Ко всему прочему. Стихотворения

***

 

Первое увлечение женщиной

помню, будто случилось оно недавно:

тяжелее отцовской затрещины

било по темечку, виски сдавливало.

 

Эдакий симбиоз радости полоумной,

быстрой и боли глубокой, адской.

Хорошо ещё, что женщина была юной

и мне – около пятнадцати.

 

Теперь, приступая к ежевечерней

молитве, думаю всенепременно,

что моё последнее увлечение

светлее первого.

 

***

 

Прятались в самом центре Санкт-Петербурга,

можно сказать, что растворялись в толпе

и смотрели, как Невский на солнце булькал,

всеми цветами радуги оторопев.

 

И видели, как асфальт рассыпался мелким

почерком школяра, окислялась медь,

и не попадалось нам ни одной скамейки,

на которой можно было бы посидеть.

 

Очумевшие призраки пожелтевших зданий

носились в воздухе, как мальчики до битья,

земля и небо менялись местами,

в результате чего возникало

ощущение небытия.

 

***

 

Ко всему прочему я равнодушен, пожалуй,

только бы знать, насколько печаль близка,

когда женщина, снявшая ночную пижаму,

держится на расстоянии одного

стремительного броска.

 

В какой-то момент всякая бытовая мелочь

(будь то капающий где-то на кухне кран,

сползающие обои, житейская неумелость)

уходит на второй план.

 

Говорю по писаному, без единой запинки,

но волнения выдаёт превентивный взгляд.

Вот и моя ночная пижама висит на спинке

стула, приставленного к дивану

около пяти лет назад –

всего лишь материализовавшийся призрак

желания, но дыхание уже не касается губ.

 

Оказывается, одиночество не лишено

первичных половых признаков

и находится вне времени,

вне социальных групп.

 

***

 

Понимаю, к чему вы в последнее время клоните.

Я и сам готов послужить аргументом вашего века:

когда жена мастурбирует в соседней комнате,

перестаёшь чувствовать себя живым человеком.

 

Переминаешь складки одеяльные, мол, наладится.

Жизнь – хороший роман в изложении кратком.

Поначалу думалось, оденешь в ситцевое платьице

и поставишь за ближайшим бараком раком.

 

Поначалу думалось, окликнешь по имени-отчеству -

всё одно, что крестик поставишь на карте винной,

но она оказалась олицетворением моего одиночества,

на которое поднимается разве что вполовину.

А вы говорите: импотенция тому виной, импотенция,

алкоголизм и прочая хренотень...

 

Опять не хватает желания к ней притереться,

почувствовать себя человеком

и умереть в один день.

 

ПТЕНЧИК

 

Нет у меня ни чувств никаких, ни чувств.

Я и сам не пойму, от чего и зачем лечусь.

Только слышу одно: птенчик с ума сошёл.

А я всего-навсего клюнул на посошок.

 

Клюнул одно, другое клюнул потом, потом

не под крылами, но перед лицом бетон...

Не оправдаться даже, такие мои дела.

К слову, зачем же мамка меня снесла?

 

Видимо, думала, что оперюсь, научусь

чувства свои беречь, не жалея чувств.

А я норовлю с бетоном смешать лицо

в лучших традициях падающих птенцов.

 

***

 

В первой комнате жил я подобно Сфинксу,

впрочем, и с этой участью поначалу свыкся.

Перебирал друзей, загадки загадывал

и расписался с какой-то гадиной.

 

Вторая комната была на Казанском вокзале

и состояла из большого числа показаний:

разъяснял, что отношусь к роду казачьему

и крещусь на всякую всячину.

 

Третью комнату помню плохо, но вроде

в этой комнате я размышлял о народе,

мол, хорошо живётся тому, кто выжил,

полюбив бабу самую рыжую.

 

Вот и четвёртая: в комнате пыль да копоть –

можно о стену биться, в ладоши хлопать,

переступить порог, пойти на попятную

и не войти в пятую.

 

***

 

Я всё ещё пробую жить по-человечески:

не изменяю принципам, предаваясь мести,

даже старые пиджаки вешаю на плечики,

и каждое плечико знает своё место.

 

По утрам чищу зубы, принимаю душ и

щетину брею, точно снимаю бытия плесень.

Вы ещё можете услышать через отдушину

в ванной комнате, какие пою песни.

 

Но так иногда хочется взять и сломать её,

жизнь человеческую, предстать на последние

деньги перед любимой женщиной голимым

принцем, выругаться на всё святое хорошей

матерью, нажраться и не попуститься,

в принципе.

 

***

 

Никакого счастья, понимаете, никакого.

Любовь естественна как список патологоанатома.

Вы летаете, чувствуете себя раскованно,

а на самом деле просто распадаетесь на атомы.

 

Вы грешите на позднюю осень, авитаминоз,

на отсутствие денег, депрессию, мягкое сердце.

Вы такой, что волшебнику из великой страны Оз

(при всём желании автора) не отвертеться.

 

Вы из себя представляете ничего такого,

обычного человека, курящего, много пьющего

и пахнете вы не лучше старого трико

какого-нибудь чемпиона по фамилии Плющенко.

 

Разлагаетесь на отдельные части слова,

не думает голова, не делают руки, не ходят ноги.

Никакого счастья, понимаете, никакого...

Надо отдать должное одиноким.

 

***

 

Даже самые страшные упущения можно

переквалифицировать в незначительные потери,

если женщина являет собой бесполезную вещь

в твоём заботливо созданном интерьере.

Как-то неловко существовать в мире,

где поднятый стульчак является камнем

преткновения в решении многих

социально-значимых задач.

Хоть пей натощак,

хоть плачь.

 

***

 

Отсутствие денег не отменяет желания жить красиво.

Глоток сырой воды по силе воздействия на организм

роднится с крепким баварским воздухом, из

которого тамошние жители варят пиво.

Одни подумают: потерял рассудок, третий день как

пьёт сырую воду и плачет от умиления, удовольствия,

другие скажут: из воздуха пиво никто не варит,

но из него можно делать хорошие деньги.

А я (последняя строчка выделена курсивом)

просто живу красиво.

 

***

 

А почему бы не стать мне

заслуженным деятелем искусств?

Я сегодня с женщиной ужинал -

без претензии на хороший вкус.

 

Сам себе казался каким-то опытным,

и глаза возводил, и два пальца гнул,

был настырнее механического робота

и проворнее антилопы гну.

 

Обслуга постоянно меняла пепельницу

и такое положение дел меня жутко бесило.

Хотелось ударить по столику пенисом

сильно.

 

Я люблю смотреть

на забычкованные сигареты,

мне нравится начатое,

но незаконченное,

и в этом есть что-то от настоящего поэта,

от заслуженного деятеля искусств.

 

Вот вам и все мои душевные искания,

вот вам и вся моя божественная плеть.

Принесите мне чистого цианистого калия,

потому что я уже готов умереть.

 

***

 

Никто не приходит в гости за просто так:

один положит на веко медный пятак,

другой венок положит у ножек моих,

у ножек в белых тапочках,

холодных ножек.

 

Мне виделись в самые последние вечера

вульгарные женщины, мощные буфера,

качались проспекты, улицы гнулись,

а я был почти маленьким,

немного скучным.

 

Одни мне говорили про авторские права,

другим – на дворе дрова, не расти трава.

Хотелось от жизни великих опачек,

получились только апочки

и белые тапочки.

 

Вот и эта сука приходит, приносит торт.

Объясните ей, что не тот я уже, не тот.

Ни хрена не мыслю о том, что должен

на улице дождик идти, дождик,

нормальный дождь.

 

***

 

Почему эта женщина проходит мимо меня?

Я же тут стою, а не где-нибудь там, за деревом.

Такие странные фразы в мою голову лезут

при виде чужой смерти.

 

Либо я получаю удовольствие от того, что она

захватывает, проходя мимо, даже не касаясь меня,

либо я не понимаю ничего, не хочу понимать,

не имею возможности.

 

Сказать проще – всё одно, что умереть дважды,

сначала написав, а потом осознав бессмертие строк.

В бумажном оформлении странные фразы

звучат как выдающиеся.

 

Ничто так не облагораживает жизнь, как смерть.

Запишите, пожалуйста, в своём блокноте,

посмотрите на женщину, которая проходит мимо,

удивляйтесь спокойно.

 

Глаза этой самой женщины распахнуты широко,

её волосы правлены серебряным гребешком,

она утром и вечером чистит свои белые зубы,

бреет лобок.

 

У неё сосцы – всем сосцам венцы,

у неё талия немного усталая

и круглый живот.

 

***

 

Революцию сделали, а после неё хоть потоп.

Правое дело – два притопа, один прихлоп.

А я тут стою в сторонке, моя хата с краю,

деревья рубят, щепки летят, я – умираю.

 

Возникла реакция – контрреволюция, опа-оп!

Левое дело – два прихлопа, один притоп.

С первого взгляда сравнение кажется грубым,

но одинаково щепки летят и деревья рубят.

 

Руки сложил на груди, перекрестив лоб,

дабы не трогал меня с притопом прихлоп.

Не стремлюсь ни к рублю, ни к центу,

строго держусь по центру.

 

То есть, моя хата – самый крайний центр,

вернее, самый центр моей хаты с краю.

Здесь, на какое слово ни делай акцент,

всё одно получится – ближе к раю.

 

THE HAPPIEST DAYS OF OUR LIVES

 

Когда появится больше свободного времени,

я непременно займусь воспитанием подрастающего поколения.

Все без исключения будут мной самолично проверены,

пронумерованы, привиты, проклеены.

 

Хорошие дети имеют стандартное программное обеспечение,

полную комплектацию, безукоризненную комплекцию,

четыре конечности, что естественно, здоровую печень и

являются гордостью отечественной селекции.

 

Я уже представляю себе, как бежит коридорами узкими

новое поколение любителей симфонической музыки:

в одинаковых трусиках, в одинаковых маечках –

мальчики, похожие на девочек, и девочки,

похожие на мальчиков.

 

***

 

У неё температура тридцать девять и девять,

а он опять задерживается на этой своей работе.

Она понимает, что если делать, то брать и делать,

делать хоть что-нибудь и ничего не портить.

 

Она понимает всё, но ни к чему не способна.

Даже вилку в розетку вставить никак не может.

Она привязана к счастью, вечно не собранна,

пьёт лимонад, ест мороженое.

 

Она идёт улицей, бульварным кольцом, лесом,

её пугают молнией, ветром, дождём, током.

Она точно знает, что он охуенный слесарь,

но иногда думает, что из него никакой токарь.

 

Это её мечты за спиной мужчины, любуйтесь.

Она умерла вовремя,  пока тот забивал гвозди.

А если вспомнить, что он подарил ей бусы,

то можно представить воздух,

которым она дышала.

 

***

 

Мониторишь своё имя до поздних сумерек,

цепляешься за каждую фразу, сказанную о тебе всуе,

мол, всё ещё жив пьянчужка, мол, ни хрена не умер,

о нём ещё кто-то думает, смахивая слезу.

А я гуляю по Тверскому бульвару:

сначала с левой ноги,

потом с правой.

 

Засыпаешь от усталости, просыпаешься от голода

и снова засыпаешь от усталости, смочив горло

водой из-под крана. Тебя не смущает присутствие

под окнами города, ровно как и его отсутствие.

А я гуляю по Тверскому бульвару:

сначала с левой ноги,

потом с правой.

 

Читаешь чужие постинги в перерывах между запоями,

свои – на трезвую голову не воспринимаются,

и гордишься тем, что тебя запомнили,

гуляющим по Тверскому бульвару:

сначала с левой ноги,

потом с правой.

 

***

 

И мне казалось, что жизнь закончится в тридцать,

но я дотянул до многозначительных: тридцать восемь,

и дальше пошёл, и Дон Кихот мне теперь – не рыцарь,

и Санчо Панса теперь мне – совсем никакой оруженосец.

 

Вот уж такое время, что никто не в чести, никто не нужен,

а когда-то какой-то там Чиполлино вызывал слёзы,

и над книжкой Майна Рида, лишённый ужина,

я под одеялом с фонариком ёрзал.

 

А ещё помню, что Бога не было, был только Ленин,

а ещё знал, что мама есть, а папы нету и не было,

а ещё я верил, что у потерянного поколения

прямой путь на небо.

 

***

 

Стоял у берега моря, и море было совсем синим,

бежал по равнине, и равнина была совсем узкой,

и видел горы, и в каждом камне видел своего сына,

и видел дочь свою в каждом пологом спуске.

 

Руки тянул вперёд, пальцы, будто слепец, на ощупь,

пил воздух, был воздух полон грозы, был полон,

открывал глаза, и день представлялся ночью,

закрывал, и ночь была светлее июньского полдня.

 

И поднимал голову, и голова была выше солнца,

и смахивал пот со лба, пока стоял, бежал, смотрел я,

и если был вокруг меня, так называемый, социум,

то он был для меня не более чем иная материя.

 

***

 

У Тимофея как-то случился свободный вечер,

и в этот вечер Тимофею померещилась фея.

Не то, чтобы он был по-жизни с ума сверчен,

но именно в тот вечер головы не было у Тимофея.

 

Фея произносила речи, расправив белые плечи,

возвышалась над ним, как над военным трофеем,

и ему (так некстати) хотелось быть гуттаперчевым,

называться Орфеем, а не каким-нибудь Тимофеем.

 

Он весь вечер пел, не берёг ни почек, ни печени,

на столе танцевал, под столом проползал да охал.

Если можно в один вздох уместить вечность,

то Тимофею хватило бы и половины вздоха.

 

Свободный вечер, что фига у Бога в кармане.

Даже белая горячка имеет повадки феи,

не скажу какой. Давайте лучше помянем

Тимофея ушедшего на покой.

 

***

 

Придумал себе реальность, сколотил по примеру ящика,

живу в ней, дышу сквозь щели, питаюсь самим собой.

Наверное, только с уверенным отказом от настоящего

можно приблизиться к сущему и не уйти в запой.

 

Полное обособление – осень всю улицу вымостит

не золотым булыжником, но отлетевшей листвой, –

главное, чтобы прошлое осталось необходимостью,

первой необходимостью, первой и основной.

 

Лето, а если глубже копнёшь, то весна заметнее,

расходится по тротуарам во всей небывалой красе.

Теперь навсегда: снаружи солнечное затмение,

а внутри – рассвет.

 

***

 

В метро, в электричке, в трамвае… что бы там

ни думала наблюдающая за нами старуха,

я всего лишь вечность перешоптывал,

касаясь мочки твоего уха,

и превращался в транспортное растение.

Ты гладила мою коленку, мне становилось тесно.

А кто-то другой писал за меня это стихотворение,

да и все остальные мои тексты.