Клавиш бережный разбег. Стихотворения

 

***

 

Глухота не порок. Метафизика спит.

На стене не ружье, а короткие тени,

И у каждой детали изменчивый вид,

Словно это лекарство от смерти и лени.

Что мне делать, скажи, с этим призраком дат,

С невниманием воли и памятью тела,

Я столетья спустя тот же жалкий солдат

Не земного, увы, и ненужного дела.

И война впереди, и война позади,

А в душе только смута и робкая трата

Этой медной печали в чугунной груди

Не убитого жизнью солдата.

 

 

***

 

Где-то помнят Трояна и Сима,

Где-то плачут о бедной Марине,

На развалинах древнего Рима

Или в нынешней древней Мессине.

 

Почему же мы так безымянны,

Безголосы, неслышимы стали,

Погорят и погаснут экраны,

Как погасли кресты и медали.

 

Почему же, законы наруша,

Мы стремимся подпольно в предтечи,

Ведь забыли и небо, и суша

Даже божьи заветы и речи.

 

Ведь забыли и люди, и страны

Всё, что с нами и сталось, и было,

Лишь в надежде они неустанны,

Чтобы солнце вверху не остыло,

 

Что подвешено кем-то, когда-то,

Чтоб светить и лжецу, и пророку,

И гниющему в поле солдату,

Равно – западу или востоку.

 

Равно – северу, миру и югу,

Равно – бьющему, равно – распяту,

И кружиться по точному кругу

И летящему, и не крылату.

 

Где мне место в великой картине

Безымянного мрака и света,

В этой нынешней древней Мессине,

Что для памяти мера и мета.

 

Что я, боже, для белого снега,

Для истории гибельной скачки,

Что мне, боже, звезда твоя Вега,

Что я Веге – холодной гордячке.

 

Да, конечно, я связан рожденьем

С этим снегом и тем небосводом

Так же явно, как связан движеньем

Со своим терпеливым народом.

 

Ну, а значит – и с этим Трояном,

Начинавшим с груди и удара,

И с газетой и белым экраном

Безымянного в космосе шара.

 

 

***

 

Испуганно и осторожно

Коснуться глухой струны.

Мне жаль, что опять тревожно

В пределах чужой войны.

На паперти нищий в хоре

Бормочет глухой напев.

Европа сползает в море,

Долги отдать не успев.

Глаза – то печаль, то жало.

Вера – то сталь, то воск.

Зачем-то земля рожала

То, что увидел Босх.

Солнце к закату ближе.

Звезды тонут в пруду.

Что я делал в Париже

В том сумасшедшем году?

Две с половиной встречи.

И вдребезги вся судьба.

Снег покрывает плечи

И бронзовый лоб раба.

 

 

***

 

В словах моих так мало гласных,

А несогласных – пруд пруди,

Как лет тревожных и напрасных,

Что стали прошлым впереди.

Столы железные и стулья

В саду торжественно пусты,

И шляпы кожаная тулья

Собой украсила кусты.

А я сижу в саду пирую,

Налью и выпью до конца.

За первой рюмкою вторую

Во имя Сына и Отца.

Чего тебе, моя зазноба?

Дай отдохнуть от ратных дел.

Мы как-нибудь исполним оба

Нам предназначенный удел,

А я хочу ещё немного –

Вина и бешеной тоски –

Вне воли, истины и Бога,

И жизни грешной вопреки.

 

 

***

 

А день помедлил и погас,

И свет растаял понемногу.

И часть – необратимо – нас

Перетекла печально к Богу.

А в небе дальнем облака

Во тьме прозрачной голубели,

И клином по небу века,

Как гуси-лебеди, летели.

Ночник светился не спеша,

Ночная музыка звучала.

И задремавшая душа

Моих забот не замечала.

А где-то плыли поезда,

И где-то мчались пароходы,

И гасла медленно звезда,

Звезда покоя и свободы.

И клавиш бережный разбег

Мне рисовал черты и лица.

И медлила из-под закрытых век

Слеза скатиться…

 

 

***

 

К. И. Чуковскому

 

Всё как положено по штату –

Белы дома и высоки.

Заставы прежнего Арбата –

На дне асфальтовой реки.

Колёса режут и утюжат

Витые лестницы, следы

И дом старинный, неуклюжий,

Меня хранивший от беды.

Всё хорошо, всё так же минет,

Снесут и эти этажи

И сохранившийся доныне

Обломок пушкинской души…

 

 

***

 

Какое мне дело до вашего века,

До чёрных идей и червонных забот?

Играет на дудке молитву калека,

Стирая со лба выступающий пот.

И вторят игре инвалиды во фраке,

И дождь барабанит, и плачет дитя,

А звезды сияют привычно во мраке,

Оркестру уродов исправно светя.

И мне среди них уготовано место

В последнем ряду, у гитарной струны,

В составе больного чудного оркестра,

Среди уцелевшей случайно страны.

Я в такт и усердно бренчу понемногу

В немые срока, что отпущены мне.

И звуки лицом запрокинуты к Богу,

Пол-яви – в бреду и пол-яви – во сне.

 

 

***

 

Она кругами ходит, слава,

Она смыкается с бедой,

Она проклятие и право

Быть до конца самим собой.

Она не спросит, где истоки, –

Запишет сразу в мудрецы

И раньше зрелости – в пророки,

И раньше смерти – в мертвецы.