В воронке ю-туба. Стихотворения

ДОЛЬЧЕ ВИТА

 

Ну, что ещё нужно –

кофе, море, перистые облака,

девы вокруг щебечут –

и пусть где-то маячит драма, но пока –

вот она, пахлава со шербетом!

И ничего не болит –

тьфу, тьфу, тьфу! –

и стих слагается сам собой…

Неужели для этого мама в тифу

лежала? Впору уйти в запой.

Отец рыл для неё землянку,

устроил что-то вроде vip-лазарета.

Доктор потом изумлялся,

что она выжила.

Благодарю за это.

Хорошо ни о чём не думать,

полагая, что мир сей создан

для этой минутной, увы, минуты.

Что я маме дарил? Духи? Мимозы?

Не помню. Вернее, смутно.

Цеди теперь свой –

ну как без него! –

мохито,

расставляя слова в обречённом судьбой порядке.

Море сияет, как шкатулка из малахита,

но закрою глаза –

и с прошлым играю в прятки.

 

 

АЙЛАНТ

 

Айлант,

или как называли его «вонючка»,

пахнет детством,

беспечностью,

летним кинотеатром,

когда ты не был ещё навьючен

ни прошлым, ни будущим,

а был просто кентавром,

ибо бегал и бегал

с утра до глубокой ночи,

крича, что кина не будет,

заболел киношник,

играя в квача, в звонкий – на вылет –

штандер,

под голос «Олег, домой!»,

как всегда нежданный.

Ах, этот запах пряный,

почти забытый,

колониальный прямо,

и от него знобит вот.

Затянись сигаретой,

глотай этот дым, как выхлоп –

ах, Итаки мои с Сорренто! –

и вали на выход!

 

 

АНТРАША

 

Стою возле школы, взираю снизу

на окна третьего этажа,

вспоминая, как по карнизу

перебирался, выделывая антраша,

из окна дежурки, где нас закрыли,

в окно соседнее, где спортзал.

Может, действительно были крылья

или пропеллер, да я не знал?

Притяженье земное, сменив небесное,

осторожным делает каждый шаг,

и ты бережёшь себя зачем-то и пестуешь,

вспоминая безумные антраша –

затаив дыханье, вдоль этой стенки,

без сомненья тени скольжу к окну,

а внизу чувак, замеревши с «Кентом»,

всё стоит и шмалит за одной одну.

 

 

ПОМИМО

 

Листва, собаки, голуби, дети,

но всё это как бы меня помимо –

так река распадается в своей дельте

на рукава,

будто и не было её в помине,

а ведь текла, полноводная,

в своём русле,

не зная зачем, куда, откуда,

и меня не печалило,

что я не в курсе,

вон, стою, смеюсь,

в углу рта окурок,

и толпа студиозусов корчит рожи,

не ведая, что всех ждёт цунами,

впрочем, всё это байки пустопорожние,

такое случалось не только с нами,

но река течёт,

раз ты видишь бакен,

времена проходят и те, и эти,

и листва, и голуби, и собаки,

и прощаясь, видимо,

машут дети.

 

 

ГАДЖЕТОМАНИЯ

 

Смотрю старые фотки,

вот здесь мы с тобой целовались,

волны, как на офорте,

перекатываются в целлофане,

а сейчас включу видео –

я здесь, словно пацан простодушный,

ничего, кроме свитера,

смеюсь, не хватает пастушек

в этой идиллии вчерашней

или поза, короче, в жизни другой,

где заблудился, как в чаще,

и женщина машет рукой –

то ли в приветствии салютуя,

но скорее – прощаясь,

погружаясь в волны Ю-Туба,

в воронке его вращаясь.

 

 

***

 

Прошла любовь, завяли помидоры,

ботинки врозь и нам не по пути –

но этот день, но этот свет медовый

мне говорят, что ангел во плоти

кружит, как лист,

витает где-то рядом,

ещё не бабочка, но кокон шелкопряда,

и букву эр ещё не говорит –

но что там синим пламенем горит? –

держи меня, соломинка, держись,

ты чувствуешь, как вытекает жизнь

из недр моих в твои резервуары?

Гуд бай, май лав,

одни оревуары

приветствуют на финишном отрезке.

Всё принимаю, но зачем так резко,

без экивоков, вытолкнув взашей,

порвалась нить –

так ниточкой зашей

и начинай любить себя по-новой:

тычинка, пестик, клеточка генома –

скажи, кого теперь боготворить? –

ступай на ощупь –

сфера вакуоли,

и хаос жизни, волны сладкой боли,

и вздох последний, чтоб благодарить!

 

 

АНДРИЙ

 

Памяти Андрея Антонюка

 

Отпели с вечной памятью, Андрей!

Теперь сыграют Армстронг и Колтрейн,

и напоследок трио бандуристов.

Сик транзит, дорогой,

мы все туристы

по улице, ведущей в небеса.

Картина маслом.

Сколько написал

ты этих вёсен с облаком апрельским!

Трамвай грохочет, унося по рельсам

былую жизнь, где был источник света,

что нам сиял на кухне коммунальной,

чтобы теперь над рюмкой поминальной

застыть неопалимой купиной –

теперь ты там, где свет совсем иной!

Какая там, скажи,

структура спектра?

Художник в этом мире, как инспектор,

жизнь поверяет красками на вшивость.

Как будто многорукий Шива

все кисточки взял сразу, как дитя!

Мы так похожи на слепых котят –

всё тычемся и кормимся с руки,

чтобы прийти на вечные круги,

на карусели красок,

детских мрий,

с едва заметной надписью «Андрий».

 

 

ПРОЩАНИЕ С РОЖДЕСТВОМ

 

О Рождестве всего-то пару главок

написано Матфеем и Лукой –

так, мимоходом, вскользь и не о главном,

но почему-то трогает уход,

вернее, бегство тайное в Египет –

узлы, баулы, связок разных кипы –

так и мои съезжали в январе,

и я стоял, замотан, во дворе,

кружилась ночь

снежинками от ёлки,

запотевали окна, и подтёки

скользили по стеклу грузовика.

Прошли секунды, годы и века,

в глаза летит небесная парша,

а мы всё едем, едем,

завязаем,

и не понять, фонарь горит, звезда ли

над нашей жизнью,

что уже прошла.

 

 

ДИАЛОГ С ЧИТАТЕЛЕМ

 

Стою, вещаю, но я здесь временно:

«Память – это форма

существования времени».

Девица спрашивает (настоятельно):

«А настоящее?».

«Настоящее – это прошлое,

которое ещё не осмыслено».

Девица (удивлённо): «В каком смысле?».

«А смысла, моя дорогая, нет,

и в этом, пожалуй, и есть секрет

жизни». – «А стихи?»

«Как сказал один чеаэк,

стихи – как квитанция или чек

о недаром прожитой жизни».

Девица (в сторону): «Какой-то шизик!».

Парень (буравя взглядом стальным):

«А как быть всем остальным,

которые стихов не пишут?».

«Мы все, полагаю, участники пиршеств,

где избранных столько же, сколько и званых».

Голос (простуженно, как из ванны):

«Хочу спросить вас, ну, как читатель,

про цели, что были и будут впредь?».

«Про цели отвечу одной цитатой:

я хотел бы воскреснуть –

а потом умереть!».