Игорь Касьяненко

Музыка, формула, нерв

БЕЛАЯ БАЛЛАДА

 

Когда на часах было времени море,

и стрелки над нами парили, как чайки,

мы видели радуги в брызгах волшебных,

как в мае цветущих и певчих мгновений.

 

Но вот незаметно из времени года

мы вышли в туманную пору разлуки,

где Вы объявили, что прежние клятвы

смешны и отныне цены не имеют.

 

Увы, Вы со временем стали другая…

Влекомая им, Вы помчались по кругу

минутных побед и разочарований,

бесцветных и пресных, как призраки буден.

 

А я бы… поверьте, я ждал бы Вас вечно

на острове нашей загадочной ссоры,

но распорядитель движения стрелок

сказал, что ко мне Вы уже не вернётесь.

 

И видя, как пара мгновений печальных

из глаз покатилась моих, улыбнулся:

Зато для неё ты и в завтрашнем прошлом

останешься лучшим из воспоминаний.

 

Но ходики ваши навек разойдутся

во времени неуловимом, где сразу,

транзитом за будущим следует – слышишь? –

не сбывшееся, а минувшее, ибо

 

из множества мимотекущих, неважных,

чужих и бессмысленных лет и мгновений

мы только однажды живём в настоящем –

прекрасном, единственном, истинно нашем.

 

И это прекрасное с вами случилось

уже. И теперь неизбывно и присно

вы оба больны им, как звёздами небо.

И это диагноз. А дальше – postscriptum.

 

У доктора жизни в аптечке событий

имеются снадобья разного толка:

от раны живой, от надежды и боли,

но время прекрасное – неисцелимо.

 

 

ЧЁРНАЯ БАЛЛАДА

 

Ну что же ты, княже, давай, веселись!

На перстне верти хоровод василис.

А дабы развлечь

мороку тоску – скомороха зови.

Но если дурак заведёт о любви,

то голову с плеч.

 

Твоя королева – за чёрной горой.

И даже не третий, не то, что второй

на ложе, где сметь

ты мог и поболе, чем жаждет мечта,

заходит в её золотые уста

и пьёт свою смерть.

 

Потом их находят у дальней версты –

глаза их безумны, а чресла пусты.

А ты веселись!

Она убивает их – ясно же, князь,

во имя твоё – это странная связь,

в ней пропасть и высь.

 

Два света небесных сплелись в облаках,

две тени земные с мечами в руках

воюют внизу.

Ты вправе куражиться, пить, выть и рать

муштрой изводить, но спешить вытирать

не стоит слезу.

 

Ты можешь другими по сто раз лечить

себя от неё, но их не различить –

всё бред, а не брод.

И если вина ли, вино, иль весна

к тебе приведут её, даже она

уже не спасёт.

 

 

НА КРАЮ

 

Выходишь из круга под флагом мечты,

ломаешь каноны, форматы и рамки,

влюбляешься, строишь причалы, мосты,

воздушные замки…

 

Штурмуешь любой подвернувшийся пик,

торопишься, путаешь карты и планы,

срываешься и отползаешь в тупик,

зализывать раны.

 

Читаешь о жизни банкиров, бродяг,

персеев, горгон побеждающих в матче,

и снова выходишь из круга, но флаг

уже не на мачте.

 

По белой и чёрной спешишь полосе,

в безликий вливаешься ропот и топот

и вдруг понимаешь – тут каждый как все.

Так выглядит опыт.

 

И снова идёшь – потому что земной

не кончился путь – в никуда, ниоткуда,

без компаса, смысла и цели, с одной

надеждой на чудо.

 

Теряешь любимых, друзей, колею,

в толпе человечьей бредёшь одичало,

доходишь до края, стоишь на краю

и видишь начало.

 

 

СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ

 

Кому-то недруг по сюжету,

другим – любимый, третьим – друг,

я всё ещё хожу по свету,

смотрю вокруг.

 

Вот новых дней аборигены,

браня обычаи отцов,

спешат устроить перемены,

в конце концов.

 

И растворяются в грядущем,

где ими скроенный уклад,

в угоду позади идущим,

отправят в ад.

 

Всё тлен: победы, пораженья,

туманных истин кружева…

И лишь игра воображенья

всегда жива.

 

Об этом думаю я кротко,

стреноженный смиряя взор,

когда из грёз моих красотка

плетёт узор.

 

Но пусть распутают герои

иной истории его –

в нём руны трав, руины Трои

и… ничего.

 

Душа Земли – многоязычьем,

как пашня полнится зерном.

Но гении поют на птичьем,

не на земном.

 

Ах, был бы я из легкокрылых,

как Пушкин или Амадей,

я б тайны певчие открыл их

для всех людей.

 

Я вижу радугу, за тучей

и пепел в отблесках огня,

но где же тот счастливый случай,

что ждёт меня?

 

Вокруг чужих событий сонмы

и мнений патовые льды,

а я уже, как невесомый

прозрачный дым,

 

плыву, минуя поединок

добра и зла, удач и драм,

кафе, арену, банк и рынок,

темницу, храм.

 

Миную парк и кромку пляжа,

начало дали, окоём

и, частью становясь пейзажа,

теряюсь в нём.

 

 

МИССИЯ НАСТОЯЩЕГО

 

О чём это время, о чём? Кто гордиев хронос мечом,

разрубит, как Индию чёлн разметчика мира.

Кто первым в открытую дверь войдёт – человек или зверь?

А вдруг это ты? А проверь у magical mirror.

 

Кто светочем выйдет из тьмы и сложит, и вложит в умы

легенды, законы, псалмы племён баш-на-баша?

История – вечный рерайт, к сафари готовится прайд,

а в топке из множества правд всё варится каша.

 

И всякий тут прав и не прав. И каждый, чужое поправ,

на вкус добавляет приправ – и травы, и корни…

Но где кулинар-паладин, кто, с горним рецептом един,

объявит: Готово! Едим! – и всех нас накормит.

 

А если, представь, например, ты – музыка, формула, нерв,

тот Нео, Сиддхартха, Гомер, чьи грянули сроки,

чья истина, сила, строка народы, идеи, века

в одно соберёт, как река ручьи и притоки.

 

А если иной поворот и ты не избранник, а тот,

кто спица, деталь, эпизод, крупица процесса.

О чём это время тогда? Удача твоя и беда…

И рыбка с трудом из пруда, и свежая пресса…

 

Слова – будто склоны холма, но мысли вершина нема.

К ней путь не открыли тома, и тропок в речах нет.

А время, оно вообще – внутри всех людей и вещей

дрожит как над златом Кошей и чахнет, и чахнет…

 

 

АГИТАТОРЫ

 

Жизнь висит на волоске крошки Циннобера.

Открываю дверь, а там – три богатыря.

С торбой Правда, с кейсом Ложь, а с котомкой Вера.

Агитаторы пришли, грубо говоря.

 

Приглашаю в дом, на стол ставлю снедь и чарки.

– Что в программе, мужики? – мир или дебош?

Первым слово Правда взял и достал подарки:

посох, ветку тёрна, соль, йод и медный грош.

 

Вторить Правде взялся Ложь – витязь рыжей масти –

нос как флюгер, а глаза – будто пара гнёзд.

Он дары свои раскрыл, как расставил снасти:

маску, ветку лавра, мёд, яд и лисий хвост.

 

Ну а Вера в свой черёд лишь развёл руками,

Взор горе поднял, вздохнул и сказал: Смотри!

И в ответ – как засиял драгоценный камень –

с неба в дом пролился свет неземной зари.

 

Время делать выбор, но я не вижу смысла

выбирать – на каждый плюс равный минус есть.

С Правдой сложно – часто бьют, с хитрым Ложью кисло.

С Верой славно, но, увы, где тот рай – бог весть.

 

Гости выпили, ушли, я остыл отчасти,

с полки Гофмана достал для иной игры.

Вдруг стучат – гляжу в глазок, а за дверью: Здрасьте! –

Тридцать три богатыря и у всех дары.

 

 

ПОЛЕМИЗИРУЯ С ДЕКАРТОМ

 

Пересвистываться с птицами в лесу.

Отзываться на игру теней и света.

Ощущать себя участником сюжета,

в круг собравшего и звёзды, и росу.

И катиться, подражая колесу,

до ближайшего житейского кювета.

 

А потом лежать под звёздами в росе

и распутывать беду, как паутину.

И, в конце концов, найти её причину

в том, что жил вчера неправильно, как все,

в компромиссе, на нейтральной полосе,

в полуправде и во лжи наполовину.

 

И опять вернуться к жизни, будто лес

по весне, но помнить прошлое как пальцы

музыканта помнят ноты и скитальцы

запах родины. И, глядя в высь небес,

примиряться с тем, что мысль имеет вес

только здесь, внизу, где мы – лишь постояльцы.

 

И в итоге проломить, как тьму лучом,

смертью грань добра и зла, и междуречьем

двинуть в край, где мир земной зовут увечьем.

И там быть – нет, не щитом и не мечом –

просто быть, существовать и ни о чём

никогда уже не думать человечьем.