танец или бабочка парит.

Или крик, в лужёную гортань

мастером впечатанный немым.

Не томить в околице герань.

Не хранить в хрусталиках жасмин.

Ворожит пропащая Москва:

клюква-брюква, чудо на бобах.

Я иду с Отрепьевым, едва

стылого касаясь рукава.

Где печаль, Григорий, где просчёт?

где Марина – пена – синева?

Я иду с Отрепьевым, ещё

мало понимая, что жива.

Что не мне багряным родником

согревать народное добро.

Не искать отдушины ни в ком.

Не бродить по Тушино, не бро...

И вот пришла поэзия

И вот пришла поэзия, стоит

в дверях /в сенях/ на самоваре бабой.

И тянет вверх, и тянет говорить,

но горло перехватывает как бы.

И блеск от слов, точнее, гарь горнил,

доспехов блеск, восторг оруженосцев.

И вот пришла поэзия – гони!

Или отдай, но только не потворствуй.

За каждый вымпел, каждый огонёк,

за каждый поэтический окурок,

придётся отвечать, мой королёк,

придётся умирать на партитурах.

Иначе жизнь – бессонная петля.

Ишь, как душа под панцирем клокочет.

И вот пришла поэзия. Ныряй.

Не оставляй свободы многоточьям.

Айседора

Мир устроен очень мудро.

Ночь всегда линяет в утро.

Танцовщице снится паровоз.

И взлетает Айседора,

словно шар, цветной и полый,

словно шарф по лестнице колёс.

Разметались строчки-тени.

Пьёт с провидцем Провиденье.

Из Кореи тянет в Кореиз.

Я любила. Это слишком.

Каждый маменькин парнишка

подтвердит, что love теряет is.

Нравственный закон снаружи

вряд ли будет обнаружен.

Кантом вышивает Фейербах.

Министерство горькой правды

превращает стадо в равных.

Осторожней в мыслях и словах.

Впрочем, стоит ли об этом.

Мы расстались светлым летом.

Ранней/поздней осенью/весной.

Мир устроен очень чётко,

потому пошлю всё к чёрту

и уйду на цыпочках в прибой.