Алексей Гусаков

Война миров

Член Союза писателей России, автор нескольких книг поэзии, лауреат областной литературной премии имени Льва Толстого.

 

Приведу несколько выдержек из известной книги В. Авдеева, сделав упор на культурологическую составляющую этого труда, по мере возможности отбросив громадный политологический пласт, так как хотелось бы поговорить о культуре вообще и о литературе в частности.

...«Для определения психически дегенеративных людей, в том числе и среди политических преступников, Ломброзо предложил использовать термин mattoide — маттоид, что в переводе с итальянского буквально означает «помешанный»...

...Дегенеративные идеи всегда зарождаются в дегенеративных же мозгах, а их существование легко улавливается по общей дегенеративности конституции тела и психического поведения.

...Для определения... помешательства Ферри предложил использовать термин pazzia ragionante, что означает «рассуждающее сумасшествие». Сегодня, чтобы понять, что это такое, достаточно включить телевизор и послушать дебаты о легализации наркотиков и прославлении гомосексуализма или посетить сборище искусствоведов в модном салоне. Любое вручение крупных международных премий в области моды, киноискусства, литературы сегодня имеет политический оттенок с ярко выраженным привкусом маттоидности...

...Крупнейший немецкий невролог Освальд Бумке в книге «Культура и вырождение» (М., 1926) сформулировал тезис, согласно которому не только отдельные пласты творчества этнических и социальных групп, но и целые культуры в мировом масштабе бывают дегенеративными, то есть являются порождением больных мозгов. Он подчеркивал: «В обыденной жизни слова «вырождение» и «выродок» — равносильны моральной оценке, моральному суждению». Его русский коллега Г. И. Россолимо в своей программной книге «Искусство, больные нервы и воспитание» (М., 1901) выступил с недвусмысленным призывом: «Наука во всеоружии должна вступиться за тех, кому грозит опасность от патологических течений в современном искусстве; она должна указать на тот вред, который может произойти как для нравственности, так и для состояния нервной системы, от разнузданности воображения, от культивирования и разработки болезненных мозговых процессов, от крайнего преобладания работы фантазии над деятельностью интеллектуальной». Мало того, классик русской, а позднее и советской науки призывал к «массовой гигиене эстетического восприятия». Все массовое современное искусство, телевидение, мода, а шире — и стиль мировосприятия с ценностными установками, то есть весь тип цивилизации, согласно установкам Россолимо и других классиков неврологии, должен быть признан дегенеративным, порожденным деятельностью мозга, наследственно «анатомически изуродованных людей, которые вследствие своего анатомического уродства думают, чувствуют, ощущают, радуются и унывают иначе, чем нормальный тип современного человека», как отмечал Ломброзо...».

Соглашаться или нет с данными утверждениями, или соглашаться частично — дело сугубо личное, зависящее от собственного восприятия течений в современной культуре в соответствии с умственными способностями.

Несомненно одно: культура полностью зависима от морали, а мораль питается культурой. Людей, способных и могущих прилюдно указать пальцем на «голого короля», становится все меньше, а «голых королей» — все больше.

Человечество с дегенеративным восторгом загаживает планету, дырявит атмосферу, убивается за религии.

Сумасшедшие от науки упорно выращивают «черную дыру» прямо на Земле, меняют климат и скрещивают все со всем — для полного списка не хватит терпения.

Так стоит ли говорить о литературе, если нормы морали и здравого смысла отвергнуты и ошельмованы, и прилагаются немалые усилия, чтобы их более не существовало вовсе?

Премия за детородный орган, нарисованный на разводном мосту, глухонемая эстрада, реклама прокладок и голые лицедеи на государственных сценах — это нити одной громадной липкой паутины, затягивающей окружающее божественное, а снующие по этой паутине суетливые паучки норовят присосаться и ко внутреннему божественному каждого народа и человека.

Литература, к прискорбию моему, вносила немалые средства для достижения сегодняшнего положения своего.

В интернете я прочел высказывание одной женщины, буквально уже не вспомнить, но суть такова: в юном возрасте она восторгалась поэзией так называемого Серебряного века, но с возрастом вдруг ясно осознала, что все это — яд в изысканном фужере, из которого отравили и Есенина, и Клюева, и многих других, а разнузданность нравов тогдашнего бомонда могла соперничать с двором Калигулы.

Мне, признаюсь, прозрение той женщины не понять по той причине, что восторгов по тому поэтическому веку я не испытывал никогда, и пропагандируемых тамошних деятелей от поэзии прочел для ознакомления, чтобы больше о них не вспоминать. Какие душевные потрясения пережила читательница — представить не могу, но при этом отмечу, что не всем удается высвободиться из паутины.

Предвижу серьезные несогласия с моим отношением к «гуру» нескольких поколений читающих писателей, но это должно быть интересно только им.

Тому, что имеем сейчас в поэзии, название придумают позже, если будет кому придумывать. Сейчас я не хочу сочувствовать людям, пишущим всевозможные хокку, танка и прочие верлибры — отсутствие мало-мальского таланта толкает и не на такие выверты, хотя у художников возможностей проявиться гораздо больше: от пятерни до пятой точки.

Золотой век поэзии сменил самопрозванный Серебряный, потом был, наверное, железный. Сейчас назовите как хотите, но деградация прослеживается.

Пресловутый прогресс — неправильно называемый регресс, и я очень благодарен тем поэтам, которые, каждый в силу своего умения, еще борются за человека нормального.

Разрушения империй всегда являются следствием разрушения мозгов правящей верхушки, и литература раньше всех улавливает и подхватывает этот гибельный процесс. Сократы, вольтеры и чаадаевы легитимизируют вирус, а толпы последователей уже безбоязненно разносят его по организму.

Дегенерация литературы началась не вчера. Исподволь, заряжаясь энергией самодовольства от противного созиданию нигилизма, озвучивая и подпирая словом кружки и партии, направления и течения, она прорвалась наружу и затопила просторы России после Февральской революции.

Процитированный выше Энрико Ферри точно заметил: «Партия — это безумие всех на пользу немногих». Этому безумию нужны были певцы, и оно их получило в избытке.

Бедный Блок лихорадочно бегал по книжным магазинам, чтобы выкупить и уничтожить весь тираж поэмы «Двенадцать», поскольку безумие не сумело окончательно овладеть им. Маяковский строчил во все стороны, только бы насытить распутную горгону, изначальный талант свой собственноручно растерзав на клеточки и лишившись безвозвратно душевного равновесия.

Такого сумасшествия литературы не знала история никакой страны, кроме России, и выдержать такое количество самонадеянных графоманов могла только Россия.

Исследователи той эпохи знают гораздо больше меня, что там творилось до той поры, пока обретший какую-никакую силу Сталин не загнал пенные струи в русло Союза писателей, где они продолжали булькать вроде как под присмотром.

Регресс всегда амбициозен, сумасшествие всегда безапелляционно и требует признания своей значимости. Думаете серьезно, что тому же Сталину было дело до какого-то очередного Мандельштама, он сильно интересовался творчеством Пастернака или не мог уснуть, пока не позвонит Ахматовой? Страшилки про преследования того же Мандельштама за унизительно бездарный опус «Мы живем, под собою не чуя страны...» рассыпаются тут же, стоит повнимательней ознакомиться с биографией Осипа.

Вообще, тема мнимого противостояния злого Кобы и свободолюбивых писателей того времени имеет целью подрисовать недостающего таланта через образ гонимых.

Серебряный век отравил русскую литературу, и поэзию в частности, и она не смогла продолжиться так, как имела бы самостоятельную возможность при любых других вариантах.

Вполне логично появление осколка поэзии в шестидесятые, в котором только Рождественский может похвастаться чем-то достойным.

Я намеренно опустил пропустил поэтов-фронтовиков — это отдельное явление.

Всякого, относящего себя к поэтам, по большому счету можно причислить к ирреальному, воображаемому. Воображение поэта играет большую роль, но когда оно возносится над интеллектуальной частью сознания и начинает доминировать, тут и начинается безумие, метафоры ради метафор, поток стихов о стихах, словесные сочленения, призванные не создавать ажурные конструкции, не подвластные тяготению, а растопыриваться во все пределы грудами металлолома.

Яркий образец такого стихотворчества нам сполна представил Бродский, и последователей, как и почитателей, у него не убавляется, что добавляет лыка в мою строку.

Я не собираюсь дискутировать ни с кем по поводу мною написанного, ибо различия понимания поэзии всецело определяются различиями душевных порядков и состояниями умов, как я отметил выше.

Дабы не прослыть голословным, приведу примеры «рассуждающего сумасшествия», запечатленного в известных стихотворениях некоторых поэтов, помещенных в раздел классики.

 

Лети отсюда, белый мотылек.

Я жизнь тебе оставил. Это почесть

и знак того, что путь твой недалек.

Лети быстрей. О ветре позабочусь.

Еще я сам дохну тебе вослед.

Несись быстрей над голыми садами.

Вперед, родной. Последний мой совет:

Будь осторожен там, над проводами.

Что ж, я тебе препоручил не весть,

а некую настойчивую грезу;

должно быть, ты одно из тех существ,

мелькавших на полях метемпсихоза.

Смотри ж, не попади под колесо

и птиц минуй движением обманным.

И нарисуй пред ней мое лицо

в пустом кафе. И в воздухе туманном.

 

Преобладание воображения над интеллектом настолько велико, что доводит все стихотворение до абсурда.

Сообщив для начала несчастному мотыльку о помиловании, за что тот ему должен быть благодарен, автор, как видится, во всех иных случаях нещадно губивший всех собратьев насекомого, говорит о краткости предстоящего тому пути, но тут же разворачивает перед ним сады, провода, колеса, птиц, отчего путешествие вырисовывается явно намного продолжительнее объявленного.

Мало того, голые сады бывают ранней весной или осенью, когда мотыльки или еще не появились, или уже сдохли, и летать перед носом автора не могут, будь они трижды сумасшедшие.

Не буду говорить о мелких несуразностях.

Миновать птиц обманным(?) движением — контрольный выстрел в голову сего творения под зубовный скрежет «смотри ж».

Вообще, подобным авторам нельзя вменять в вину отсутствие логического поведения зрительной картины от начала до конца, ибо они к этому не способны, в чем можно убедиться на другом примере другого автора.

 

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

 

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

 

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

 

И все терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

 

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

Все хорошо, свеча горит, ничего не трогая до определенного момента.

Но тут на сцене появляется ночник. Не исключено, что это и есть та самая свеча на столе, но каким образом она умудряется закапать воском платье — вопрос, на который ответа не даст никто, включая автора.

Все красивости не стоят ничего сами по себе в отрыве от логики действий и явлений.

Не спорю, любой автор может заставить героев или предметы в своих творениях выглядеть нелогично, но всякая нелогичность в основе своей всегда содержит причину, отчего случилось так, а не иначе. Зрительный образ читатель пропускает сквозь свое восприятие действительного или фантастического и, ощущая малейшую ложь в подаче, теряет живой интерес к нему вкупе с сочувствием.

Дегенераты в поэзию проникли так глубоко, что даже остающиеся здравомыслящие поддакивают им, опасаясь идти не в ногу, или же попросту оставляют для себя спасительную формулу «нравится — не нравится», удобную для оправдания собственной инфантильности.

Русский язык до того велик и образен, что безостановочно выдвигает новых и новых поэтов лишь для того, чтобы они в нем одухотворенно утонули.

Отсутствия логических связей в произведениях сегодня или не замечаются читателем, или нахально выставляются творческой задумкой, основанной на неугомонной фантазии автора.

Всем провалам, недочетам, банальному косноязычию, нехватке интеллекта, откровенной неспособности выразить мысль в поэтической форме, выдается удивительная индульгенция их авторов, знаменательно подписанная — «сам дурак!»

Освоивший литературные поля дебилизм принимает такие изощренные формы, что даже вполне искушенному знатоку и, тем более, любителю не всегда удается распознать его очертания. Здесь опять невозможно обойтись без примера.

Стихотворение современного автора, неизвестного широкой аудитории, но от этого не менее амбициозного:

 

Камни и буераки.

Дождь моросит с утра.

Нищие и собаки

Вместе вокруг костра.

 

Их обойду, пожалуй,

Посох держа в руке.

Булькает что-то в ржавом

Стареньком котелке.

 

Я им пока не нужен,

Я им — что нет, что есть.

Ждут, что послал на ужин

Отче Небесный днесь.

 

Дай Ты им хлеба, Отче,

Теплый подвал, где спят,

Дай им в осенней роще

Ягоды и опят!

 

Дай городским помойкам,

Свалкам — не оскудеть,

Чтоб на прохожих волком

Бешеным не глядеть!

 

Скоро засвищет вьюга,

Сядет у котелка —

Дай не зарезать друга:

Шарика ли, Пушка!..

 

Нищим, бомжам и ворам,

Пьющим из русских луж,

Гибнущим под забором,

Но не сгубившим душ:

 

Крови не проливавшим

Финкой и кистенем,—

Отче, воздай как павшим

Воинам под огнем!

 

Человек, совершенно серьезно и безоговорочно считающий себя поэтом немалой величины, также серьезно призывает Бога не разобраться с несправедливостью самого существования нищих людей, не изменить порядка вещей, при котором смогло быть возможным такое унижение в человеческом роду, а наполнить помойки кусками со столов таких же представителей рода человеческого. Просьба, милая сердцу каждой бродячей собаки. Здесь прослеживается не только дегенерация ума, но и чувственная атрофия восприятия милости, не смертельная для некоторых людей, но уничтожительная для поэта.

Все последующие «изыски» стихотворения с дежурными «не сгубившим душ» (откуда автору это известно?), кистенями и воинами должны были добавить сострадательного пафоса в данный опус, но поверить в это могут теперь разве что «пьющие не из русских луж», ибо русского языка не выучили.

Я не случайно потратил на это слов более, чем оно заслуживает, так как сие произведение показательно представляет творчество людей, имеющих меньшее из того, что необходимо поэту, но желающих за это больше, чем тому же поэту полагается.

Многим известны строки «...и человек сказал — я русский, и Бог заплакал вместе с ним». Многие, уверен, всплакнули вместе с этими двоими. Рассуждающее сумасшествие этого стихотворения перекликается с выше озвученным, царствуя, само собой, над здравым смыслом, но, что удивительно, и над воображением тоже, которое искони является обязательным условием безумия.

Мало того, что плачущий Бог никак не может быть действенным заступником сирых и угнетенных, но еще данным стихотворением убивается последняя надежда русского человека на лучшую долю, раз родитель всего Бытия расписывается в собственном безсилии. Появление высшей силы в обличии старичка — образ распространенный и глупый одновременно, необъяснимо привороживший многие поколения писателй.

Плачущее существо нельзя назвать Богом не только потому, что оно не достойно такого звания, но и потому, что такого не может быть по определению. Если подобное представляется чьему-то воображению, то это что угодно, но только не Всевышний, и автору впору приглашать экзорциста.

Солнечная напевность итальянского, вычурное кружево французского, вышколенная строгость немецкого — это только малые части русского языка, освоить который во всей полноте не удалось никому, но и того, что постигает писатель на протяжении своей деятельности, может хватить для созидания, если уметь им распорядиться.

Писатели, многие даже не подозревая, назначены хранителями языка, а, значит, хранителями народа, ибо язык и народ живут и умирают одновременно.

Для властных дегенератов не существует понятия «народ», для дегенератов от литературы нет имени «русский язык». И тем, и другим важны собственные пороки как основа благополучия при обязательном размножении себе подобных, чтобы исключить всякую угрозу со стороны нормальных людей.

Обычный человек ведет дневник, а маттоид составляет мемуары, правдивость которых находится в полной зависимости от больной воображением мысли.

Сумасшедшие меряются убогостью написанного, а их братья по разуму глубокомысленно разбирают зафиксированный бред.

Недостихи, слепленные по образу скудоумных японских, попытки синтезирования речевок Хайяма, издевательские припевки аля-Есенин, многоголосый, безпросветно серый бубнеж по всем религиозным датам, Великая Отечественная война глазами бойцов Ташкентского фронта... Не верится, что авторы могут ответить на вопрос «зачем?», так как для этого нужна хотя бы малая частичка здравого смысла.

Жозеф Артюр де Гобино писал: «В безобразии образов нельзя винить природу абстрактного мышления, потому что все дело в устройстве глаз, умов и сердец, к которым обращены эти образы».

На абсурдный, несуразный, даже идиотский продукт субкультуры обязательно найдутся почитатели, способные резонировать со всякими, самыми разрушительными для здоровой психики волнами, вызываемыми такой поделкой.

Есенинское «словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне» и Ахматовское «из какого сора растут стихи, не ведая стыда» находятся в совершенно разных измерениях понимания поэзии, и жесткое соприкосновение их не могло не привести к трагедии русского поэта, ибо воинственное сумасшествие не выбирает средств борьбы, а использует все, что видит, выходя из творческой плоскости во все сферы жизни, откуда и наносит наиболее ощутимые удары.

С другой стороны, широко тиражируемое мнение об обязательно горьких судьбах поэтов, гибнущих за свои стихи, неправильно и вредно, ибо это совсем не так.

К примеру, Гумилев пострадал за деятельность, не связанную с поэзией, а Рубцов оказался жертвой банального алкоголизма, как бы не пытались изобразить из него мученика поэзии. За белогвардейскую деятельность были расстреляны десятки тысяч, от алкоголя погибли сотни тысяч, и выхватывать из них единицы, дабы скорбеть по ним — нечестно по отношению к остальным, среди которых были, можно не сомневаться, и ученые, и инженеры, и другие полезные обществу люди. И стоить заметить, что ставя в один ряд Есенина с Рубцовым, приходится неглубокому читателю их непроизвольно как бы уравнивать, что недопустимо.

Частенько употребляемое слово «дилетант» призвано завуалировать и смягчитьслово «дегенерат». Представить себе, допустим, человека, в произвольном порядке смешивающего реактивы и различные субстанции между собой, не имеющего ни малейшего представления как они соотносятся и взаимодействуют, и что получится в результате — можно, но тогда им должен быть ребенок, для которого это способ познания, или настоящий дебил. Но каждый считает, что он то уж точно не такой.

Одни «дилетанты» рисуют летающие силуэты, а другие в этом находят высокий смысл.

Надо тщательно остерегаться суматошных и сумасбродных салонов, поэтических конкурсов, фестивалей и вечеров поэзии, призванных, как и партии, служить нескольким безумцам через безумство остальных. Как ни странно, но толпа более внушаема, чем отдельный человек, и для того необходимы сборища, чтобы протаскивать и внедрять любые, сегодня, в большинстве своем, дегенеративные идеи не только от искусства.

В середине прошлого века было модно противопоставлять физиков лирикам, что нанесло чувствительный ущерб гармоничному развитию человека вообще. Периодическая система Менделеева разве не поэма природы, разве не сопоставима она с «Божественной комедией» Данте? Как бы не отделяли физиков от лириков, но поэзия — только одна из множества наук, которыми мы пытаемся осязать мир. Занятия любыми науками подразумевают логику и вдохновение, наития и знания, ежедневный труд совершенствования и Божественные озарения. Не зря в советское время член Союза писателей автоматически ставился на уровень кандидата наук.

Жирный пласт так называемой интеллигенции ухитряется на протяжении всей жизни существовать безбедно, ничего не производя в духовном и научном направлениях.

Академики неизвестных наук и паранормальных искусств, литературоведы, изыскания которых читают только такие же литературоведы, десятилетиями и династиями имитируют деятельность и требуют (и получают) за имитацию вознаграждения, выдают с ученым видом сентенции, не соответствующие собственной заявляемой значимости.

Класс паразитов литературы по величине сравним только с количеством паразитов во власти.

Варианты сумасшествия «поэтов» столь разнообразны, что достойны многотомного перечисления, но ядро неизменно одно: уверенность в собственном таланте при злобном неприятии малейшей критики.

Бороться с этим невозможно, и не допускать на широкую аудиторию также невозможно, поскольку заставы на всех путях контролируются точно такими субъектами или сочувствующими.

Вести обстоятельные и продуктивные беседы за круглыми столами можно только со здравомыслящими, близкими по талантам и уровням знаний. Все попытки с другими составляющими — от лукавого.

Возможно, когда-нибудь, если появится желание, мне хватит терпения более подробно потоптаться на основных путях и направлениях современной поэзии.

Двигать поэтом должно не только состояние его души, но еще многие и многие знания, почерпнутые отовсюду, куда смог проникнуть пытливый ум и несогласное поэтическое чутье. И тогда не будут появляться вирши, подобные этим:

 

Мы не скифы и не азиаты.

(Да простит меня умница Блок).

Наши пращуры были зачаты

На сплетенье вселенских дорог.

 

В дивных чащах и в сказочных пущах,

У языческих тайных костров,

От сердец, по сосудам несущих

Неуемную, черную кровь.

 

Мы — славяне. Наш путь изначально

Был неведом, как чрево Земли.

И соседи угрюмо молчали,

И огонь не маячил вдали.

 

Но остаток сомнений отринув,

По призывному кличу вождя

Мы шагнули во мрак лабиринта,

Свой, нетореный путь находя.

 

Все премудрости греков и римлян

В свои головы цепко вобрав,

Мы свободу лишь боготворили,

Как источник любви и добра.

 

И о том помышляя едва ли,

В старой кузнице прошлых веков

Свой особый язык шлифовали

На камнях мировых языков...

 

Далее следует обычный набор: мужество, дураки, лень, страдания и т.п. Стихотворение насколько длинное — настолько и беспредметное, безобразное. Начинал о древности славян, но в пятой строфе сообщил, что всю мудрость от римлян приняли. А до того не понимали ничего? О камни каких языков шлифовали свой родной? Шлифовка, как я понимаю, совершенствование, а совершеннее русского языка в любые времена быть не могло, если даже сейчас, потеряв десятки тысяч слов, он самый богатый в мире.

И как-то с пращурами нехорошо обошелся — всех на перекрестках зачал. Негде больше было?

Напыщенный «патриотизм» на русском языке сыграл шутку с автором, определив его в подпольные русофобы, сразу поставив его в разряд русскоязычных поэтов, хотя он сам, возможно, русский.

Принимать и озвучивать русскую историю по поделкам придворных историков дома Романовых Карамзиных и Соловьевых — безболезненно и даже иногда вознаграждаемо.

Не только поэт, а любой русский человек пока не поймет, что не было никакого татарского ига, что Петр Первый не мог построить Петербург силами простых крестьян и десятка иностранных проходимцев и прочая, и прочая — так и не осмыслит ни свою русскость, ни назначение поэзии, и не задумается, что с нею делать.

И эта тема требует отдельного рассмотрения.

Лев Толстой говорил, что зло можно победить, если добрые люди объединятся.

 

 Добро опутали морали,

 лишив свободных амплитуд,

 а зло летит по магистрали:

 сегодня там, а завтра — тут.

 

Дегенератов, как и зло, известно — победить нельзя, но стараться необходимо, и оружием поэзии служит единственно язык.

К списку номеров журнала «Приокские зори» | К содержанию номера