Ольга Дрей

Приезжай! Защитила. Безопасные попутчицы. Юмористические рассказы

Родилась в Белгороде. В 1998 г. участвовала в областном телевизионном детском конкурсе «Белгородские жемчужинки» с чтецким номером. В 1998 г. поступила в Белгородский государственный колледж культуры и искусств на режиссёрское отделение. В 2001-2005 была неофициальным помощником на курсах мастера Н. Павленко. В 2003 г. организовала Молодёжную театральную студию «Дежа вю», где была руководителем и преподавателем актёрского мастерства, сценической речи, сценического движения и основ танца. В 2004 г. была приглашена на должность звукорежиссёра театра «Новая сцена» Белгородского Государственного Института Культуры и Искусств (БелГИК). С 2003 г. стала писать юмористические сценки и мини-пьесы. Имеет около сорока публикаций: в журналах «КлуБ», «Чем развлечь гостей», «ПедСовет», «Последний звонок», «Школьные игры и конкурсы», из литературных изданий – в «Юности». В 2015 г. юмористические мини-пьесы вошли в длинный список конкурса «Северная звезда».

 

«ПРИЕЗЖАЙ!» 

Юмористический рассказ

 

– Солнце, ну, приезжай ко мне! Почему ты не хочешь к нам в гости? – в очередной раз очень эмоционально воскликнула Манечка. – Моя мама знаешь как тебя зовёт! У нас там такая природа, такие виды! Я возьму фотоаппарат, нафотографируемся, и это будут самые лучшие фотографии в твоей жизни. Ну, приезжа-а-ай!

– А что брать с собой, на всякий случай? – спросила я.

– Ничего не надо! У нас всё есть. Говори, когда приедешь? Я маму обрадую.

Удивляясь, зачем я так понадобилась Манечкиной маме, я выбрала ориентировочный срок во время летних каникул и сообщила его подруге.

– Вот радость-то будет! – распрыгалась она. – Я сегодня же позвоню маме, а она скажет папе! Приезжай, не пожалеешь! Это будут лучшие воспоминания в твоей жизни!

Перед самым отъездом я уточнила, действительно ли не надо брать с собой еды. Манечкины глаза выпятились от удивления:

– Что ты? У нас всего вдоволь!

Пока мы ожидали пригородный автобус, Манечка без умолку лопотала о проделках своих Бобиков, лиц куриной национальности и рогатой расы. Затем она познакомила меня с обитателями её карманов – электронными дармоедами Тамагочи. Трое из них принадлежали двум её маленьким сёстрам, с которыми мы ехали, а четвёртый был лучшим другом самой девятнадцатилетней Манечки.

Когда мы ехали в автобусе, неожиданно похолодало, и зарядил обложной дождь. Зонт-то у меня с собой был, а вот всё остальное… Моя мама позвонила Манечкиной бабушке, дабы узнать, как мне можно передать тёплую одежду.

– Не беспокойтесь, – бодро ответила та, – у них тряпок хватает. И оденут, и обуют.

Как только мы вышли из автобуса, кроссовки в лужах промокли сразу же, особенно, когда асфальт сменился месивом грунтовой дороги. Манечка пояснила:

– Здесь мама ходит в резиновых сапогах, а только возле остановки переобувается в нормальное, когда едет на работу. Чтобы не позориться, – добавила она.

«Позорное» место простиралось километра на два, а прыгающая вокруг Манечка восторженно щебетала:

– Тебе у нас понравится! Ощущения – никогда не забудешь! Вот маме сейчас сюрприз будет! Она давно тебя звала.

– Мань, а разве она меня ещё помнит? – я осторожно решила выпытать, отчего её мама испытывает ко мне такую любовь.

– Помнит-помнит! Она же тебя в детстве раза два-три видела. Мама и Петьку-дурака помнит, его тоже приглашала.

– Даже этого балбеса? А он-то маме зачем?

– Да она же всех любит! И Петьку приглашала, и Толика-алкоголика, и Катьку вредную (одногруппницу мою), и Юльку, и Аньку, и всех моих однокурсников…  А вот и она! Мама, смотри, кто к нам приехал!

Мама гостеприимно спросила:

– Устали? Проголодались? Сейчас будем обедать, – и тут же запрягла всех родственников, измученных долгой дорогой. – Манечка, иди, собирай огурцы и луку нарежь. Ксюша, – так звали одну из двоюродных сестёр Мани, – собирай малину на компот, а Танечка будет учиться резать помидоры. Ничего, что маленькая! Так и научишься! Здравствуйте, Олечка, – обратилась ко мне Манечкина мама, – вы пока можете отдохнуть, – и подставила мне холодное перевёрнутое ведро. – Если неудобно, можете сесть там, – она указала на кучу мокрого щебня. Напомню, что всё время, не переставая, шёл дождь.

– Тёть Зин! – завопила Ксюша. – Я боюсь клопов! Я больше не хочу собирать эту малину!

– Хорошо, Зайка! Олечка, пожалуйста, дособирайте малину и выберите из неё всех клопов, – очень дружелюбно улыбаясь, попросила меня Манькина мамаша.

О дружбе с живущими в малине вонючими клопами я всю жизнь мечтала! Им не перепадало моей любви и внимания даже на собственной даче, не то, что…

К тому же я впервые в жизни столкнулась с тем, что гостя нагло эксплуатируют. Эх, моим бы визитёрам раздать по парочке дел! А то бегают и бегают ко мне со всякими просьбами или, как минимум, просто посидеть и насладиться моим обществом, когда мне совсем не до гостей. Запряги я их, как Манечкина мама, обошлась бы без бытовых забот. Теперь стало понятно, почему меня так упрашивали сюда приехать. Просто здесь никто не дружит с клопами, а малина пропадает! Ещё и бесплатной рабочей силы не хватает, вот и возят сюда то Петьку-балбеса, то Толика-алкоголика. А куда они денутся от предприимчивой тёти Зины?

Мы ввосьмером пережидали дождь в маленькой однокомнатной хибарке Манькиных родителей, в которой кухня являлась частью сеней, удобств никаких не было, зато был телевизор. Его за это и включили. И тут вся семья принялась обсуждать и ругать, на чём свет стоит, несчастных эстрадных артистов. Стоило только любому из них появиться на экране, как Манькины родственники кричали:

– Вот он, вышел, идиот! Гляньте, как оделся! Ну, дурак!

– О, смотрите! Эта дура глазастая выперлась! Кто ещё такой корове цветы дарит?

– Во! Во! Идёт, руками машет, уши растопырил. Вурдалак! Много ты кровушки из фанаток выпил, упырь проклятый?

– Выродок!

– Вот и я говорю! – поддерживали друг друга добрые Манькины родственники.

– А этот плебей разулыбался, будто зубы не вставные! Можно подумать, он действительно улыбается. Как же, как же! Чтобы денежек больше платили!

Я подумала: «Что же они про меня скажут, когда уеду?» – и у меня появилось желание скорее покинуть гостеприимных донельзя хозяев, хотя вначале я собиралась погостить у них около недели.

После дождя я с неприязнью втиснулась в хлюпающие промокшие кроссовки и капающую на вешалке куртку, и мы рванули осматривать природные достопримечательности. Но наше рвение сразу было осажено Манькиным папой:

– Манечка, далеко не уходите! Тут везде маньяки и цыгане. Будьте лучше во дворе.

Двор у Маньки был не больше, чем дом. По размеру примерно как самая маленькая комната в «хрущёвке». Мы побродили по мокрой траве вокруг подобия двора. Подруга обещала, что, когда в понедельник родители уйдут на работу, она обязательно покажет мне окрестности. А ещё у них в том лесочке водятся волки, и Манька сама их видела. Рядом, в радиусе километра, никто не живёт, только строятся «новые русские», а чуть подальше – сразу маньяк, недавно убивший свою жену. Почему-то он любит гулять здесь, когда Манька приезжает к матери. «Наверное, влюбился», – гордо заулыбалась моя подруга.

Дождь жутко обрадовался моему появлению и постарался, чтобы я не забыла его никогда. А ещё я до сих пор помню замечательную Манькину скользкую грязюку, по которой надо было со страхом за свою жизнь пробираться, чтобы попасть в туалет и к рукомойнику. Вернувшись в дом, я спросила Маньку, можно ли хоть как-то посушить мою одежду.

– Ну, я не зна-а-аю, – протянула она, – мама на это ничего не сказала… – А сама повесила свою куртку на горячую кастрюлю и пошла переодеваться в сухое и тёплое. Ещё и наивно спрашивала меня, что ей лучше выбрать и в чём она будет красивей смотреться. В этом-то захолустье, где видят её только куры и Бобик. Ах, да! Ещё и влюблённый маньяк! Тут уж надо соответствовать, а то вдруг интерес потеряет.

В совершенно сырых джинсах, которые не любят быстро сохнуть, я пила вечерний чай из трав. Часть Манькиных родственников уехала в город, и мы остались вшестером. Мамаша полезла на чердак готовить постель, а вот папаша упорно не хотел к ней присоединяться. Зачем же уходить, если девушки готовятся спать? Его интерес подобной направленности был прочитан мною ещё много лет назад, поэтому весь обряд переодевания я внаглую провела под одеялом. «Внаглую» – потому, что джинсы были слегка испачканы незабвенной Манькиной целиной. Разочарованный папаша сразу обиделся и вышел. Я уже приготовилась, что с утра он опять примчится и будет таращиться на меня в упор, поэтому опять придётся переодеваться под одеялом. Но, слава богу, папаша вовремя понял – здесь не пройдёт: гостья слишком «правильная», – и больше не появлялся. Манька, между прочим, сообщила, что одна из её подруг нарочно ездит в мамино отсутствие, чтобы «кадрить» папу.

Но это оказалось ещё не самым из ряда вон выходящим. Манька, трепясь без умолку, стала жаловаться на пристающих маминых любовников. Оказалось, её надменная молодая мамаша, свысока смотрящая на весь род человеческий, жутко боялась потерять нескольких своих воздыхателей и, чтобы подольше задержать их возле себя (естественно, когда дома не было мужа), запирала Маньку с каким-нибудь из своих любовников. Манька била в дверь кулаками и кричала, любовник тоже требовал выпустить его, ибо он уже оглох от дочери-истерички, но уверенная в своих действиях мамаша, хитро улыбаясь, говорила: «Думаю, вы скоро поладите», – и куда-то исчезала вместе с ключом от входной двери.

Рассерженная Манька жаловалась мне, что ей приходится не только отбиваться то от одного, то от другого мамашиного любовника, так тётя Зина ещё и укоряет дочь, почему она, нахалка, не соблазнилась на приставания. «Как мне их теперь возле себя удерживать, – ругалась сумасбродная мать. – Дочь ещё называется! Помогать маме должна».

После подобных откровений мои намерения погостить здесь подольше стали уверенно улетучиваться. Вдруг Манькина мамаша уже заранее имела какие-то виды на меня в плане своих любовников? Ну их в баню – такую своеобразную семейку! Чем дальше от них, тем живей и невредимей.

Наступила ночь. Мы с Манькой весело досматривали третий сон, когда дико завопили все четыре Тамагочи. Они требовали жрать и немедленно! Манька тихонько, чтобы не разбудить младших сестёр, занялась вскармливаньем, а Тамагочи, не переставая орать, теперь стали принуждать её поиграть с ними. И это часа в четыре ночи! Несмотря на Манькины усилия, один всё же сдох, так как его вовремя не накормили, и разразился вопящей трагичной мелодией. Для него же это было кошмарное событие, поэтому он решил вовлечь в свою трагедию всех спящих людей. Манька расплакалась и принялась ковыряться во внутренностях погибшего друга, дабы его реинкарнировать.

Тем временем в ночи, подобно звонко сигнализирующему певцу Витасу, взвыли и остальные «узкоглазые». Нет, спать мне в этом чудном доме тоже не давали! Оказывается, Манька спросонья перекормила своих подопечных,

И у Тамаготиков

Теперь болят животики!

«Япошек» пришлось срочно лечить, а потом опять играть. Если не переутомятся и слёзно не попросятся на тот свет.

Утром радушная мамаша скучала от безделья, окружённая злыми голодными детьми, наспех режущими картошку. Оказалось, тётя Зина сама уже позавтракала и никак не могла придумать, чем бы заняться. Потом на стол была поставлена небольшая сковородка на четверых, сопровождаемая репликой: «Кто не успел – тот опоздал!»

Дети, давясь и обжигаясь, глотали горячую картошку из одной посуды. Ещё бы не давиться: порции завтрака хватало только на двоих, а нас было четверо.

Конечно же, я не наелась и пожалела, что не взяла съестных припасов. Тихо спросила Маньку:

– А продолжения не будет?

Та растерянно выпучила глаза и пожала плечами.

Мать равнодушно сказала:

– Завтрак окончен! Всем, кто не наелся, – ждать до обеда!

Ей почему-то было в тягость даже то, чтобы дети и гости сами себя обслужили.

Моё намерение сбежать росло с каждой минутой. Манька упросила мамашу погулять с нами по великим достопримечательностям её уникальной природы. Мать взяла в дорогу пять маленьких огурцов и пять варёных яиц. Это оказался будущий обед на пятерых человек. Съедите по крошечному огурцу с яйцом – и хватит вам, прожорливые жадины! Я с мерзким ощущением вскользнула в мокрющие со вчерашнего утра куртку и кроссовки, а джинсы уже высохли… на мне.

Благо день был солнечный, через час пути одежда стала подсыхать.

– Мань, а что, поесть больше нечего? – удивилась я.

– Оль, я сама голодная. Но мама ничего больше не даёт. Может, нечего?..

Замечу, что мы с Манькой «модельного» телосложения безо всяких диет, и чтобы наесться, нам, Дюймовочкам, хватает и «мышиного зёрнышка». Но здесь, где меня так долго ждали, даже и его не оказалось.

Где-то в кармане, в кулёчке у меня обнаружились обломки старого прогоркшего печенья. Будучи воспитанным человеком, мне пришлось угостить им Манечку с её сёстрами, так как объедаться такими деликатесами на глазах голодных страждущих мне не позволяла совесть. Дети с Манькой озверело и жадно набросились на моё печенье и взвыли от счастья, как только начали его жевать. Я подумала: лучше бы я съела свой ценный запас вчера под одеялом. Ну её, эту совесть! Помрёшь тут из-за неё с голоду!

Разрекламированные Манькой незабываемые виды природы меня крайне удивили. А где природа? Всё было перерыто бульдозерами «новых русских», вокруг одна грязюка, а нетронутые клочки луга были настолько серы и жалки, что, по сравнению с привычными мне пейзажами, были поистине «незабываемыми». Да ещё и каждая кочка или овраг принадлежат либо местному сумасшедшему, либо маньяку, трудящемуся без устали по своей специальности, по словам наивной Манечки. Тому, который ей скоро, может быть, кольцо подарит. Ещё бы! Ему же они бесплатно достаются. Девать некуда!

– У вас ведь никто вокруг не живёт. На кого этот маньяк тогда нападает? – решила уточнить я.

– Не зна-а-аю… – впервые задумалась об этом Манька. Но легенда ей очень нравилась.

Когда мы вернулись с прогулки, позвонил по сотовому телефону Манькин дедушка, спросил:

– Продуктов привезти?

– Не надо, пап, – ответила мамаша. – У нас ещё всего много!

«Карету мне! Карету! Особенно, если это будет “Скорая Пищевая Помощь”!» – подумала я и сообщила подруге, что уезжаю.

– Почему-у-у? Разве тебе у нас не понравилось? Я думала, ты недели две погостишь. Мы с мамой так тебя жда-а-али. Столько разговаривали о тебе. Останься! Ну, пожалуйста!

– Мань, а можно мне хоть перед дорогой поесть? Уже совсем сил нет.

– У мамы всего вдоволь, – радостно обнадёжила сияющая Манечка. – Правда, я не знаю, куда она всё это прячет. Сейчас пойду спрошу.

Пока я ждала шушукающуюся с мамой подругу, где-то поблизости чем-то вкусно запахло, и мой инстинкт самосохранения начал яростно сражаться с совестью. «Почему я не вор? – подумалось мне. – Сейчас бы шасть-шасть… Авось на какую-нибудь пыльную печенюшку напоролась бы».

Вернулась огорченная Манечка:

– Олечка, мама сказала, что есть только селёдка. Будешь? Ты уж извини, тут рядом магазина нет. Мама только послезавтра пойдёт.

– Что это ты так быстро уезжаешь? – именно искренне, а не наигранно спросила меня Манькина мама. Она действительно в своей глуши хотела видеть любых Манькиных друзей и знакомых. Ей и в голову не приходило, что-то не так и что кому-то плохо от её действий или бездействия. – Оставайся! Хотя бы на недельку. Мы тебя так ждали.

– Дела у меня в городе, – не придумав, что ответить, сказала я. В силу своего воспитания мне казалось непорядочным обвинить мамашу, что меня тут голодом и холодом морят.

– Такие важные? Может, отложишь?

– Куда ещё откладывать? – подумала я. – Чтобы совсем с голоду помереть?

Манькина мама бережно потрошила селёдку и извинялась, что совсем неожиданно кончился хлеб.

– А вот это тебе, – положила она кусочек селёдки мне на блюдце. – Остальное мы тоже сейчас съедим.

Она стремительно унеслась с селёдкой, а на моём блюдце лежала… одна селёдочная молока. Нет, так щедро и от души меня ещё никогда не кормили. Создавалось впечатление, будто к моему приезду гостеприимная тётя Зина специально всё спрятала, чтобы  не только ничем не кормить долгожданную гостью, но заодно с ней уморить и своих собственных родственников. Эмоции уже лезли через край, в том числе, и из глаз. Вытирая слёзы, я думала об одном: чтоб у меня хватило сил добраться до своего дома и не упасть в голодный обморок. Манька удивилась моему яству и промямлила:

– Но мама же не знала, что ты такое не любишь. Мы думали, вдруг тебе молока нравится. А остальное мы уже съели.

Поковыряв нестерпимо солёную гадость, ещё и без хлеба, я решила: пусть голодной, но скорее вон из края маньяков!

Еле сдержав негодование, я припустила к остановке. За мной бежали Манька с матерью и кричали:

– Подожди! Мы тебя проводим. Автобус ещё не скоро. Оставайся на недельку! Послезавтра ещё продуктов купим – вот запируем!

В это время я уже мысленно всем знакомым рассказывала о неизведанном доселе щедром гостеприимстве и представляла, как люди будут ужасаться, неужели и правда такое в жизни бывает.

– Ничего селёдка? Вкусная? Нам тоже понравилась. Приезжай скорей! – слышалось сзади, когда мы пробегали мимо магазина, в который Манькина мать пойдёт только через два дня, если кто-нибудь останется жив.

Распрощавшись и оторвавшись, наконец, от преследователей, я впервые за два дня испытала самые райские ощущения СВОБОДЫ!

Все семь лет, которые прошли после того события, Манька ноет:

– Солнце, ну, приезжай ко мне! Почему ты не хочешь к нам в гости? Моя мама, знаешь, как тебя зовёт! Ты ей так понравилась. Она только и твердит: «Пусть Оля опять в гости приедет! Мы её любимую селёдку купим». У нас там такая природа! Закачаешься! Правда, наши с тобой фотографии почему-то не получились. Какие-то бульдозеры на переднем плане… Откуда только они взялись? Я их и не заметила. Но мы перефотографируем, ты только приезжай. Не пожалеешь! Это будут лучшие воспоминания в твоей жизни!

 

 

ЗАЩИТИЛА

Юмористический рассказ

 

Однокурсник Петя прямо во время урока сценической речи стал постепенно терять штаны. Он прыгал через скакалку и выкрикивал речёвку о пользе этого упражнения для развития голоса, а спортивные штаны медленно и неумолимо сползали вниз.

Студенты театрального отделения, сидящие вокруг сценической площадки, вначале не обратили внимания на это явление. Каждый занимался своим делом: одни писали экспликацию к своему спектаклю, другие пытались отоспаться после того, как всю ночь писали ненавистную экспликацию. А Петька прыгал и с пафосом орал:

 

Со скакалкой я скачу!

Научиться я хочу

Так владеть дыханьем, чтобы

Звук держать оно могло бы!

 

Студентки подняли головы и застыли в шоке, а когда из него вышли, постарались скорее отвернуться, дабы не смущать Петьку. Думали: заметит – подтянет своё безобразие, а мы и виду не подадим, что всё это видели. Как бы не так! Штаны сползли уже до колен, и любой нормальный человек в неотапливаемом классе ощутил бы холод открытой попой. Но только не Петька! Он вопил как одержимый:

 

Я скачу без передышки

И не чувствую одышки!

 

Студенты-мальчишки тихо похрапывали и совершенно не стремились придти на помощь другу. Тогда девчонки стали советоваться, как об этом конфузе Петьке сообщить, ибо штаны уже приблизились к кроссовкам. Студентки в надежде устремили взоры на педагога Татьяну Павловну, но та смотрела в журнал и точно так же самозабвенно, как Петька прыгал без штанов, комментировала его речевое исполнение упражнения:

– Пра-а-а-вильно, Пётр! Та-а-а-к! Та-а-а-к! Хорошо! Продолжайте в том же духе.

Послышался смущённый шёпот:

– Петь! Тебе штаны надо поправить…

Но Петька чихал на всех окружающих и уже выпрыгивал из своих штанов, а Татьяна Павловна ритмично качалась на стуле в такт речёвки и зычным голосом «речевика» кричала:

– Молодец, Пётр! Прекрасно! Очень хорошо! Ещё чётче артикулируйте! Правильным путём идёте.

Упражнение всё не кончалось и не кончалось. Нет, это был не нормальный урок, это была сценическая речь для сумасшедших. Двадцатилетний здоровяк-студент грузно прыгает через скакалку, сотрясая всё помещение, и шмотает по грязному полу спущенными штанами, а вдобавок ещё и вопит радостным басом на всю округу. Педагог же, изогнув шею, как вздыбленный конь, смотрит исподлобья невидящим взглядом в журнал, раскачивается на стуле в такт речёвки и хвалит голоногого скачущего здоровяка:

– Правильно! Давно так надо было. Осилили, наконец, упражнение. Можете, когда захотите.

А окрылённый бесштанный верзила гордо выдаёт текст  с интонацией, которой читают известный стих:

 

«Я знаю – город будет!

Я знаю – саду цвесть,

Пока такие люди

В стране советской есть!»

 

Что после этого подумают люди про уроки сценической речи, да и про всё театральное искусство в целом? Вы представляете, заглянет случайный человек в кабинет, а там… И понесёт сенсационную новость, что в театральных, оказывается, педагоги заставляют студентов со спущенными штанами прыгать и даже хвалят за это, а остальные пятнадцать человек сидят, смотрят на это безобразие и тоже готовятся перенять непристойную эстафету.

А урок тем временем продолжался, и Татьяна Павловна с грохотом отбивала ритм ногой и стулом, на котором качалась. Она так ни разу и не взглянула на Петьку и всё хвалила его:

– Замечательно, Пётр! Давно бы так! Поработал дома! Молодец, Петр!

Ну, уж при таком стечении обстоятельств сдержаться было невозможно. Студентки не выдержали и засмеялись, и лишь тогда Петька понял, что произошло нечто страшное. Смутившись, он натянул штаны и вновь стал прыгать через скакалку, но спортивный наряд в этот раз спустился ещё быстрее.

Наконец, догадавшись, как исправить положение, Петька отвернулся и принялся завязывать шнурок, помогающий штанам держаться. Услышав за спиной громкий смех, он взмолился:

– Татьяна Павловна, скажите им! Почему они смеются? Они что, не видели раздетого мужчину?

Естественно, не все девчонки в семнадцать лет видели раздетого мужчину, ещё и прыгающего через скакалку со спущенными штанами и что есть силы орущего:

 

Голос звучен, льётся ровно!

И не прыгаю я словно…

 

Но когда Петька повернулся, то увидел, что сокурсницы как раз вовсю стараются сдержаться и делают вид, будто ничего не произошло, зато Татьяна Павловна заливается прямо нечеловеческим гоготом, подпрыгивает на содрогающем пол стуле и сквозь слёзы приказывает:

– А ну, прекратите! Девочки! Как же вам не стыдно? Ха-ха-ха! Ой, не могу! С кем не бывает? Замолчите немедленно! Ха-ха-ха-ха! Ой, Пётр, уморили вы меня! Ха-ха-ха-ха!

И этот гомерический звучный хохот преподавателя не прекращался до тех пор, пока в класс не стали заглядывать встревоженные педагоги, решившие узнать, что случилось.

– Ничего страшного! – вытирая слёзы, объясняла каждому из них Татьяна Павловна. – Тут всего лишь Петя Говорухин из 113-й «Режиссёрской» полчаса со спущенными штанами прыгал. Жаль, вы не видели! Зашли бы раньше! Ха-ха-ха! Вот умора! Нет, ну почему вы так поздно вошли? Столько потеряли!

 

БЕЗОПАСНЫЕ ПОПУТЧИЦЫ

Юмористический рассказ

 

Однажды мне понадобилось съездить одной в Москву. Путь предстоял неблизкий, мне было всего двадцать два года, и это было первое моё самостоятельное путешествие. Поэтому нас с мамой очень волновало, какие подберутся попутчики, чтобы в наше напряжённое время  доехать до пункта назначения и вернуться обратно живой и невредимой.

С колотящимся сердцем я подходила к подъезжавшему поезду, тревожась, чего мне ждать за его дверьми.

– Граждане пассажиры! У вас есть уникальная возможность выбрать посадочные места самостоятельно! – обрадовала проводница. – А всех тех, кого это не устраивает, я распределю сама, но потом не обижайтесь.

– Счастье-то какое! – влетела я первой в плацкартный вагон. – Сейчас я найду места без алкоголиков и пристающих демобилизованных солдат, а также прочих сомнительных личностей.

И глаза мои разбежались от количества свободных мест.

– Оля! – позвала провожавшая меня мама. – Смотри: вот хорошая женская компания. Я думаю, с такими попутчицами будет спокойней всего.

Я села рядом с двумя доброжелательными на вид немолодыми женщинами. Поезд тронулся, мы с мамой помахали друг другу в окошко, и одна из женщин сразу начала меня расспрашивать:

– А это ваша мама? Какие у вас хорошие отношения. У нас с дочкой тоже хорошие, только я теперь вижу её редко. Она у меня дирижёр. А какая у вас профессия?

– Режиссёр театральной студии, – особенно не вдаваясь в подробности, ответила я и принялась читать очень нужную мне на тот момент книгу.

– Режиссёр? – женщина почему-то всплеснула руками и подпрыгнула. – Так у вас с моей дочкой одна профессия?!!

– Почему? Дирижёр же в оркестре, а режиссёр – в театре.

– Так я и говорю, что одинаковая работа! – руководствуясь собственной логикой, ответила она. – Я вас обязательно с дочкой познакомлю. Поговорите с ней о режиссуре, она обрадуется, что коллегу встретила. Аранжировки обсудите.

– Я не занимаюсь аранжировками, – пыталась вставить я хоть слово среди эмоциональной речи попутчицы.

– Как же так: режиссёр, а аранжировки не делаете? – принялась стыдить меня дама. – Какой же вы тогда режиссёр?

Вы думаете, я смогла ей объяснить, чем отличается дирижёр от режиссёра? Куда там! Это она мне очень рьяно и настырно доказывала, что я – какой-то неправильный режиссёр, который почему-то до сих пор не научился играть ни на одном музыкальном инструменте, правильно махать дирижёрской палочкой и тщательно составлять партитуры.

– Кстати, у вас есть спонсор? – внезапно перебила сама себя моя собеседница.

– Какой спонсор? – мой тон голоса любому человеку дал бы понять, что мне слегка не до беседы, но только не этой попутчице.

– Ну, как же? Вашей студии просто необходим спонсор. Я скажу дочке, она сразу его найдёт.

Недоумевая, на кой чужому дядьке мои подростки-любители, которые только-только начали знакомиться с азами актёрского искусства, я пожала плечами и демонстративно воткнулась в книгу, содержимое которой мне срочно надо было как следует усвоить.

– Жаль, что вы заняты, – не унималась соседка, – а то бы мы с вами побеседовали.

Женщина была такая добродушная, с наивными глазами, что было жалко обидеть её грубым ответом. Желая не мешать мне, она принялась за третью нашу соседку – бабульку. Но та что-то недовольно буркнула и сразу заснула. Что же оставалось делать несчастной незанятой женщине? Правильно! Она вновь направила свои хищные взоры на меня.

– Я очень извиняюсь, что мешаю вам. Вы стихов не пишете?

– Нет, – сказала я, не отрываясь от книги.

– А я вот пишу. И знаете, уже целый сборник можно печатать, типа «Шедевров мировой поэзии». Так мне подруга говорит, но я стесняюсь. Может быть, вы оцените?

Она спрашивала это так осторожно и так пристально заглядывала в мои глаза, однако глаза мои от такого предложения не могли отражать радости. Дело в том, что именно МНЕ читали свои стихи графоманы всей округи. Они знали, что, если мне их творения не понравятся, я не отвечу им грубо и подскажу, что не так. С течением времени я убедилась, что их «шедевры» не продвигаются дальше уровня:

«Ах, как же я его люблю

И почему-то ненавижу.

А, может, всё-таки люблю?

Ах! Ах! Судьба моя такая…»

Радостный «творец» с сияющими глазами преподносил мне толстенную общую тетрадь со словами:

– Почитай, пожалуйста. Я это за два дня написал. Цикл называется «О Любви и Ненависти». Сейчас готовлю новую подборку «О Ненависти и Любви».

Я не выдерживала, так как уже читала его предыдущую разрекламированную подборку «Любовь и Ненависть в одном лице» и кричала:

– Я терпеть не могу стихи! Иди к кому-нибудь другому!

– Жаль… Хорошо, я принесу две другие тетради  «О не совсем Любви» и «О не совсем Ненависти»…

Теперь понятно, насколько жутко я обрадовалась, услышав предложение моей попутчицы прочесть стихотворение, а может, даже целый сборник. Женщина, не дожидаясь ответа, принялась раскачиваться, слегка подвывая:

«Я – берёза! Я – берёза!

Кто-то скажет, ну и пусть!

Я от солнца и мороза

Каждый раз впадаю в грусть».

А вот ещё лучше:

«Дом мой – избушка!

Я – мышка-норушка.

Моё сердце – пичужка,

Но я – не игрушка!»

Вам не нравится? Куда вы? – вцепилась в меня поэтесса, когда я попыталась удрать на свою полку. – Сейчас будет интересней:

«Шальная старушка

На мерзкой пирушке

Прячет ватрушку,

Пугая несушку».

Или лучше переделать?

«Шальная старушка

Сбежала с пирушки,

Украла ватрушку

И прячет в подушку».

Правда, гениально? Оля, ну скажите! – трясла она меня, как трясут грушу или яблоню, собирая урожай.

– Я не люблю стихов, – сморщилась я, не желая обидеть наивную женщину, которая была явно не в себе.

Некоторые стихи, которые поэтесса читала мне несколько часов подряд, были даже со смыслом, но понять содержание книги, которую я силилась прочесть, это явно не помогало. Находясь в трансе, женщина стукалась об стенку вагона и безо всяких пауз переходила то к следующему стихотворению, то к отрывку из своей биографии.

Елозя глазами по одной и той же строчке тщетно читаемой мною книги, я узнала о богатой событиями жизни попутчицы. Оказалось, что мы с ней из одного города, и что скоро она осчастливит меня полным собранием своих сочинений.

Поезд мерно отстукивал в такт очередному поэтическому шедевру: «Кедр! Кедр! Я – берёза! Я, как острая заноза». Все в вагоне спали... кроме нас двоих. Я несколько раз вставала, чтобы спастись бегством на свою полку, но поэтесса хваталась за меня обеими руками и умоляла:

– Не уходите, пожалуйста! С вами так интересно! Можно ещё один маленький стишочек? Извините меня, я что-то разошлась.

«Я – трава! Я – полынь-трава!

Нет мне места в родной степи.

Ходят овцы мои и туда, и сюда,

А за ними бегут пастухи…»

Выбрав крошечную паузу между строк, я рванула на верхнюю полку со словами:

– Уже час ночи! Я пойду спать.

– Куда вы? Разве вы так рано ложитесь?

Постояв в растерянности с минуту, женщина решила:

– Ладно. Раз все спят, и я прилягу. Спокойной вам ночи!

– М-да, – думала я, – на кой я только села в этот вагон и выбрала именно это место? Вот и доверяй после этого безобидным женщинам в возрасте.

Когда сон уже окружал меня образами берёз, влюблённых в полынь, овцами, взбирающимися на кедр и огромной мышкой-норушкой, укравшей у пирующей старушки последнюю ватрушку, моя полка качнулась, и я увидела, что по ней медленно вползает  рука ставшей уже родной попутчицы. По мере приближения её пугающей растопыренной пятерни, мои глаза всё более округлялись. Затем «хищная лапа» стала осторожно шарить по моей постели. Через какое-то время к ней присоединилась и вторая. Мгновенно в голове пролетели все варианты последующего нападения поэтессы. К тому же, дама явно не в себе. Чего вообще от неё ожидать? Вдруг она меня душить лезет, и надо скорее кричать на весь вагон, пока за глотку не схватила?

Тем временем к полке осторожно стала подтягиваться её макушка, а вскоре в меня вперились неподвижные, полные грусти глаза, одержимые взбесившейся музой. Несколько секунд, показавшихся мне страшной вечностью, поэтесса молча смотрела на меня пугающим бесовским взглядом, затем спросила:

– Вы не спите? Можно, я вам ещё стихи почитаю?

– Вообще-то я сплю, – с колотящимся сердцем ответила я.

– Ну, пожалуйста! Хотя бы одно, последнее…

– Давайте, только быстро! – решилась я на мучительный подвиг, ибо вид поэтессы говорил о том, что в неё вселился демон, который разорвёт и сожрёт меня, если я откажусь.

Поэтесса взвыла заунывно:

«Мою любовь журавль унёс…

О, сколько было горьких слёз.

Придёт весна – вернутся вновь

Надежда, вера и любовь!»

А вот ещё поэма…

– Вы же обещали! – не выдержала я.

С исказившимся мукой лицом поэтесса стала грустно уползать с моей полки вниз и печально сказала:

– Жаль, что вы хотите спать… А вы не дадите мне номер вашего телефона?

Меня прямо-таки пробило адреналином после этого вопроса. Представляете, что будет, если она начнёт звонить мне по пять раз на день и читать про всякие сорняки и деревья? Не зная, как покорректнее отбиться, я ответила, что свой телефон скажу ей завтра.

Слава богу, на следующий день она не вспомнила о своей просьбе – другая попутчица – озорная бабулька – отвлекла внимание поэтессы до самого конца поездки. И надо сказать, было, чем отвлечь! На весь вагон бабулька рассказывала, что едет к Владимиру Путину доносить на местные власти. Она подробно и в деталях излагала суть конфликтной ситуации, называла все фамилии и должности, причём даже тех, с кем не поделила бельевые верёвки во дворе.

– Я – женщина с Кавказа! – громко кричала бабуля вполне славянской внешности. – Я им задам! Так и сказала, что еду к Путину и всё «настучу»!

Подозрительно уставившись на ехавших в вагоне людей, старушка зловеще рявкнула:

– А что это все нас подслушивают? – и пригрозила: – А ну, не слушайте! Это моя тайна для президента! Чему смеётесь? Я не шучу!

Вскоре, заметив в вагоне невозмутимо переодевающуюся до нижнего белья цыганку, бабуля заявила, что тоже так может: «Чтобы всякие там не думали, что они лучше!» – и тут же на деле доказала, что слов на ветер не бросает. Попутчики в вагоне тактично отвернулись, чтобы не смущать бабушку, но та, наоборот, разозлилась и стала требовать внимания. Гордо вышагивая в комбинации и вызывающе тряся распущенными седыми волосами, старушка наскакивала на ни в чём не повинных попутчиков:

– Видели, какая я красивая?! Видели? Что я, хуже цыганки, что ли?

Испуганные люди осторожно пятились и поджимали ноги, чтобы разбушевавшаяся бабуля не передавила и не снесла всё, что попалось на её пути.

– Думаете, что если цыганка – молодая, ей можно? А мне что ли нельзя? Фигушки! Я тоже молодая! Даже моложе вас. Что смотрите? – зловеще рыкала она на перепуганных попутчиков, – тех, кто ещё не успел убежать от неё в другую часть поезда или вагона.

– Я и вчера тоже так переодевалась, – похвасталась нам старушка. – Цыганка вышла, так я сразу её переплюнула. Бе-е-е! Вот ей! – она показала удивлённой сопернице язык. – Правда, меня какой-то дед видел… А вы чего подсматриваете? У! – бабуля грозно ткнула во всех кулаком. – Ой! Рассекретили! Как я теперь к Путину поеду? Вдруг эта цыганка с дедом первые к нему придут?

Тем временем я решила позавтракать. Женщина с Кавказа тут же переключилась на меня:

– Смотрите, Оля завтракает! – завопила она на весь вагон. Естественно, напрягшиеся из-за диких бабулиных выходок люди рьяно впились в меня и в мою еду глазами. – Странно, зачем люди едят? – продолжила кричать на всю округу своеобразная попутчица. – А я не хочу!

– Я тоже не хочу, – добавила поэтесса, и они обе принялись во все глаза смотреть на меня, как на ненасытное чудовище, пожирающее целиком крупный рогатый скот. На самом деле я ела всего лишь маленькие, свалявшиеся от тряски в сумке бутерброды с колбасой, но под изумлёнными взглядами неординарных попутчиц мне стало почему-то стыдно за свою трапезу.

– А-а-а! – вдруг истошно завопила бабуся, с безумными глазами тыча пальцем в угол вагона позади меня. – Не прислоняйся! Не прислоняйся, там вчера солдата стошнило!

От её дикого крика сердце едва не остановилось не у одной только меня. Люди вокруг замерли, как замороженные, силясь понять,  какие опять шпионы или невидимые обычным землянам черти полезли изо всех углов на неугомонную кавказскую гостью. Перепуганные попутчики, ехавшие в отдалённых от нас частях вагона, то и дело пытались заглянуть, что за светопреставление тут происходит.

– Вот они, ироды! – с демоническим хохотом тыкала в них пальцем бабуля, и обиженные люди стыдливо исчезали.

Так вот кто эта самая шальная старушка на мерзкой пирушке, о ком мне вчера читала стихи провидица-поэтесса. Здесь не только несушка, тут уже весь вагон дрожал от неожиданных выкриков темпераментной жительницы Кавказа.

– Балбес-то этот демобилизованный напился вчера на радостях, – стала пояснять бабуля, – еле-еле влез на полку, а его от качки и вытошнило. А под ним сидела такая фифа – наглая страшно. Всё глазищи свои красила. У! Как у филина, – доносчица растопырила обеими руками свои очи, чтобы больше походить на вчерашнюю попутчицу.

– Сидит такая дура, на меня не смотрит, – уязвлено продолжала она, – так солдат ей за это отомстил. Эта фифа как спать легла, кофточку на крючок повесила. А кофточка такая краси-и-ивая была: с вышивкой, с узорами, блестящая, белая вся. Так парень, молодец, ей на ту кофточку… Хи-хи-хи! – с сумасшедшим визгом зашлась ехидным смехом злорадствующая бабуля. – Представляете, эта дура утром просыпается, а вся её кофточка… Фу! Ей-то, моднице переодеться не во что. Ой, умора! – старушку явно не смущало, что смеётся над происшедшим только одна она. Ближайшие соседи по вагону напряжённо молчали.

– А во что же она оделась? – сочувствующе осведомилась поэтесса.

– Хе! Так ей и надо! Не будет в красивых кофточках ездить и глазищи свои красить, – веселилась попутчица. – Во что оделась? Да не во что было ей одеваться. Схватила кофточку и побежала почти голая в туалет, чтоб там постирать.

– Да вы что?

– А что ей оставалось? Отмыла свою дурную кофту, надела её прямо мокрую и вернулась.

– Ужас какой! – округлила большие печальные глаза поэтесса.

– Чего ужасного? Вот потеха была, – довольно улыбалась шальная попутчица.

– А что же вы сразу не сказали, что там грязно? Мы здесь с Олей вчера сидели, стихи читали, потом я спала в этом углу, – огорчённо осматривала свою одежду поэтесса.

– Ещё чего! – крякнула бабулька. – Так веселее.

– Оля! Теперь ты расскажи нам что-нибудь, – внезапно задорно рявкнула бабуля в момент моей трапезы. То ли она решила, что у людей во время еды просыпаются самые лучшие ораторские способности, или у неё зародился коварный план по добыче завтрака от каркнувшей вороны?

 Развлечений захотелось и поэтессе:

– Олечка, пожалуйста, расскажите нам какую-нибудь историю. С вами вчера вечером, когда мы читали стихи, было так интересно!

Я пожала плечами, вцепившись в колбасу обеими руками.

– Странно… – поэтесса недоумевающее переглянулась с бабулькой, – почему же наша Оля всё время молчит?

Взгляды моих попутчиц из доброжелательных вдруг превратились в те, которыми обманутые вкладчики смотрят на рекламу кампании «МММ». Мне очередной раз стало  не по себе, а любимая колбаса начала сбиваться с пути истинного, попадая не в то горло. Ещё бы: ешь-ешь, никого не трогаешь, а тут две одуревшие тётки смотрят на тебя с изумлением, будто ты пригоршнями пожираешь тараканов, и требуют от тебя интересных историй, ещё и заставляют весь вагон глядеть тебе в рот.

И тут внезапно женщина с Кавказа подпрыгнула, осенённая идеей:

– Я знаю! Я знаю, почему она всё время молчит! – бабулька хитро прищурилась, подмигнув поэтессе. – Оля думает, что мы – сумасшедшие!

Изумлённая поэтесса стала пристально вглядываться мне в глаза, пытаясь понять, права ли её собеседница. Та же, громко крича про свой донос, адресованный президенту Путину, принялась шарить по вещам в поисках какого-то секретного документа или кода.

– Вспомнила! – завопила бабуля. – Я его в пальму закопала, – и стала корчевать большое растение, которое везла с собой в горшке.

– А разве это не фикус? – изумилась поэтесса.

– Сами вы – фикус! Это пальма! – в который раз огрызнулась на безобидную собеседницу бабуся.

– Зачем вы её ломаете?!! – хотела уберечь цветок расстроенная поэтесса.

– Не лезьте, куда не просят! Моя пальма – хочу и ломаю! – кусалась старушка. Разбросав землю по всему, что её окружало, бабуля всё-таки выудила со дна горшка ценную для неё бумажку и с воплями: «Вот она! Вот она!» – перепрятала к себе в чулок.

– Что пялитесь?! Отвернитесь, паразиты! – рыкнула она на весь вагон.

– Ненадёжное же место, – хотела было помочь советом поэтесса, но бабулька гаркнула на неё: «Надёжное! Будете меня ещё учить! Нашлись тут советчики! Вас специально враги подослали».

Печальные глаза бедняги-поэтессы от огорчения стали ещё шире. Она попыталась было оправдаться, что не является ничьей шпионкой, но кто там собирался её слушать!

К счастью, мы наконец подъехали к Москве, и пассажиры оживлённо засуетились. Теперь мало кто замечал рычащую жительницу Кавказа, которая металась из угла в угол и рьяно упаковывала вещи. Одна только поэтесса, наклонившись виновато вперёд, доказывала не замечающей её бабульке, что не замышляет ничего опасного и только хочет помочь надёжно спрятать таинственную бумагу.

Я вжалась в угол, стараясь слиться со стеной, чтобы ни одна из моих попутчиц не накинулась на меня с очередной навязчивой идеей. Слава богу, им было не до этого: все мысли поэтессы были заняты тем, как снять с себя клеймо позорного обвинения, а женщина с Кавказа то и дело роняла свою пальму, свободно болтающуюся в пустом горшке, чертыхалась и запихивала её обратно, но уже корнями кверху. Собрав все пожитки и прижав к груди драгоценное дерево, бабуля рванула к выходу, расталкивая выстроившихся в очередь пассажиров. С криком: «Понаехали тут! Вот найду на вас управу! Мне президент поможет», – старушка с ненавистью кидалась на испуганных молчащих попутчиков и дубасила их болтающейся в горшке пальмой, а кого и самим горшком. За ней, кланяясь от чувства вины, мчалась поэтесса и молила: «Вы не подумайте ничего плохого! Я не шпионка!»

Я решила пошевелиться, лишь когда крики моих «безопасных» попутчиц унеслись вместе с ними достаточно далеко. Стараясь не расслабляться, чтоб не сглазить, я взяла свои сумки и влилась в мерно покачивающуюся вереницу пассажиров. Каким родными и милыми показались мне теперь соседи по вагону. Все пьяницы с одуревшими глазами, отслужившие солдаты, которые поначалу рвались перезнакомиться со всеми девушками, хмурые личности с тюремными татуировками и наглые надменные дамы – все превратились в тихое дружелюбное сообщество, объединившееся благодаря страху перед рьяной правдолюбкой с Кавказа, готовой ради своей цели на любые неординарные поступки.

Осталось только неясно, добралась ли она со своей пальмой и секретным доносом до президента. Хотя, я думаю, такая дама не перед чем не остановится и сходу снесёт всякую охрану и любые преграды, вставшие на её пути.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера