Собиратель образа

Сергей Белорусец. «Год Кота и Тигра, или Без названья…» Прозарий и Стихоторий. – М.: Союз писателей Москвы, «Аcademia», 2015. – 672 с.

 

 

П р о з а р и й

Я всегда завидовала хорошим писателям, авторам охотничьих и морских рассказов. Конечно, такие биографии, такие фактуры! Глухари, лоси, форштевни, сенегалки в далёком порту. Всё подобное, казалось мне, недосягаемые территории, заповедные писательские прииски…

Прозаическая часть новой книги Сергея Белорусца проливает бальзам на раны.  Его проза – даже не городская, а квартирная, меньше того – комнатная. Но комната - достаточная сцена для многоактной пьесы, проживаемой здесь автором - с рождения и по сей день.  Эту мысль о прозе проиллюстрирую цитатой из стихотворения, взятого из смежной ко (зачёркнуто) поэтической части книги.

 

Гармонический ход бытия:

Ты – из комнаты, в комнату – я...

…………………………..

... Нам до боли – буквально – знаком

Трансформаторный фон за окном,

Выводящий на  м о н о к р у г и

Нашу пьесу в четыре ноги...

 

В то время как другие отправляются далече за золотым руном писательских впечатлений, Белорусец извлекает материал из ящика письменного стола, из собственной, впечатляющего объёма оперативной памяти.

Подтверждение этой мысли нахожу у автора.

 

 

ДВА ВИДА ПИСАТЕЛЕЙ…

 

Существует два основных (магистральных) писательских пути. Два вида писателей. Причём  без разницы – детские это писатели или взрослые. Одни должны скрупулёзно изучать жизнь тех, о ком пишут. Ездить в командировки, экспедиции, вести путевые заметки и дневники, проникаться деталями и сленгом. Другим же вполне достаточно самих себя, своей памяти, фантазии и собственной комнаты-кабинета-лаборатории. Им даже в окно смотреть не нужно…

 

Массив прозаической части книги собирается из множества историй, от маленьких до совсем крошечных. Восхищённо удивляюсь, в энный раз за долгие года знакомства с творчеством Сергея Белорусца, той тщательности, с которой автор разрабатывает добытую руду, рачительно распоряжается, продуктивно использует. И не сказать, что руда шибко богатая, писатель обогащает её, превращая в точные, остроумные, афористические, порой фарсово-абсурдистские истории и сюжеты.

Стиль Белорусца не спутаешь ни с чьим другим. Интонация, особая оптика – взгляд мужчины-мальчика, возмужавшего москвича-дошкольника с Беговой улицы. Сдержанно-целомудренная подача. Неназидательная мудрость. Фирменные оксюмороны. Огранка. Белорусец в этом деле настоящий Фаберже…

Занятное, сдержанно-нежное, исподволь-трагическое, быто-мистическое и просто бытовое; числовой, и буквенный, и даже - спектральный анализ всего материала: работа в писательской мастерской Белорусца ведётся нешуточная. И в таких объёмах, если бы на него, как на Перуджино, работала артель маленьких Рафаэлей.

 

 

СПЕКТРАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ.

 

Белый, русый, серый, маркий…

Это всё я.

Один.

Белорусец Сергей Маркович….

 

И - вот ещё:

 

УСТНЫЙ СЧЁТ…

 

Через год после того, как в один день (и практически в один час) со мной родился мой сын Арсений, я был старше его в 29 раз! А 13-го января 2015-го – ебж – окажусь старше собственного 28-летнего ребёнка всего лишь в 2 раза…

 

 

А эпизод «Батюшка», при всей камерности, смело мог бы лечь в основу полнометражного фильма. Многослойный, трагикомический, плюс - актуальная спортивная тематика… 

Некоторое пространство П р о з а р и я посвящено совместному бытованию Сергея Белорусца и поэта Василия Ломакина,  одноклассника автора. Эта проза менее комнатная, более городская, гротескно-остроумная: два творца в дружеском тандеме совпадают реальностями, резонируют духовными и материальными запросами, искрят совместно нажитыми текстуальными находками.

 

–  В огне брода нет? – спрашивал я.

 – В огне брода нет! – повествовательным эхом отзывался тот, кто сделался потом поэтом Василием Ломакиным. Что (для посвящённого меня) означало: в очередном номере еженедельного литературно-художественного и общественно-политического  журнала «Огонёк» новая поэтическая публикация экс-ленинградца Бродского отсутствует.

 

Делая кульбит, книга предстаёт поэтическим сборником. В случае Белорусца особенно интересно понять, отчего зависит, во что превратится вышеозначенная «руда» – загустеет в стихи или разольётся в прозу.

 

С т и х о т о р и й

 

Здесь - выверенное, лаконичное, иногда до скупости, письмо. Игра, парадоксальным образом совмещающаяся с аскетизмом. Внимание, почти лабораторное, к мельчайшим движениям внешней и внутренней жизни; способность принимать её «какая есть», не идеализируя, не романтизируя и не демонизируя, на молекулярном уровне.

…мы - из белка!

Порой возникает ощущение, что Белорусец создаёт большинство своих философем-парадоксов, где в серёдке стихотворения волшебным образом смещается фокус и выпрыгивает новый, иногда ошарашивающий,  смысл, - оперируя всего четырьмя, ну, пятью элементами. (Кубиками? Льдинками?)

Как и в прозаических текстах, в стихах Белорусец предстаёт мастером дзена (зачёркнуто) приятия:

 

…И – жизнь – как эта кошка,

Лежащая часами

С открытыми глазами…

 

Особое умение - не любоваться слезливо корявой чужой жизнью, а принимать - в свои стихи, давая приют всем, кому адресован этот спокойный тихий интерес.

 

Он был – двуногое, двуликое,

И – делал что-то невеликое,

………………………….

И – бабочкою на булавочке –

Торчал на бесконечной лавочке,

И – с малолетними да пьяными

Делился творческими планами…

 

Тут автор прокалывается (булавочкой), сквозь дырочку в отстранённой созерцательности видно сочувствие к малым сим, приколотым социальными или другими обстоятельствами к своей при-лавочной жизни.

В данной книжке впервые у Белорусца вижу я целую портретную галерею: живые люди, соседи, воспользуюсь авторским словом: б ы т и я н е.  Иногда стихи поэта начинают цвести гражданским чувством, почти некрасовским (и Музе я сказал: «Гляди!..).

 

* * *

………………….

….Ради бабок, деток ради

Нарушала все табу.

Липли скрюченные пряди

К замордованному лбу...

 

А её шмонали, чёлки

Раздувая между дел,

Униформенные тёлки –

Два комплекта женских тел...

 

Герой большинства стихотворений –  герой второго плана, прочно занявшее этот план - время. Вчитаемся: в более чем половине текстов, ближе к его финалу, возникает временн’ая проекция. Числитель может быть любой, в знаменателе же всегда время. Оно принимает в стихах Белорусца разные обличия, это герой деятельный и многоликий, необязательно называемый по имени.

 

Время с местом на краю.

 

…Что времени (любому) нет нужды

Заботиться о вечности.

 

…Сколько раз тебе осталось жить,

Чтобы умереть наверняка?..

 

Медленно и неверно

Время твоё течёт…

 

…умирать всего скудней

 От передозировки дней…

 

Время – тема вовсе не умозрительная. Белорусцу-поэту, сдержанному, несуетному, скуповатому на (общепринятые) эмоции,  оно открывается теми своими гранями, которые не видны остальным. Могущественное, неумолимое для смертных, по Белорусцу, и оно уязвимо:

 

Время – ходячий больной –

Много ли знает о вечности?

 

Эта не стяжающая (яркостей, впечатлений, страстей) природа снискала  Белорусцу дар проникать сквозь обычное  бытие, рутину, вещную тесноту - в пространство обнажённых смыслов, невидимых взглядом связей,  иных ценностей. Называется это так же, тем же словом: жизнь, только  она внутренняя (даже подпольная), типа городка в табакерке.

 

Это жизнь. Она течёт.

Вольно

(И – подпольно…)

Многолик её учёт.

Участь бесконтрольна…

 

Здесь его собственные, белорусцевские прииски, которые, в силу особенностей литературного дара и положения (тема добровольного изгойства тоже задействована у Белорусца), ему дано осваивать в одиночку. Собирательный образ тебя (название одного из поэтических разделов) – автору нескучно встряхивать этот калейдоскоп, а читателям не надоедает читать.

В общем, имеется очень щедрая книга, почти семисотстраничный том.

Интересная, умная, добрая. Предельно необычная, не встраивающаяся ни в какие ряды, ниши, типы. Грустно-игривая, местами гомерически смешная.

Прозо-поэтическая. Разносторонняя.