Свободный Михаэль. Почти документальная история

                Кстати, об этих письмах, ты их береги.

                Я как рассмотрел всё то, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям страждущим на разных поприщах. <...>

                Но покамест это между нами.

                                          Н. Гоголь, «Выбранные места из переписки с  друзьями».

                                          Из письма Н. Языкову

            В один прекрасный день Михаэль N., житель Хайфы, семидесяти лет, вдовец, бездетный, предупредив своих соседей, что навсегда прощается с Израилем и летит в Москву, отправился в аэропорт Бен-Гурион.

            Билет был взят заранее – в один конец. Пассажир был без багажа, а ручную кладь его составляли только зонтик и барсетка, содержащая 128 евро, четыре упаковки «Лоривана», израильский даркон и российский заграничный паспорт (Михаэль владел двойным гражданством). В результате длительной беседы с пассажиром, Служба безопасности Бен-Гуриона приняла решение изменить ему маршрут, заменив Москву на одну из психиатрических лечебниц по соседству с Хайфой.

            Вечером того же дня соседка Вера, медсестра психбольницы, вернувшись с работы, сообщила нам, что Михаэль находится у них. Дом загудел, точно пчелиный улей: «Как в психушке?! Почему в психушке?!» Медсестра ответила: «Пока не знаю. Он поступил к нам  вечером, я уже сдавала смену и торопилась на последний  автобус».

            Назавтра же я бросился в больницу, но к приятелю допущен не был. Мне объяснили, что вновь поступивший пациент проходит двухнедельный карантин. Дежурный врач меня заверил, что я не должен беспокоиться. Мой приятель помещён в отделение для «смирных», и  ему созданы комфортные условия.

            Только на пятнадцатые сутки мне всё же удалось прорваться к Михаэлю. Встреча получилась бурной. Мы горячо обнялись.

            Палата Михаэля мне понравилась. Из-под потолка струятся чарующие звуки Чайковского и Моцарта, на книжной полке рядком стоят «Декамерон» и Мопассан (адаптированная «Библиотечка старшеклассника»), Ильф и Петров, «Сказки народов мира», журнал «Сделай сам» («Серия советов юному умельцу») и, наконец, имевщий оглушительный успех у советского читателя в конце сороковых роман Василия Ажаева «Далеко от Москвы» (видимо, испытывая ностальгические чувства по Москве, именно с Ажаева Михаэль принялся за книги).

            Приятель потащил меня знакомиться с больничным двориком, огороженным глухим забором под колючей проволокой. Вдоль забора проходила следовая полоса, густо обсаженная кактусами.

            В углу двора, в высоких кактусах, скрывалась территория «Живого уголка» с предупреждающей табличкой: «Внимание! Нервировать животных строго запрещается. С 14:00 до 17:00 в соответствии с распорядком дня, установленным администрацией больницы, у животных – “Тихий час”. Соблюдайте тишину! Нарушители режима содержания животных лишаются прогулок сроком на пять суток»…

            Я зачастил на свидания с приятелем.

            Законопослушный Михаэль посещал вольер исключительно в утреннее время. Сразу после завтрака бежал к «Живому уголку» и пропадал там до обеда. Впервые в жизни, затаив дыхание, он наблюдал за тем, как совокупляются дикие козлы и козы. Поглазеть на это зрелище сбегались не только  пациенты клиники, но и санитары, и медсёстры.

            По соседству, в специальной клетке, активно занимались тем же самым кролики.

А вот баран, судя по возрасту, – старейшина «Живого уголка», стыдливо отвернувшись от греховных сцен, демонстративно прятался в загоне.

            Зрелище, действительно, было любопытным. Однако меня терзало главное: по какой такой причине Михаэля из аэропорта отвезли в психбольницу.

            Я оттащил приятеля подальше от «Живого уголка» и, отыскав скамейку, почти невидимую в кактусовых джунглях, потребовал ответа.

            – Я зарёкся никому об этом не рассказывать, – признался Михаэль, – но тебе откроюсь…

            Затравленно косясь на кактусовые заросли (слежка в клинике была тотальной), приятель перешёл на шёпот.

            – На допросе в аэропорту я не выдержал и раскололся. Признался, что лечу в Москву с целью совершить самоубийство и просить друзей предать меня кремации, а прах развеять над Москвой-рекой.

            Я онемел. Полез за сигаретой. Закурил.

            – Загаси немедленно! – воскликнул Михаэль. – На территории больницы курить запрещено.

            – Ну, хотя бы отхлебнуть  чуток из фляжки я имею право?! У меня с собой имеется…

            – Даже и не вздумай! В клинике – сухой закон.

            – Я с ума сейчас сойду! – сорвавшись со скамейки, я заметался по аллее, обдираясь о колючки этих проклятых кактусов.

            Михаэль на ходу поймал моё запястье и железной хваткой притянул к себе.

            – Пойми ты, за тобой следят! Не успеешь ахнуть, как окажешься в смирительной рубашке.

            Я вернулся на скамейку, рукавом вытер холодный пот со лба. На всякий случай отодвинулся от Михаэля. Признаюсь, я сейчас его боялся. Придя в себя, вновь затряс приятеля.

            – Но почему ты выбрал именно Москву, а не сделал это в Хайфе?! В конце концов, твой прах развеяли бы  не над Москвой-рекой, а над Иорданом…

            – Думал я об этом, – признался Михаэль. – Но в Израиле не практикуется кремация. Здесь хоронят в землю. А с кладбищенской землёй – острая проблема. Вот покойников и селят в специальных нишах в кладбищенской стене. Я, конечно, понимаю раввинат – Израиль не резиновый. Но и раввины должны меня понять: лежать замурованным в каменном мешке, одному, без воздуха, в полной темноте... Я с детства темноты боюсь в закрытой комнате. Жива была бы мама, подтвердила.

            – И что теперь прикажешь делать? – спросил я приятеля.

            – Не знаю… – горестно ответил Михаэль. – А тут ещё тень Гоголя взялась меня преследовать. Гоняется за мной, цепляется холодными руками,  и умаляет выслушать.

            – Час от часу не легче… Ты и вправду сдвинулся умом.  Не обижайся, но Служба безопасности была права, когда упекла тебя в психушку…

            – Возможно… – согласился Михаэль.

            – Но хотя бы мне сказать ты можешь, чего же Гоголь хочет от тебя?

            – Тебе могу, но это только между нами... – Михаэль поднялся со скамейки и проверил кактусовые заросли. Убедившись, что прослушки нет (санитары, наверное, отвалили полдничать), продолжил:

            – Жуткая история. Оказалось, Гоголь, как и я, панически боится темноты в замкнутом пространстве.

            – Не удивительно, что вы нашли друг друга… – я некстати по-дурацки усмехнулся и тут же извинился. – Прости, не хотел тебя обидеть…

            – Да я уже ни на кого не обижаюсь, – печально  отмахнулся Михаэль. – Так вот, он и говорит мне, что у него страх смерти. И что завтра его должны захоронить. А он сопротивляется, клянется, что не умер, а просто задремал. Что он в гробу проснётся, а будет уже поздно…

            Тут я содрогнулся. Мне вспомнилась статья, в которой приводился следующий факт: эксперты, чтобы убедиться в истинности опасений Гоголя, вскрыли, якобы, его могилу и обнаружили, что голова великого писателя повернута на бок, а обивка гроба исцарапана.

            Я пересказал эту статью приятелю. У Михаэля носом кровь пошла. Да так обильно, что обрызгала щебёнку у скамейки. Михаэль достал бумажную салфетку из кармана, ликвидировал пятно и  салфетку снова запихнул в карман.

            – Урна рядом, брось туда, – сказал я Михаэлю.

            – Нельзя. Санитары будут рыться в урне, найдут салфетку, пропитанную кровью, и решат, что ты избил меня. Они тебя обязательно догонят и повяжут.

            На аллее неожиданно возникла женская фигура в аккуратненьком салопчике, в широкополой шляпе, украшенной пером. Возле нас остановилась, отломила от кактуса большую жёлтую иголку.

            – А ну ловите, молодые люди!

            Мне удалось перехватить иголку.

            Старушка захлопала в ладошки:

            – А я ведь загадала, кто из вас поймает! Я вас давно приметила, вы  у нас здесь частый визитёр. У вас выразительная  шаляпинская внешность. Вы голосом владеете?

            – Не знаю, никогда не пел…

            – Вы женаты?

            – Да, женат.

            – Не страшно. Я решила пригласить вас в наш девичий коллектив на спевки. Нам необходим мужчина. Именно такой, как вы. Мы собираемся по средам, сразу после ужина. В беседке, рядом с процедурной. Непременно приходите! Жена ревнивая у вас?

            – Повода для ревности я ей не давал.

            – Вот и отлично. О наших спевках можете ей не сообщать. Пусть это будет нашей тайной. Ведь у каждого мужчины должны быть маленькие тайны от жены. Не так ли?

            – Наверное, что так…

            – Вот и прекрасно. О том, что вы готовы петь в нашем женском хоре, не беспокойтесь, я с главврачом договорюсь. Итак, до встречи в среду, уважаемый «Шаляпин»? Я буду ждать вас…

            Женщина поправила перо на шляпе и, что-то напевая, удалилась.

            – Кто она? – спросил я Михаэля.

            – Аборигенка, третий год здесь обитает. Когда-то пела в Омском хоре. Теперь поёт у нас. Немного сумасшедшая, но тихая и добрая. Ты её не бойся…

            Попрощавшись с Михаэлем, я покидал больницу в тягостном раздумье…

            Назавтра, улучив момент, пока Михаэль сидел в палате и слушал Моцарта, я встретился с его лечащим врачом. Врач объяснила мне, что у моего приятеля – типичная клаустрофобия плюс тафофобия. Он избегает замкнутых пространств и в то же время панически боится быть погребённым заживо.

            – Как было с Гоголем?

            – Не только. Марина Цветаева страдала тем же самым. Такие фобии типичны не только для великих, но и для простых смертных. Но смею вас заверить, – сказала врач, – что дальнейшая судьба вашего товарища не должна вас беспокоить. Вот увидите, Михаэля мы обязательно поставим на ноги.

            Врач была права: Михаэль, действительно, медленно, но верно шёл на поправку. В одно из посещений Михаэль признался мне, что находиться в клинике ему всё больше нравится. Что он подружился с медицинским персоналом, что ему по-настоящему здесь интересно. И духоподъёмные беседы с тяжелобольными, и шефство над животными «Живого уголка». Моцарт, чтение по вечерам. Он здесь уже перечитал всю литературу с больничной книжной полки, а недавно затребовал Плутарха. Такую книгу в Хайфе не нашли, тогда главврач лично позвонил в Иерусалим в Центральную русскую библиотеку. И нарочный привёз ему трёхтомник знаменитого историка. Так приятелю моему нравится часами просиживать на «своей» скамейке и предаваться размышлениям о смысле жизни.

            …P.S. Наконец, наступило время выписки «на волю». Михаэль от «воли» отказался наотрез и решил остаться здесь. Определился на должность санитара, из палаты перебрался жить в служебный флигель. Клаустрофобия прошла, как страшный сон. Так что спасибо Службе безопасности Бен-Гуриона и медперсоналу клиники...