Елена и Протей. О книге Елены Меньшиковой «Слёзы Гераклита»

 (Елена Меньшикова. Слёзы Гераклита. – СПб.: Алетейя, 2016 – 186 с.)

«Слёзы Гераклита» – новый поэтический сборник культуролога и философа Елены Меньшиковой.

«Подделать можно всё, даже чувства, особенно эмоции, но так как они вплетены в реальность человеческого существования, то ощущения оказываются реальностью сознания, переживающего различные состояния, – значит, «подделки», сдельные иллюзии, как пчелиные соты, плотно пригнанные гранями, заполняемые нектаром ощущений, и являют и жизнь пчёл, и улей, и собственно экзистенции. Доля выдумки велика и всё в спирали сознания иногда теряет порядок, всё – видимая кажимость, но именно здесь следует искать язык, его корни, его аффиксы и интонации, образы и – ритм сердца, который и соединяет реальное с иллюзорным в водопадном потоке, что именуется бытие. Поэзия всего лишь голос – ритмически организованная речь, но голоса разнятся – языком.

Поэзия – есть голос. Точка. Ритмически организованная речь – не более. А вот язык, включая гласные, не гласные и несогласные глаголы, согласные духу и мыслям, морфемы, основы, слова и словечки – морфы, гудящие роем, волною, ручьём звенящие аффиксы, ритм, строй, запятые, что полнят речь водицей, каменьями иль шелухой слов – колец и стыковок – разнится гласом. По голосу уж судят, процессом кафочным стращая, гвоздят и шпилят стикером креста бесславного погоста поэтов малых, великих, немых, неутомимых стайеров, которым труден только бег с трамплином, что зеброй закрывает горизонт. И притом, при этом, гласу нужно уметь искру выбить и гранями совпасть с чужой гранью, чтобы стаканами трястись в вагонной качке, унисоном, и гиперборейно даже. Важно, чтоб был язык бытием набит и лалами укатан, но, как подушка, лёгок, гибок, мягок, чтоб скоротечностью влекла, не пугая, речь, что междуречьем вскачь буден зазвучала, чтоб и жалил, и ласкал, чтоб анемоны распылял и душу рвал чужую, при этом парус свой берёг от койтов и моли карусельной, чтоб… – да мало ли что ещё примером можно вставить, прервёмся, ведь всё же это заключенье, конец – не стихам (упаси нас, боже) – венку, что слезами Гераклита стянут».

(Елена Меньшикова. Совиная взвесь. – СПб.: Алетейя, 2016)

Эхом расширяющихся смыслов…

Дрёма бытия

Удары солнцем теменные –

Поющие терновником, густые,

Будили ночью каждый час:

Гудели сирым долгом,

Сквозным моментом

Прожитого, невольного

Шаманства лугового, –

Так грустью пеленая,

Взыскуя пустоте и морю,

Босой росой стучась в песок,

Свиваясь в яшмы узелок

От нежности и страха,

Память, поддразнивая явью

Дней одиноко хладных, тая

И растворяя дрёму бытия,

В раскатах прятала стихи,

Сливая образ в ретушь звука…

20.10.2014 г.

Елена Меньшикова

*

…он растекался двойником,

Размытой акварелью снов,

Зеркальных окон, слов,

В них распускались узелки

И звуки, пришепётывая, рокоча,

Срываясь с уст и сквозь

Глухой прибой, так неожиданно,

Арго с тобой… и тот

Сквозь свист, сквозь сон:

«Я-сон!», сквозь скрип кормой

Сливает образ словно негатив

На ялос.

Елена Коро

Нам явлен новый миф Елены о Протее. В поэзии Елены Меньшиковой он явлен ярко, в ликах, в кварках мигов неудержимо текучего, изменчивого мира-Протея, удержать его лик можно только в миге настоящего.

В «Фаусте» Гёте мы видим, что Протея влечёт пламя, пламя гомункула, сотворённого Фаустом духа без плоти, чистое пламя заключённого в стекло Эроса.

Обманщик-Протей увлекает гомункула в океан, обещая духу рожденье, дельфином довериться морю его увлекает, «по совету Протея гомункул охвачен томленья огнём», «слышатся стоны, вскрик потрясенья», «стекло разбивается, а наполненье, светясь, вытекает в волну целиком», возвращая уловленный магом флюид – стихии морской, что принимает пламя Эроса, неудержимо сливаясь и расширяясь…

И хор сирен – песнь хвалы:

«Хвала тебе, Эрос, огонь первозданный,

Объявший собою всю ширь океана!

Слава чуду и хваленье

Морю в пламени и пене!

Слава влаге и огню!

Слава редкостному дню!»

Гете «Фауст» (М.,-Худ.лит, стр.304-305)

И это пролог священного действа, из пламени в пене нам будет явлена Афродита ль, Елена, Фауста фантасмагорическая мечта, Протей первым мигом творения и слияния антиномии священного огня Эроса и стихии морской, материнской утробы, начала вещей всех, оплодотворённых Эросом, предуготовил явление в мир…

И следом следует уж похищение Елены в иное пространство-время – Фаустом, как тень вещи, как призрак, как духа, великий алхимик вызывает в свой мир Елену.

И Елена, как дух, вступает в сократический диалог с Фаустом, отзываясь созвучием платонической идеи:

Елена

Как мне усвоить ваш прием красивый?

Фауст

Он кроется в невольности порыва.

Мы ждем в потребности обнять весь свет,

Того, кто тем же полон…

Елена

Нам в ответ.

Фауст

Тогда наш дух беспечностью велик.

Прекрасен только…

Елена

Настоящий миг.

Фауст

Жизнь только им ценна и глубока.

Тому порукою?..

Елена

Моя рука.

И Фауст, и Протей как будто следуют парадигме мигов настоящего, сменяющих друг друга изменчивых мигов, из которых ткётся настоящее время, без хронологического продления из прошлого в будущее. Фауст в этой антиномии – Фауст-Протей – фигура, рационализирующая мистическое. Он тот, кто извне изменяет материю, руководствуясь интеллектом учёного и алхимическим инструментарием.

Протей изменчив онтологически, сущностно. Его стихия изменчивых ликов настоящего обманчива, он длит череду фальшивых мигов, среди которых настоящий только один. Он искушает, заговаривает зубы, меняет лики, смеётся настоящему в лицо, ускользает из временной парадигмы вовсе, вновь являясь в любое из времён. Он знает, он владеет мигом настоящего, а посему он, как путешественник во времени, оседлавший настоящий миг, волен являться когда и где угодно. Вновь искушать, ворожить, пленять и – давать место рядом с собой во всех мигах и ликах, но овладеть мигом настоящего, а, следовательно, и всеми координатами времени в их продлении дано будет только тому, кто постигнет с ним настоящий миг.

Фауст вечно следует по уготованному ему Протеем пути, даже не подозревая о водителе, не подозревая о том, что Протей предуготовил ему Елену предыдущим мигом, Фаусту дан настоящий миг с Еленой, но после тот, кто дал, тот, же и забирает.

А что же Елена во всех этих духовных приключениях? Вещь ли, призрак, платоническая тень?

И вот Елена Меньшикова дарит нам новый миф, даёт своё прочтение.

И новая Елена открывает череду духовных странствий встречей с фавном:

«И был мой Фавн,

Возникший ниоткуда, вдруг…

Явился бог»

«Мой Бог на час, пират взаймы!»

Явился бог на миг, вдруг из вневременья, явился фавном, солнечным и диким Эросом «ты высек море, чтоб послушно стало». Вот образ антиномии знакомой, дихотомии уже властного Эроса, что море высек. Но не маячат ли за кадром действия и качества Протея, не им ли предуготовлен миг явления к Елене Эроса дикого, зрелого, властного флибустьера, призванного умертвить в жгучей страсти и воскресить, в становлении, новое истинное естество Елены? И вот он, настоящий миг:

«Однако Фавн, презрев златое,

Востребовал иное:

Свирепое и злое –

Всю жизнь мою.

Но разве Богу отказать возможно?»

«К Фавну»

За первый настоящий миг Елена, не колеблясь, платит всей дальнейшей жизнью – и чередой прекрасных мигов, приключений страсти в объятьях ликов-духов. И мы видим, что ни одно мгновение не фальшиво. И в перекрёстках спутанных проулков давних городов, в песках Магриба, в летящих далях Сальвадора, в личинах Дэва, дервиша иль принца магрибского; во временах, в слиянии времён в прекрасный лик и в череде ликов мы видим странствия Елены, познающей мир Протея, и, сущностно, себя в этом удивительном мире приключений духа. И всем своим умениям-дарам дух обучил Елену. И что же Елена, познавшая все миги-лики мира духа? Что Елене в дар предуготовил сам Протей, богов и духов подсылая к ней и пряча за их лики суть свою?

Она познала суть и получила в дар миг настоящий, в него миры и времена вплела. Их выткала из антиномий «гротескного сознания», познав природу Смеха, низвела трагическое в повседневность, до абсурда, став «кысью в мензурке веры химеричной». И мир подняв из антимира смехом, всё – в настоящем миге этом создала – не Фаустом, властительницей времени протеевой, и свой эксперимент вписала в хронологию времён.